Книги Викентий Вересаев
Это легендарное учебное заведение, расположенное почти в царских чертогах, воспринималось как чудо, как великий дар императора молодому дворянству Всю жизнь Пушкин с нежностью вспоминал о Лицее, хотя существование в стенах этого учебного заведения не было для него безмятежным. Но именно там он нашел верных друзей, почувствовал себя поэтом, познал мировую литературу и заинтересовался историей России. В этой книге о лицейской жизни Пушкина рассказывают и его современники, и исследователи. Вы...
Литературный дебют Вересаева. Автобиографическая книга, которая впервые увидела свет в 1901 году - и сразу принесла молодому автору широкую известность. Первые шаги свежеиспеченного эскулапа, начинающего свой путь на медицинской ниве. Удачи и неудачи. Мучительный страх ошибки, которая может погубить ни в чем неповинного пациента. Стрессы. Отчаяние. Гордость успехов. Опасные и морально сомнительные, но необходимые эксперименты на людях, в поисках новых методов лечения. Сенсация и скандал -...
Книга составлена из подлинных документов – свидетельств современников А.С. Пушкина. Это воспоминания, письма, литературные заметки, отдельные высказывания людей, близко знавших поэта, – его друзей и недругов, родственников, светских знакомых. Отобранные В.В. Вересаевым из множества документальных материалов, они убедительно рисуют нравы пушкинской эпохи, позволяют не только полнее представить биографию великого поэта, но и по-новому осмыслить его жизненный и творческий путь.
В. Вересаев считал «Живую жизнь» одним из самых дорогих произведений в своем творчестве. Первая часть — «О Достоевском и Льве Толстом» — вышла в 1910 году, вторая — «Аполлон и Дионис» — в 1914 году. В то время они вызвали большую полемику. В чаду реакции, охватившей русское общество, Вересаев решительно выступал против пессимизма, ницшеанства и декадентства, против культа звериного инстинкта в человеке, воспевая светлые начала жизни. В. Вересаев. «Живая жизнь». Издательство политической...
Викентий Вересаев считал «Живую жизнь» одним из самых дорогих произведений в своем творчестве. Первая часть — «О Достоевском и Льве Толстом» — вышла в 1910 году, вторая — «Аполлон и Дионис» — в 1914 году. В то время они вызвали большую полемику.
В чаду реакции, охватившей русское общество, Вересаев решительно выступал против пессимизма, ницшеанства и декадентства, против культа звериного инстинкта в человеке, воспевая светлые начала жизни.
http://ruslit.traumlibrary.net
«…Что нужно для того, чтобы быть писателем? Прежде и после всего нужен талант, и не о чем здесь беседовать, и не о чем читать лекций. Нельзя научиться стать писателем-художником, – нужно им родиться…»
«…Я буду говорить о тех внутренних причинах, лежащих в самом писателе, которые мешают ему развернуть во всей силе и красоте свой талант…»
Современному читателю неизвестны романы «В тупике» (1923) и «Сестры» (1933). В начале 30-х гг. они были изъяты с полок библиотек и книжных магазинов и с тех пор не переиздавались.
В этих романах нашли отражение события нашей недавней истории: гражданская война и сложный период конца 20-х – начала 30-х годов.
В послесловие вошли не публиковавшиеся ранее материалы из архива писателя.
http://ruslit.traumlibrary.net
В книгу известного русского советского писателя В. В. Вересаева (1867–1945) вошли произведения, давно не публиковавшиеся — повести о судьбах русской интеллигенции в конце XIX — начале XX века, ее отношении к революции и народу: «Без дороги», «На повороте», «К жизни» и роман «В тупике», являющийся одной из первых попыток в нашей литературе без прикрас создать объемное повествование о гражданской войне.
http://ruslit.traumlibrary.net
«Изморенный ходьбою и зноем, я сидел с Михайлой на пороге его убогой, крытой соломою сторожки. Вдали, где степь сливалась с сверкавшим небом, дымились трубы шахт, громыхали товарные поезда. Кругом же все дышало покоем и запустением. За лощинкою, под соломенным навесом, молчаливо ютилась крестьянская шахта, а мимо нас бежала вдаль узкая, пыльная полоса травы, в ней рыжели растрескавшиеся рельсы…»
«…Котя и Вова пошли к флигелю. Митя и Галя внимательно глядели им вслед. Двор был общим владением, во флигель им доступа не было. И флигель представлялся им очень привлекательным, и казалось, что там едят особенно вкусно. Коте и Вове таким же привлекательным казался барский дом…»
Василий Михайлович сидел за стаканом чая у открытого окна. Он спал после обеда и только что поднялся – заспанный, хмурый. Спал плохо: все время сквозь сон он напряженно и тоскливо думал о чем-то; теперь он забыл, о чем думал, но на душе щемило… Он думал о том, что уже целых два года прожил в Слесарске…
Я ушел далеко за город…
Все больше мною овладевало странное, но уже давно мне знакомое чувство какой-то тоскливой неудовлетворенности. Эта ночь была удивительно хороша. Мне хотелось насладиться, упиться ею досыта. Но по опыту я знал, что она только измучит меня, что я могу пробродить здесь до самого утра и все-таки ворочусь домой недовольный и печальный.
Почему? Я сам не понимаю…
Большая зала была ярко освещена. На широкой эстраде за столиком с двумя свечами сидел писатель Осокин и, напрягая слабый голос, читал по книге отрывок из своего рассказа. Зала была переполнена публикою, но в ней было тихо, как в безветренную сентябрьскую ночь в поле. Когда Осокин отводил взгляд от книги, он видел внизу смутное море голов и сотни внимательных глаз, устремленных на него…
Над краем царила вечная, черная ночь. Гнилые туманы поднимались над болотистою землею и стлались в воздухе. Люди рождались, росли, любили и умирали в сыром мраке. Но иногда дыхание ветра разгоняло тяжелые испарения земли. Тогда с далекого неба на людей смотрели яркие звезды. Наступал всеобщий праздник. Люди, в одиночку сидевшие в темных, как погреб, жилищах, сходились на площадь и пели гимны небу. Отцы указывали детям на звезды и учили, что в стремлении к ним – жизнь и счастье человека…
Я шел по улицам Старого Дрездена. На душе было неприятно и неловко: шел я смотреть ее, прославленную Сикстинскую мадонну. Ею все восхищаются, ею стыдно не восхищаться. Между тем бесчисленные снимки с картины, которые мне приходилось видеть, оставляли меня в совершенном недоумении, чем тут можно восхищаться…
…Иван держался деревенским обломом, совершенно не понимавшим всех тонкостей почтительности и подчинения; он и шапку снимал перед мастером, и не садился при нем, а все-таки во всей его манере держаться сквозило глубокое и несокрушимое чувство своего достоинства…
Ей двадцать пять, двадцать шесть лет. Худощавая, – больна чахоткой, но этого не знает. Красивое лицо, но главная красота – огромные, лучистые глаза, наивные и невинно-наглые. Дочь жандармского генерала, давно умершего…
Дмитрий Сучков был парень горячий и наивный, но очень талантливый. Из деревни. Работал токарем по металлу на заводе. Много читал. Попал в нелегальный социал-демократический кружок, но пробыл там всего месяц: призвали в солдаты.