Чем дольше живешь, тем больше у тебя врагов.
У каждого человека есть мелочи, открывающие его, будто свиток.
— Если бы я была растением, то была бы подсолнухом, — сказала Ольжана в воздух. — У них тоже широченные круглые лица. А вы? — Жимолостью. — Судя по голосу, Лале сидел там же, где и был. — Она тоже кислая, тёмная и несуразной формы.
Думаю, я из тех людей, которые нигде не бывают счастливы. Мне везде все не так.
Не стоит ничего просить у чародеев. Дороже обойдется.
Если чародей не умел обращаться в животное, значит он не умел ничего.
Охал бы ты, дядя, на себя глядя!
«И я буду говорить о тебе, даже если трава прорастёт через моё горло, а птицы унесут мой голос себе в гнёзда и разменяют его на шелест ветра и грохот гроз».
Как, оказывается, играючи можно было раскрошить одну жизнь и переступить через неё, будто ничего и не было, — а за всё нужно было платить.
Работа эта была кропотливая, требующая сноровки и особой внимательности, а что о колдовстве... Если умение ляжет на характер — нет, совсем не тяжело. Напротив, не сыскалось бы дела легче, чем превращать человека в чудовище. Иногда для этого даже не требовалось плести чары.
Люди до сих пор спорят, что есть колдовство — наука или ремесло, которому можно обучиться. А может, родовое проклятие или греховная болезнь.
Зло боится света и прячется в тени. Там, где свет, нет чудовищ.
– Удачи, – пожелал он на прощание, а Рацлава скривилась. – Удача - глупое развлечение небесной пряхи. Есть вещи понадежнее: стремление, упорство, жажда жизни. Придерживайся их. Лутый улыбнулся, проскальзывая в коридор. Пробираясь по ходу, он раздумывал, что, возможно, Рацлава права. Чего бы не хотела богиня-пряха, у них свои намерения – и если потребуется, Рацлава сплетет им новую паутинку судьбы, а Лутый придумает, как выпутаться из прежней.
Было у старого князя пятеро сыновей, и вокруг первого клубилось столько тайн и недомолвок, что впору сочинять отдельную сказку.
Чем дольше живешь, тем больше у тебя врагов.
Хортим стал жгучей травой, что пригибалась лишь бы не сломало ветром. Стал ручьем, просачивающимся сквозь залежи камней, и хищником, кажущимся безобидным.
Во мне мало любви, но много боли и зависти. Через них я пропускаю все нити, которые тяну из мира, вот и получается живо и остро.
Позже она спрашивала себя, откуда в ней взялась смелость предложить это: - Если тебе по нраву, приходи, Ярхо-предводитель. У меня много старых песен о битвах, и я знаю много историй, свидетелем которых ты мог бы быть. Всё лучше, чем ткать музыку в одиночестве. Он ушёл, конечно, ничего не ответив.
- Будь ты живым, я бы сам тебе её отдал. Каменному тебе, как я понимаю, она без надобности. Не отдал бы, конечно. Если бы Сармат знал, на что способны песни Рацлавы, он бы тотчас её убил - но раз события влияли на Ярхо, следовало с этим считаться.
О прошлом она вспоминать не любила, но когда слушаешь о чужой неделе, волей-неволей допустишь мысль о своей.
Смертные любят предсказания, когда они сладки, когда им обещают победу и любовь, сулят золото и удачу - а другие пророчества терпеть не могут.
Не верь, что я люблю тебя: любовь — тот ещё яд, сгубивший немало славных душ.
— Шаманы айхов верят, что мир — это колесо. В нем не появляется ничего нового. Души перетекают из одного тела в другое в бесконечных потоках жизней. Сейчас ты человек, но был мулом, а после смерти станешь мхом. Если где-то умирает медведь, в ином месте рождается медвежонок.
Нет ничего постыдного в том, чтобы проиграть великим.
— Я честолюбив, — напомнил Сармат. — И невидимый княжеский венец жжет мне лоб.