Мы будем драться за наших женщин, наши земли и наши дома до тех пор, пока нашему миру не придет конец в хаосе Рагнарока. Христиане твердят о мире, о том, что война — зло, да и кто же не хочет мира? Но потом на тебя налетает обезумевший воин, выкрикивая в лицо имя своего мерзкого бога, и всё, чего он хочет — убить тебя, изнасиловать твою жену, забрать в рабство дочерей и отнять твой дом. Это значит — ты должен сражаться. Потом ты видишь людей, умирающих в грязи с проломленными головами, без глаз, со вспоротыми животами, кишки влажно блестят в грязи, видишь, как твои товарищи хватают ртом воздух, рыдают и вопят.
Ты увидишь смерть друзей, поскользнёшься на выпотрошенных кишках врага, заглянешь в глаза человека, кому вонзил меч в живот, а если три богини судьбы у подножия Иггдрасиля окажутся к тебе благосклонны, то еще и познаешь восторг битвы, пьянящее чувство победы и радость оттого, что выжил. Потом ты вернешься домой, и барды сочинят балладу о той битве, и, может, станут прославлять твоё имя, ты станешь хвастать своей доблестью, а юнцы с завистливым трепетом внимать твоим рассказам. Только ты никогда не расскажешь им о том ужасе.
Ты не скажешь им, как преследуют тебя лица тех, кого ты убил, как на последнем издыхании они молили о пощаде, но не получили её. Ты не расскажешь о юнцах, которые умирая звали своих матерей, пока ты проворачивал клинок у них в животе с презрительной насмешкой. Ты не сознаешься, что просыпаешься ночами весь в поту, с колотящимся от ужасных воспоминаний сердцем. Ты не скажешь об этом, потому что этот ужас хранят в тайне, в глубинах сердца, и признать эту тайну — значит признать страх, а ведь мы — воины.