-Надежда всегда окрыляет, - одобрительно кивнул Дамиан. - Зачастую надежда только и согревает нас, когда ничего иного не остается.
Как только я укореняюсь в мысли, что имею дело с негодяем, он становится мил и покладист. Как только я прихожу к выводу, что ошибалась насчет этого мужчины, он вновь совершает какую-нибудь гадость. И я еще дралась за него! В жизни пальцем о палец не ударю за этого человека. Никогда и ни за что !
Когда дело касалось чьего-то здоровья, жалость матушке была неведома. Она готова была костьми лечь, но излечить болящего даже против его воли.
Папенька всегда говорил, что человеком нужно оставаться в любых условиях... Знал бы он, где сейчас его дочь!
Я состроила зверскую физиономию, положила руку на рукоять пистолета , который с недавних пор был вручен мне моим учителем по стрельбе, " возлюбленным" господином Даэлем, и мужчины дружно сделали шаг назад. -Мы воспитали чудовище,- сокрушенно произнес Вэйлр, а я счастливо осклабилась.
-Я уже сто раз извинился за свое поведение. - Так угроза выкинуть меня за борт была извинением? И подвесить за ноги на рею? - не менее искренне изумилась я. -Нужно уметь видеть подтекст,- сразил меня своим заявлением бывший аристократ.
– Говорите, – требовательно произнес мужчина. - Что я должна вам сказать? – сухо поинтересовалась я. - То, что вас угнетает, – усмехнулся пират. – Я же вижу, что вы недовольны. Овсянку съели с аппетитом, значит, не грубый завтрак вызвал ваше возмущение. Не люблю недоговоренностей, выскажитесь. Можете даже с бранью. Я, конечно, покраснею и, может быть, упаду в обморок, но выживу, обещаю.
Когда-то в погоне за сказкой я не поняла главного - что моя сказка была все время рядом со мной.
И все-таки он снова пошел, на упрямстве, будто автомат, в котором заложена программа – выжить. Движение – это жизнь, и Антон двигался.
И Антон разозлился, как сделал бы это любой загнанный зверь. Злость эта была с привкусом страха, но разгоралась всё ярче, вновь лишая ясности мысли.
- В тебе есть хоть что-нибудь романтичное? - усмехнлась я. - Я, прям, весь из себя ходячая романтика, - сообщил вампирюга.
Боги выбирают за нас дороги, мы лишь идем по ним.
Любой конфуз можно обратить в свою пользу, если не краснеть и не злиться, а смеяться вместе с остальными. Это всего лишь одна из забавных историй в вашей жизни, о которой вы потом сможете рассказывать, чтобы повеселить гостей на каком-нибудь званом вечере.
Не стоит давать мужчине слишком много уверенности в том, что он имеет для тебя ценность. Получив подтверждение, что соперников у него нет, он вновь стал далеким и недосягаемым.
А я что? Нос задеру, вроде и чин выдержала. А уж как одни останемся, так за всё друг с друга спросим, мы же оба в должниках ходить не любим, вот всё и торгуемся. Так уж двух сыночков наторговали, глядишь, и еще появятся. Мы на это дело щедрые.
Тут уж лес заповедный люди добрые десятой дорогой обходят. Батька ж с дружком своим любимым поймают и пить с собой заставят. У них-то глотки луженые, а прохожим боги столько сил не отмерили, вот и спасаются, как могут, чтоб под кочкой потом не проснуться с медведем в обнимку
— Ты прости меня, князюшка, что душу тебе измотала. За вредность мою прости, за важность глупую и за то, что прочь гнала, и назад не велела возвращаться. Мне без тебя и свет не мил. Не хочу я больше быть важной и одинокой. О тебе одном и днем, и ночью думаю. Ты вернись ко мне, Велеслав, а я уж как прежде дурить не буду. Нос задеру, куда я без этого? А гнать не стану.
— Вот же паскудная баба! Я ее с того дня ищу, а она под носом засела, да батюшку до конца уж извести собралась. Не бывать тому!
— Не бывать, — киваю согласно.
— Своими руками в калач сверну!
— За мной становись, я первая крутить ее буду.
— Тогда я потом ее рвать стану.
— Коль чего останется.
— Не жадничай,
«Как же, — говорю, — князь великий, ты сердце-то себе рвать будешь? Давно уж на нее заглядывался, теперь и вовсе близок стал. Кого еще к себе в дом звала? Кого чаем потчевала? Кого назад провожала? Люб ты ей, Велеслав Радомирович, видят боги, люб».
Усмехнулся вновь князюшка и головой покачал. «Может и люб, — говорит, — да только жизнь уйдет, пока она любовь свою признает.
Я еще чуточку нос позадирала, да и за ним кинулась.
Прощай, Лесовика Берендеевна. Живи, как привыкла, и я так жить стану, как до тебя жил. Другую искать велишь? Будь по-твоему. Устал уж я в закрытые двери стучаться. Сиди пеньком. Пусть одна, зато важная.
— Опомнись, Леся, князь я твой. Нельзя меня скручивать: ни в рог, ни в крендель. От меня так толку не будет.
— Нет от тебя проку, вред один, — отвечаю. А Велеслав опять спорит:
— Я земле защитник и люду простому отец родной, а ты со мной непотребство сотворить удумала. Не согласный я в рог крутиться, и в землю тоже не пойду. На кого я княжество оставлю?
Тут и повадился. Я в делах и заботах верчусь, а у дверей уж гость стоит, пряниками заманивает. Я вроде и осерчаю, что не зван явился, а на пряники погляжу, да рукой махаю. Чего с ним сделаешь, раз уж приперся?
Он руками и всплеснул:
— О чем говоришь, Лесовика Берендеевна? Кроток я стал, разве сама не видишь? И со своим долгом смирился, и тебе твой простил. Отдать ведь не хочешь? Не хочешь. А я и сам не возьму, даже если уговаривать станешь. Даже за варенье твое не возьму, а уж даром тем более. Ходи в долгах, жадина лесная, а я смиренен, всё снесу.
Развернулась и пошла себе в лес обратно, а на душе, прям, лето ясное — до того хорошо стало. А нечего тут нахальничать. Долго терпеть не буду. Вот пусть теперь помучится.
— Леся! — князь кричит. — Вернись, хозяюшка! Не со зла я!
Так и я по доброте душевной.