Говорили ... декабристы: "Не страшен нам царский гнев. Упаси нас от царской милости".
Приехали сёстры Бестужевы - Елена Александровна, Мария Александровна, Ольга Александровна. Двадцать два года добивались отважные женщины царской "милости" - разрешения поехать к братьям в Сибирь на каторгу.
И вот только теперь добились.
Говорили тогда в Селенгинске:
– Этих бы русских женщин поднять до небес, до солнца!
И это, конечно, верно. Когда ты о женщинах русских думаешь, гордость тебя берёт.
Лепарский любил говорить:
– Лучше иметь дело с тремястами государственными преступниками, чем с десятью их жёнами. Да где с десятью, - генерал лукаво посматривал на Трубецкую, - тут и одной достаточно.
Четыре шага до смерти. Идут декабристы. Открытый, бесстрашный взгляд. Три шага. Два. Последний предсмертный шаг.
– Начинай! - закричал Чернышёв.
Накинул палач на осуждённых петли. Затянул. Перепроверил. Из-под ног ловким ударом выбил скамейки.
Натянулись верёвки-змеи, превратились в тугие струны.
Снова поднёс к глазам генерал-адъютант Чернышёв лорнет.
И вдруг. Оборвался Рылеев.
И вдруг. Оборвался Сергей Муравьёв-Апостол.
И вдруг. Оборвался Каховский.
Солдаты, присутствовавшие при казни, замерли. Кто-то быстро перекрестился, зашептал:
– Помиловал господь, помиловал.
В старину существовал обычай, по которому человека, который срывался с виселицы, второй раз не казнили - миловали.
Растерялся и сам палач. Повернулся он к Чернышёву.
Махнул генерал рукой. Не понял палач, замешкался.
– Вешай! - закричал Чернышёв.
Страшное место Алексеевский равелин. Но если совесть твоя в огне это ещё страшнее.
– Да знаешь ли ты, слово одно государя - и...
Вот тут-то Николай Бестужев и произнёс ту самую фразу, о которой потом говорил Петербург:
– Ваше величество, в том-то и всё несчастье, что каприз царей в России превыше любых законов. Против порядков этих я и поднял с друзьями меч.
Россия, Россия! То степью она раскинется, то прошумит дубравой. Зябью посмотрит в небо. Топью болотной ляжет. Встанет сосной и елью.
Мчит в Петербург курьер. А слева и справа лежит Россия.
Россия, Россия! То песней она откликнется, то в горе людском притихнет. То упадёт в молитве, то в гневе народном Россия вздыбится.
— Ура-а! — закричали солдаты. — Фельдмаршалу слава!
Поклонился Кутузов солдатам:
— Героям отечества слава! Солдату русскому слава!
— Ваша светлость, что же, опять отступление?
Посмотрел на солдат Кутузов, хитро сощурил свой единственный глаз:
— Кто сказал отступление? Сие есть военный маневр.
Врач, который лечил Кутузова после двух тяжелейших ранений, писал: «Надобно думать, провидение сохраняет этого человека для чего-то необыкновенного».И это необыкновенное пришло. Наступил 1812 год.
Румянцев сказал о Кутузове:
— Не каждый двумя глазами усмотрит то, что Кутузов одним видит!
Правду сказал фельдмаршал. Без солдата они никуда. В народе — русская сила. Он и есть генералам генерал настоящий.
— Не люблю госпиталей, — говорил Суворов. — Тот их любит, кто не радеет за здоровье солдата.
— Не русский ты.
— Русский, — утверждает поручик. — Русский. И матушка у меня русская и батюшка русский. И фамилия у меня Козодубов. И во Пскове рожден.
— Мало что во Пскове рожден. Мало что матушка да батюшка русские, говорит Суворов. — Да ты-то не русский. Душа у тебя не русская.
Храбрый всегда впереди, трусишку и позади убивают.
Добрый солдат. Памятуй: героем не рождаются, героем становятся. Ступай. А медаль, ладно, пусть полежит у меня. Тебе заслужить. Тебе и носить.
Не ошибся Суворов.
В следующем бою Шапкин первым ворвался в турецкую крепость, заслужил и медаль и великую славу.
Ни одно войско в мире не передвигалось так быстро, как суворовские солдаты. Неприятель и не ждет Суворова, думает — русские далеко. А Суворов тут как тут. Как снег на голову. Подошел. Ударил в штыки. Опрокинул противника.
Не терпелось, не хотелось Суворову сидеть на одном месте.
— Одним глядением крепостей не возьмешь, — возмущался он робостью графа Румянцева.
Государство по камушку строится.
За непослушание императору Суворов был отстранен от армии. Жил фельдмаршал в селе Кончанском. В бабки играл с мальчишками, помогал звонарю бить в церковные колокола. В святые праздники пел на клиросе.А между тем русская армия тронулась в новый поход. И не было на Руси второго Суворова. Тут-то и вспомнили про Кончанское.Прибыл к Суворову на тройке молодой офицер, привез фельдмаршалу пакет за пятью печатями от самого государя императора Павла Первого. Глянул Суворов на пакет, прочитал:«Графу Александру Суворову в собственные руки».Покрутил фельдмаршал пакет в руках, вернул офицеру.— Не мне, — говорит. — Не мне.— Как — не вам? — поразился посыльный. — Вам. Велено вам в собственные руки.— Не мне. Не мне, — повторил Суворов. — Не задерживай. Мне с ребятами в лес по грибы-ягоды надо идти.И пошел.Смотрит офицер на пакет — все как полагается: и «графу» и «Александру Суворову».— Александр Васильевич! — закричал. — Ваше сиятельство!— Ну что? — остановился Суворов.— Пакет…— Сказано — не мне, — произнес Суворов. — Не мне. Видать, другому Суворову.Так и уехал ни с чем посыльный.Прошло несколько дней, и снова в Кончанское прибыл на тройке молодой офицер. Снова привез из Петербурга от государя императора пакет за пятью печатями.Глянул Суворов на пакет, прочитал:«Фельдмаршалу российскому Александру Суворову».— Вот теперь мне, — произнес Суворов и распечатал пакет.
Долгий сон не чета богатырю русскому.
Дерзость войскам не помеха.
- В здоровом теле дух,- говорит,- здоровый.- И снова смеется.
- «На зимние квартиры»!- передразнил Суворов.- «домой»! Нет,- сказал.- Для русского солдата дорога домой через Измаил идет. Нет российскому солдату дороги отсель иначе!