Настина детскость – как бы она ни проявлялась – умиляет меня, порой чуть не до слез. Иногда – пугает своей принадлежностью к другому миру, несоответствием мне, моему опыту.
Я боюсь, что мы никогда не сойдемся, потому что мой опыт – я уже говорил об этом – меня не формировал. Он убивал. Я сейчас много читаю о советском времени и вот, кажется, у Шаламова наткнулся на мысль о том, что, пережив страшные события в лагере, нельзя о них рассказывать: они за пределами человеческого опыта, и после них, может быть, лучше вообще не жить.
Я видел вещи, которые выжигали меня изнутри, они не помещаются в слова.