— В нашем столетии писатель вел диалог с безумием. О писателях двадцатого века почти можно сказать, что они стремились к безумию. Кто-то, разумеется, преуспел, и таких мы особенно уважаем. Безумие для писателя — это окончательное растворение его «я», последняя беспощадная правка. Это нырок в тишину, прочь от гомона вымышленных голосов.
— Думаю, она напомнит мне, что этот человек и есть я. — В глубине души — Если там есть глубина.
Якщо хтось чи щось не має початку, тоді я можу повірити, що він, вона чи воно не має кінця. Але якщо ти народився, вилупився чи проріс, тоді твої дні вже полічено.
Потом посмотрели друг на друга, по-прежнему не говоря ни слова, с тем самым выражением: ты, мол, вообще кто? Она так посмотрела. Это женский взгляд. Что я тут делаю и с кем, что за придурок и откуда он выплыл?
Вспоминаю события, вроде бы происходившие. В определенном возрасте, я знаю, людям приходит на память то, чего на самом деле не было. У меня по-другому. События-то происходили, но кажется, что воспоминание о них ошибочно, что оно навязано. Как это говорится? Электрический сигнал неправильно проходит.
Я – лишь то, что считают мной.
Персональные средства связи – вот что дергает нас за ниточки, на этом наркотике я и жил. Прикосновение к клавише вызывает всплеск напряжения в нейронах – я вижу то, чего раньше не знал, да и не нужно оно мне было до тех пор, пока не оказалось на кончиках моих пальцев, где задержится на одно зыбкое мгновение, прежде чем исчезнуть навсегда.
Люди делают что-то обыденно, машинально, и это что-то существует, едва прикрытое внешним, якобы общим для всех. Мне хочется, чтобы подобные действия, мгновения имели смысл: проверить кошелек, проверить ключи – такое неявным образом сводит нас воедино, – запереть и снова запереть входную дверь, тщательно обследовать конфорки – не иссякло ли голубое пламя, не сочится ли газ.
Наркотик нормальной жизни, течение моих ничем не примечательных дней.
Для того и нужны долгие путешествия. Увидеть, что осталось позади, взглянуть на расстоянии, найти закономерности, узнать людей, оценить значение того или иного предмета, а потом проклинать самого себя, или благодарить, или, как в случае с моим отцом, убеждать себя, что есть шанс повторить еще раз все то же самое с вариациями.
Я теперь знаю: когда мы смотрим, то получаем лишь часть информации, лишь намек, общее представление о том, что же перед нами на самом деле. Не могу объяснить подробно, по-научному, но уверена, глаза не сообщают нам всей правды. Только дают подсказку. А остальное мы додумываем сами, реконструируем действительность, если, конечно, существует в философском смысле то, что мы называем действительностью.
– Разве сейчас ты не представляешь, не ощущаешь все это отчетливей, чем раньше? Угрозы и предзнаменования? Что-то назревает, пусть даже твои гаджеты создают иллюзию безопасности. Голосовое управление, гиперподключение, которые делают тебя бесплотным.
А может, психопандемия назревает, предположил я. И страхи основаны отчасти на желании бояться. Ну нужно это людям время от времени, хочется им чего-то такого – атмосферного.
Хорошо сказал. Атмосферного.
– Вот сидишь ты один в комнате у себя дома, в тишине и внимательно слушаешь. И что же ты слышишь? Нет, не гудение машин, не голоса, не шум дождя, не радио за стенкой, – заговорил он. – Ты слышишь что-то, но что? Это не голос пространства, не фоновый шум. Если старательно вслушиваться, звук будет меняться и становиться с каждой секундой громче – не то чтобы громче – шире, что ли, он сам себя поддерживает, сам в себе заключен. Так что это? Сознание или сама жизнь, твоя жизнь? Или мир? Не материя – вода и суша, а то, что его населяет, поток человеческого существования. Гул мира. Тебе когда-нибудь доводилось его слышать?
Забавный ты становишься к старости. Люди замечают.
Вам нужны истина, радость - ищите их в мелочах.
Безумие для писателя - это окончательное растворение его "Я", последняя беспощадная правка. Это нырок в тишину, прочь от гомона вымышленных голосов.
Я живу в мире, куда деться. Никогда от него не бежал. Но в последнее время я не уверен, что он мне по душе.
Мы всё устраиваем так, чтобы сделать разочарование неизбежным. Это помогает переносить нам зимы.
Память, одиночество, наваждение, смерть. Далекие темы, казалось мне.
Почему язык разрушения так прекрасен?
Вещи - это то, чем мы не являемся, то, что мы не можем включить в себя. Значит, люди делают вещи, что бы определить свои собственные границы? Вещи - это пределы, которые нам так отчаянно нужны. Они показывают нам, где мы кончаемся.
- Не знала, что вы так глубоки, - сказала она. - Обычно я мельче.
...Необязательно любить женщину, чтобы испытывать к ней собственнические чувства и негодовать по поводу ее романов.
Ощущения кризиса пока не было. Только отчаяние и раздражение.
Жертвы, осталось пять минут! Спасатели, помните, что это не имитация взрыва! Эти жертвы обессилены, но не травмированы. Приберегите свою нежную, трогательную заботу о людях для ядерного взрыва, намеченного на июнь.
Марри утверждает, что можно испытывать тоску даже по тому месту, где находишься в данный момент.
Давайте наслаждаться бессмысленными деньками, пока у нас есть такая возможность, сказал я себе, опасаясь, как бы кто-нибудь не начал ловко торопить события.