Цитаты из книг
Это всё было почти что истерикой. Я бурлила словами, они лились из меня яростно, зло, снося собой и ломая все плотины из привычных социальных норм, вежливости и хоть какого-то самоконтроля. Мне хотелось его бить всем, что попадётся под руку, и забить так до смерти, а потом выйти в окно; в глазах гуляли цветные пятна; мне хотелось, чтобы он подошёл, стиснул, обнял и убедил, что всё это нелепая случайность, что ему не всё равно, что я кому-нибудь нужна просто так.
Меня сносило этим потоком, топило, и не различить уже, где верх, где низ.
В самую долгую ночь небо горит тысячами цветных огней, а с запада на восток бегут воздушные призраки-звери. И однажды ты — если будешь достаточно смел, — просишь благословения у Полуночи и бежишь вместе с ними, чтобы поймать за хвост своего зверя и свою судьбу. Так я стала двоедушницей. Одна только беда: пойманная судьба совсем мне не понравилась. И вот уже шесть лет, как я пытаюсь выбрать для себя совсем другую дорогу, забыть запах своей пары, а заодно разобраться: можно ли спорить с...
Аэродинамика...не может объяснить как летает шмель.Если бы шмель учил физику, он не стал бы летать.
В самую долгую ночь небо горит тысячами цветных огней, а с запада на восток бегут воздушные призраки-звери. И однажды ты — если будешь достаточно смел, — просишь благословения у Полуночи и бежишь вместе с ними, чтобы поймать за хвост своего зверя и свою судьбу. Так я стала двоедушницей. Одна только беда: пойманная судьба совсем мне не понравилась. И вот уже шесть лет, как я пытаюсь выбрать для себя совсем другую дорогу, забыть запах своей пары, а заодно разобраться: можно ли спорить с...
Не учи бабушку кашлять
В самую долгую ночь небо горит тысячами цветных огней, а с запада на восток бегут воздушные призраки-звери. И однажды ты — если будешь достаточно смел, — просишь благословения у Полуночи и бежишь вместе с ними, чтобы поймать за хвост своего зверя и свою судьбу. Так я стала двоедушницей. Одна только беда: пойманная судьба совсем мне не понравилась. И вот уже шесть лет, как я пытаюсь выбрать для себя совсем другую дорогу, забыть запах своей пары, а заодно разобраться: можно ли спорить с...
Безграмотность отлично лечится старанием.
В самую долгую ночь небо горит тысячами цветных огней, а с запада на восток бегут воздушные призраки-звери. И однажды ты — если будешь достаточно смел, — просишь благословения у Полуночи и бежишь вместе с ними, чтобы поймать за хвост своего зверя и свою судьбу. Так я стала двоедушницей. Одна только беда: пойманная судьба совсем мне не понравилась. И вот уже шесть лет, как я пытаюсь выбрать для себя совсем другую дорогу, забыть запах своей пары, а заодно разобраться: можно ли спорить с...
Людям многое причиняет боль. И часто — о, куда как чаще, чем стоило бы! — люди решают, будто знают, как можно исправить самые глубинные из несправедливостей. Люди убивают ради свободы, льют кровь ради жизни, умирают сами ради высших целей и верят, будто знают, что из этого выйдет.
Смешно, не правда ли?
Ещё смешнее, что иногда у них получается.
Что мы знаем о детях Луны? Они все — не от мира сего, сотканы из чистого света, рассказывают странное и живут в стеклянных друзах в далёких таинственных горах. Говорят, они бессмертны и мудры, близки к истинным богам и облечены правом карать и миловать. Что знаю о лунных я? Некоторые из них увлечены механикой, грезят о космосе, ничегошеньки о себе не помнят и мечтают никогда больше не браться за меч. Я жила тихой, обыкновенной жизнью в умирающем городке на самой границе Гажьего Угла, и...
Мы рождены десятками катастроф и тысячей решений, каждое из которых однажды казалось кому-то единственно верным.
Что мы знаем о детях Луны? Они все — не от мира сего, сотканы из чистого света, рассказывают странное и живут в стеклянных друзах в далёких таинственных горах. Говорят, они бессмертны и мудры, близки к истинным богам и облечены правом карать и миловать. Что знаю о лунных я? Некоторые из них увлечены механикой, грезят о космосе, ничегошеньки о себе не помнят и мечтают никогда больше не браться за меч. Я жила тихой, обыкновенной жизнью в умирающем городке на самой границе Гажьего Угла, и...
Я была столько лет — невидимой ниточкой на фоне, пока не выдернешь — и не заметишь, что она вообще была. Я жила свою тихую жизнь на самой окраине Гажьего Угла, и написанная для меня судьба казалась простой и ясной.
Но потом я выбрала.
Что мы знаем о детях Луны? Они все — не от мира сего, сотканы из чистого света, рассказывают странное и живут в стеклянных друзах в далёких таинственных горах. Говорят, они бессмертны и мудры, близки к истинным богам и облечены правом карать и миловать. Что знаю о лунных я? Некоторые из них увлечены механикой, грезят о космосе, ничегошеньки о себе не помнят и мечтают никогда больше не браться за меч. Я жила тихой, обыкновенной жизнью в умирающем городке на самой границе Гажьего Угла, и...
Бездна знает, чего ты хочешь, и чем ты готов заплатить.
Справедливости, — попросил он тогда. — Справедливости для тех, кто думает, будто знает, как должен быть устроен мир. Высшей и неминуемой.
Справедливости и смерти.
Тогда Бездна дала ему белый меч и пообещала вечность.
Первым ударом молний он покарал всех тех, кто посмел голосовать за противный самой магии закон. Вторым — тех, кто зачерпнул Бездну раскрытыми ладонями и пожелал, чтобы из Леса сгинули противные ему народы.
Третьим — самого себя, конечно.
Что мы знаем о детях Луны? Они все — не от мира сего, сотканы из чистого света, рассказывают странное и живут в стеклянных друзах в далёких таинственных горах. Говорят, они бессмертны и мудры, близки к истинным богам и облечены правом карать и миловать. Что знаю о лунных я? Некоторые из них увлечены механикой, грезят о космосе, ничегошеньки о себе не помнят и мечтают никогда больше не браться за меч. Я жила тихой, обыкновенной жизнью в умирающем городке на самой границе Гажьего Угла, и...
Похоронные обряды — они не для мёртвых, нет; они для живых. Мёртвым всё равно, их путь окончен, они не видят, кто плакал на поминках, а кто вовсе на них не пришёл. Это нам, живым, нужно провести ночь с покойником, чтобы поверить, что он действительно умер. Это нам нужны цветы и песни, саван и шнурок, солёный хлеб и каша с орехами, ленты на ветках и чтобы собралась родня.
А мертвец — что с ним делать? Это просто плоть, которая будет теперь домом червям и новым деревьям. На юге покойника и вовсе отдают рыбам, а в какой-то глуши оставляют на корм диким зверям. Но чаще — всё-таки предают земле, позволяя Лесу решить самому, что делать с этим подарком.
Что мы знаем о детях Луны? Они все — не от мира сего, сотканы из чистого света, рассказывают странное и живут в стеклянных друзах в далёких таинственных горах. Говорят, они бессмертны и мудры, близки к истинным богам и облечены правом карать и миловать. Что знаю о лунных я? Некоторые из них увлечены механикой, грезят о космосе, ничегошеньки о себе не помнят и мечтают никогда больше не браться за меч. Я жила тихой, обыкновенной жизнью в умирающем городке на самой границе Гажьего Угла, и...
— Он спас тебе жизнь, — задумчиво сказала я, вглядываясь ей в лицо. — Крысиный Король. А ты всё старалась найти его и убить?
Става пожала плечами:
— Есть вещи, которые не стоят своей цены, вот и всё
Что мы знаем о детях Луны? Они все — не от мира сего, сотканы из чистого света, рассказывают странное и живут в стеклянных друзах в далёких таинственных горах. Говорят, они бессмертны и мудры, близки к истинным богам и облечены правом карать и миловать. Что знаю о лунных я? Некоторые из них увлечены механикой, грезят о космосе, ничегошеньки о себе не помнят и мечтают никогда больше не браться за меч. Я жила тихой, обыкновенной жизнью в умирающем городке на самой границе Гажьего Угла, и...
Ложь — это всё-таки форма правды, только кривая и уродливая.
Что мы знаем о детях Луны? Они все — не от мира сего, сотканы из чистого света, рассказывают странное и живут в стеклянных друзах в далёких таинственных горах. Говорят, они бессмертны и мудры, близки к истинным богам и облечены правом карать и миловать. Что знаю о лунных я? Некоторые из них увлечены механикой, грезят о космосе, ничегошеньки о себе не помнят и мечтают никогда больше не браться за меч. Я жила тихой, обыкновенной жизнью в умирающем городке на самой границе Гажьего Угла, и...
Мы ничего, по правде говоря, не знали друг о друге. Я не смогла бы вспомнить даже, на кого он учился, был ли женат раньше и как вышло, что он остался в своём Роду последним. И вместе с тем я знала о нём теперь вещи невероятно личные, — вроде того, что его внутренний голос говорит театральным хрипловатым басом, который получается у Ёши смешно и плохо. И он обо мне… тоже кое-что знал.
Наверное, наступит завтра — всё это забудется, смоется, выцветет, как старые фотографии, забытые на залитом солнцем столе. И сказанные слова покажутся глупостью, и вся эта замершая в янтаре времени непонятная, странная лунная ночь станет короткой, неловкой, нелепой. Я предвидела это, я всё это проходила, я всё это знала, — и тем ценнее были хрупкие мгновения случайной интимности, тем отчаяннее я цеплялась в кружевную вязь непрошеных слов и глупую иллюзию, что именно сейчас я кажется — всё-таки — может быть — не одна.
Всякий колдун сделан из крови своего Рода. Она говорит, каким должно быть будущее, каким должен быть ты сам, и что тебе нужно делать. Чернокнижники, скандал в Конклаве, полицейский заказ, протекающая крыша и труп на заднем дворе… всё это моя забота; и если Роду нужен брак со странным человеком, приехавшим из-за гор, мне не в чем сомневаться. Говорят, иногда кровь бунтует, и тогда колдун просыпается в хищное утро. Там сон мешается с явью и слышен шёпот Бездны, а страшные старые сказки...
— Вы очень спокойны, — заметил он, внимательно меня разглядывая.
— А с чего мне нервничать?
— У вас дома найден расчленённый труп.
— Честно говоря, — я вздохнула, — я бы даже удивилась, если бы сегодня на меня не свалилась новая неприятность.
Всякий колдун сделан из крови своего Рода. Она говорит, каким должно быть будущее, каким должен быть ты сам, и что тебе нужно делать. Чернокнижники, скандал в Конклаве, полицейский заказ, протекающая крыша и труп на заднем дворе… всё это моя забота; и если Роду нужен брак со странным человеком, приехавшим из-за гор, мне не в чем сомневаться. Говорят, иногда кровь бунтует, и тогда колдун просыпается в хищное утро. Там сон мешается с явью и слышен шёпот Бездны, а страшные старые сказки...
Честно говоря, я не отказалась бы сейчас от грога, — такого же обжигающе-крепкого, как тот, что пил утром Ёши. Но грога не было, был мутный сливочный суп и суховатая гречка с унылым шницелем, и всё это категорически отказывалось в меня лезть. Внутренности сжались в клубок и не желали принимать гостей.
Всякий колдун сделан из крови своего Рода. Она говорит, каким должно быть будущее, каким должен быть ты сам, и что тебе нужно делать. Чернокнижники, скандал в Конклаве, полицейский заказ, протекающая крыша и труп на заднем дворе… всё это моя забота; и если Роду нужен брак со странным человеком, приехавшим из-за гор, мне не в чем сомневаться. Говорят, иногда кровь бунтует, и тогда колдун просыпается в хищное утро. Там сон мешается с явью и слышен шёпот Бездны, а страшные старые сказки...
Это что же теперь, — мне год нельзя будет курить? Даже больше года, я же приличная женщина, желаю своему ребёнку добра и, конечно, буду кормить грудью, как положено. Ну, зато у меня вырастут сиськи, должно же быть хоть что-то хорошее!
Всякий колдун сделан из крови своего Рода. Она говорит, каким должно быть будущее, каким должен быть ты сам, и что тебе нужно делать. Чернокнижники, скандал в Конклаве, полицейский заказ, протекающая крыша и труп на заднем дворе… всё это моя забота; и если Роду нужен брак со странным человеком, приехавшим из-за гор, мне не в чем сомневаться. Говорят, иногда кровь бунтует, и тогда колдун просыпается в хищное утро. Там сон мешается с явью и слышен шёпот Бездны, а страшные старые сказки...
— Ты когда-нибудь видел змей?
Ксаниф продолжал любоваться своим чудовищем и с запозданием кивнул.
— И как же они ползают?
Выяснилось, что в таких подробностях Ксаниф змей всё-таки не видел, потому и сплетённые им чары были похожи скорее на «страдай в том направлении», чем на что-то более осмысленное.
Всякий колдун сделан из крови своего Рода. Она говорит, каким должно быть будущее, каким должен быть ты сам, и что тебе нужно делать. Чернокнижники, скандал в Конклаве, полицейский заказ, протекающая крыша и труп на заднем дворе… всё это моя забота; и если Роду нужен брак со странным человеком, приехавшим из-за гор, мне не в чем сомневаться. Говорят, иногда кровь бунтует, и тогда колдун просыпается в хищное утро. Там сон мешается с явью и слышен шёпот Бездны, а страшные старые сказки...
В восторгах мастера было что-то от восторга энтомолога, обнаружившего на себе укус смертельно опасной дряни.
В самую долгую ночь небо горит тысячами цветных огней, а с запада на восток бегут воздушные призраки-звери. И однажды ты — если будешь достаточно смел, — просишь благословения у Полуночи и бежишь вместе с ними, чтобы поймать за хвост своего зверя и свою судьбу. Так я стала двоедушницей. Одна только беда: пойманная судьба совсем мне не понравилась. И вот уже шесть лет, как я пытаюсь выбрать для себя совсем другую дорогу, забыть запах своей пары, а заодно разобраться: можно ли спорить с...
Легко быть этичным, когда тебе есть, откуда; когда ты твёрдо стоишь на ногах, когда спокоен, силён, в конце концов — здоров. Тогда ты легко бросаешься дурацким словом «этика», точно знаешь, как правильно, видишь в фигурах вокруг людей и признаёшь, будто их мысли и порывы ничем не отличаются от твоих. Пока ты силён, тебе легко уважать. Легко быть «взрослым» и «выше этого», легко сочувствовать, легко поддерживать.
Но когда тебе больно, — о, это совсем другая история.
В самую долгую ночь небо горит тысячами цветных огней, а с запада на восток бегут воздушные призраки-звери. И однажды ты — если будешь достаточно смел, — просишь благословения у Полуночи и бежишь вместе с ними, чтобы поймать за хвост своего зверя и свою судьбу. Так я стала двоедушницей. Одна только беда: пойманная судьба совсем мне не понравилась. И вот уже шесть лет, как я пытаюсь выбрать для себя совсем другую дорогу, забыть запах своей пары, а заодно разобраться: можно ли спорить с...
В людской природе — эгоизм; как мы ни пытаемся играться в эмпатию, притворяться, будто нам интересны чужие чувства, казаться самим себе благородными и великолепными, всё это рассыпается карточным домиком, стоит только немножечко ковырнуть.
В самую долгую ночь небо горит тысячами цветных огней, а с запада на восток бегут воздушные призраки-звери. И однажды ты — если будешь достаточно смел, — просишь благословения у Полуночи и бежишь вместе с ними, чтобы поймать за хвост своего зверя и свою судьбу. Так я стала двоедушницей. Одна только беда: пойманная судьба совсем мне не понравилась. И вот уже шесть лет, как я пытаюсь выбрать для себя совсем другую дорогу, забыть запах своей пары, а заодно разобраться: можно ли спорить с...
В её молодости женщины учились либо в столице, либо на повитух, и вот сейчас, донянчив внуков, она записалась на вечерние курсы реализовывать детскую мечту
В самую долгую ночь небо горит тысячами цветных огней, а с запада на восток бегут воздушные призраки-звери. И однажды ты — если будешь достаточно смел, — просишь благословения у Полуночи и бежишь вместе с ними, чтобы поймать за хвост своего зверя и свою судьбу. Так я стала двоедушницей. Одна только беда: пойманная судьба совсем мне не понравилась. И вот уже шесть лет, как я пытаюсь выбрать для себя совсем другую дорогу, забыть запах своей пары, а заодно разобраться: можно ли спорить с...
Вечерняя школа при университете Амриса Нгье готовила артефакторов, аптекарей и «специалистов широкого профиля» (или, по-другому, неучей, неспособных справиться с программой специализации).
В самую долгую ночь небо горит тысячами цветных огней, а с запада на восток бегут воздушные призраки-звери. И однажды ты — если будешь достаточно смел, — просишь благословения у Полуночи и бежишь вместе с ними, чтобы поймать за хвост своего зверя и свою судьбу. Так я стала двоедушницей. Одна только беда: пойманная судьба совсем мне не понравилась. И вот уже шесть лет, как я пытаюсь выбрать для себя совсем другую дорогу, забыть запах своей пары, а заодно разобраться: можно ли спорить с...