Знаете, господа, как узнать, что время идёт историческое? Просто всего происходит очень много и быстро.
Если забыть о бесподобной сарказме - ты уже начинаешь улавливать основной жизненный закон: закон ограниченного доверия. Суть которого в том, что окружающий нас мир непрестанно тебя подлавливает, ни за что не упустит оказии унизить тебя, подстроить неприятность или обидеть. Что он только и ждет, когда ты спустишь портки, чтобы тут же приняться за твою голую задницу.
- Я вижу это очами души моей. Массовое изготовление бумаг, густо покрытых литерами. Каждая бумага в сотнях, а когда-нибудь, как бы смешно это ни звучало, возможно, в тысячах экземпляров. Все многократно размножено и широко доступно. Ложь, бредни, шельмовство, пасквили, доносы, черная пропаганда и убеждающая толпу демагогия. Любая подлость облагорожена. Любая низость - официальна. Любая ложь - правда. Любое свинство - достоинство. Любой зачуханный экстремизм - революция. Любой дешевый лозунг - ценность. Любая глупость признана, любая дурь - увенчана короной. Ибо все это отпечатано. Изображено на бумаге, стало быть - обязывает. Начать это будет легко, господин Гутенберг. И запустить в дело. А остановить?
Любовница, роскошное поле которой пахал лишь законный супруг, это, почитай, почти что девица, а та, что уже давала другим любовникам, - развратница.
Девизом князя Яна была современность. И европейскость. Выделяясь в этом даже среди силезских Пястов, зембицкий князь маялся комплексом провинциала оттого, что его княжество лежит на перифериях цивилизации и культуры, на рубеже, за которым уже нет ничего, только Польша и Литва. Князь тяжело это переживал и прямо-таки болезненно тянулся к Европе. Для окружающих это порой бывало весьма обременительно.
Когда умирает мечта, то тьма заполняет опустевшее место.
— Был у нас еще один священник, но уж совсем немощный, хворал. Умер он. Под Душниками его я похоронил. Два воскресенья тому.
— И вы остались... — Рейневан откашлялся. — И мы остались, выходит, без духовной утехи?
— Есть водка.
В мести помощи Бога не ищут, и месть, чтобы быть истинной, должна быть жестокой. Тот, кто мстит, должен отринуть Бога. Он проклят. На века.
Двоих Рейневан знал, они были поляками. Если б не знал, то догадался бы: как все поляки за границей, в чужой стране они вели себя шумно, нагловато и демонстративно хамски. Что по их собственному мнению должно было подчеркивать статус и высокое общественное положение.
Ну, так я тебе скажу: для того, кто хочет, ничего трудного нет. Главное, мыслить позитивно.
Война — дело без будущего, а солдатчина — дело бесперспективное...
Хлеб, оказывается, везде одинаков. И везде одинаково трудно на него зарабатывать.
Блокаду необходимо сломать. И Прокоп ее сломает. При случае, если удастся, переломив хребет Силезии. С хрустом. Так, чтобы покалечить на сто лет.
— И только в этом все дело? — разочарованно спросил Рейневан. — Только в этом? А миссия? А долг? А несение истинного слова Божия? А борьба за истинную апостольскую веру? За идеалы? За общественную справедливость? За новый лучший мир?
— Ну конечно! — Горн приподнял голову, улыбнулся уголками губ. — И за это тоже.
Война несёт с собой террор и на террор опирается. Война сама по себе есть террор.
… название Божьих воинов вам уже не подобает. Ибо то, что вы творите, больше радует дьявола. По лестницам из трупов не вступают в Царствие небесное. По ним спускаются в ад.
Отсутствие примеров великодушия, замечу, деморализует общество не меньше, чем излишняя снисходительность.
Революции делают для того, чтобы что-то изменилось. Проигравшим в худшую сторону, выигравшим — в лучшую.
В шулерне произошло то, что должно было произойти. Это было неизбежно. Это должно было произойти… Потому что… должно было. Ничто иное случиться не могло, другой ход событий был невозможен. Поскольку другое, альтернативное течение событий предполагало безразличие. Согласие. Приятие. Одобрение. То, что мы увидели в шулерне, свидетелями чего были, исключало безразличие и бездействие, а значит, альтернативы действительно не было. Случилось то, что должно было случиться.
Почему же вы не слушаете его слов? Когда он учит, что произвол нельзя победить произволом, что на насилие нельзя отвечать насилием? Что война никогда не оканчивается победой, но порождает очередную войну, что ничего, кроме очередной войны, война принести не может?
— Ересь в Церкви, — тихо сказал инквизитор, — существовала веками. Всегда. Ибо Церковь всегда была оплотом и пристанищем для людей глубоко верующих, но и живо мыслящих.
Настало историческое время, творится многое, каждый день приносит изменения, то, что вчера было важным, сегодня не имеет значения, а завтра будет стоить меньше собачьего дерьма.
Бывают идеи, которые вредят не только их авторам. Окружающим тоже. Увы.
Опыт учит, что Господь, если уж вообще вмешивается, то встает скорее всего на сторону более сильных.
В революционной борьбе за изменения изменяешься сам. Необходима большая сила, чтобы сдержаться, не превратиться в… во что-то, во что превращаться не следует.
Даже сумасшедшие предприятия могут осуществиться, если сумасшествовать по обдуманному плану.