Это они... торопились жить, а город раскачивался медленно, как громоздкий корабль, - но по его трюму быстро носились крысы.
= " — Афган никто не завоевал, даже Македонский, — сурово сказал Серёга.
Ему приятно было это говорить: непобедимость Афганистана придавала войне настроение мрачной и величественной обречённости, и это настроение превращало агрессоров в пострадавших, потому что советским парням не хотелось ощущать себя агрессорами — они же не по своей воле сюда пришли."
= "Герман догадывался, что все приметы, правила, убеждения (вроде того, что погибших не надо жалеть) выдуманы лишь для того, чтобы уцелеть на войне: сохранить рассудок, победить страх, преодолеть себя. Это способ выжить в Афгане."
= " Немец вспомнил Серёгу. Всё‑таки чувствуется, что его тут нет. Что‑то здесь не то. Вроде примерно так же всей дивизией ужрались после заселения «на Сцепу», но… При Серёге они понтовались по принципу «кто круче сделает», а сейчас по принципу «кто круче сломает». Эта разница пока была почти незаметна, однако Герман её уловил."
= " Забываешь не всё, а чего тебе не нужно."
Бога-то нет. Коммунизм мы решили не строить. А причина, что бы верить другим, всё равно нужна. Всегда должны быть свои, и нужен способ превратить чужих в своих. Вот Афган стал таким способом. Неправильно жить наособицу.
Всё, что могло сбыться, у него уже сбылось, а чему не бывать — тому и не бывать, аминь; но непрошеное равновесие судьбы оказалось невыносимо, и Герман нарушил его, сдвинув на карабине флажок предохранителя.
Если спасаемый не врубается, что его спасают, следует прекратить спасательные работы.
= "...герои — идеалисты. Но побеждают они далеко не всегда. Чаще побеждают те, кто знает приёмы. Кто обладает технологией."
Одноэтажное здание вокзала с арочными окнами сейчас было заново оштукатурено и покрашено в прянично-розовый цвет. А тогда оно было облупленное... Что ж, нынче время такое - и сладко, и вроде даже сытно, но не еда, и вредно, и тошнит.
Где-то есть выход из ненастья.
Это называется "синдром отсроченного счастья". Человек изводит себя заботами, обещая себе, что все доделает - и отдохнет. А так не бывает. Такое время не наступает никогда. И реинкарнации у нас тоже не будет. Или здесь и сейчас, или никогда и нигде.
«В заборе, которым она отгородила себя от мира, яростно пылали все щели – может, снаружи пожар, а может, рассвет»
- Владыка Филофей говорил на проповеди, что мир и дан как Благая Весть.
- Верно говорил. Только кому Весть?
- Всем.
Что делает человек, который вернулся домой, хотя в долгих странствиях уже и не чаял вернуться? Разве этот человек будет брагу пить? Разве он позовёт друзей-приятелей и примется плясать посреди горницы? Нет. Он просто сядет под образами и будет вспоминать, сколько дорог прошёл.
Очень поучительно, господа, наблюдать устройство русской жизни, когда преимущество слагается из недостатков.
Сила духа превозмогает превратности судьбы, а желающий познавать непременно отыщет объект исследования.
Сибирь кажется полупустой и почти безлюдной, но на самом деле здесь множество народов и множество укладов. А жизнь — суровая. Промахнёшься хоть в малом, не примешь в расчёт, — и хлоп! Сибирь расшибёт тебя, будто комара ладонью. Здесь ничего нельзя достигнуть, если не разобрался, как всё устроено. А устроено — сложно.
Искусство поднимается с земли в вышину, воздвигая само себя в страдании и противоборстве.
Не прими в укор, Семён Ульяныч, но ведь ты исполненья своих дел жаждешь по гордыне. А гордыня — плохой советчик. Вон иконописцы древности — они перед работой постились, молились и каялись во грехах, сам Андрей Рублёв в исихазм погрузился. По укрощению страстей мастера бог его к свершениям и подводит.
Ваня не находил слов, чтобы объяснить: правда не измеряется
выгодой. Она просто должна быть. Как должны быть чертежи
Семёна Ульяныча. Как должен быть его кремль. Как рядом с
жарким летом должна быть студёная зима, и как у любой реки
должны быть малый исток и привольное устье. Как должна быть
вера у человека. Иначе зачем весь божий мир нужен?
Русские отделены от мира своими неимоверными расстояниями
Они перемещаются лишь внутри своего крута жизни, пусть и огромного, а всего того, что находится вне этого круга, они совершенно не знают. Но зато бурно фантазируют, и сами же, как малые дети, безоговорочно верят в свои фантазии, а потому даже образованным людям из других государств порой вдруг кажется, будто русские проведали что-то такое, чего не ведают иные нации. Для внешнего мира у русских нет обыденности. Внешний мир для них всегда сказка.
На кой ляд надобно губернаторство, ежели нельзя брать мзду с любого дела в губернии?
— Удар отбей, а сам не бей.
— С чего такая милость к идольникам?
Филофей вздохнул.
— Вера не война, Емельян Демьяныч. В ней кто применяет силу
— тот являет слабость. А нам нельзя дрогнуть. Мы Христа несём.
Печь — не лошадь, возит только на погост. Семён Ульянович понимал это, а потому старался чаще отлучаться из дома, больше двигаться, всегда иметь какую-нибудь заботу, чтобы не слабеть в праздности.