неважно, какая у тебя цель. Существует черта, которую не стоит переступать, – переход тут только в одну сторону.
– Грайнвилль, ты веришь, что цель оправдывает средства?
– Зависит от того, что это за цель.
– Спасение мира, например.
– Тогда верю, – сказал он не раздумывая.
– И можно пойти на все что угодно? На подлость? Предательство? Убийство?
– Можно.
– А жить потом как?
– Можно не жить.
Сибил опять расплакалась, но со слезами ее, что называется, прорвало, и мы наконец-то узнали то, чего не могли выпытать два часа.
Суть сводилась к тому, что Сибил понравился парень. Очень понравился. Тут шло подробное перечисление его достоинств, от незаурядной внешности до столь же незаурядных талантов. Затем шло не менее подробное перечисление недостатков самой Сибил. Она так описывала себя, что вместо милой миниатюрной девушки, умной и доброй, представлялся уродливый карлик-олигофрен. Естественно, незаурядный некромант ни за что не польстился бы на этакое чудовище. О том, что ходячее скопище добродетелей первым назначило ей свидание, подруга позабыла напрочь.
– Я ведь человек разносторонний. Могу взрывать, а могу…
– Что? – Пэт заинтересованно приподняла бровь.
– Могу не взрывать, – широко улыбнулся парень.
– Лясы точить он может виртуозно, – вмешался в разговор доктор Эммет.
Сегодня как раз был там, проводил семинар у спецкурса, и решил лично зайти в деканат, напомнить еще раз о зачетах. Декан Вильямс, в свое время учивший самого Оливера, выслушал, покивал, сказал, что у него нет графиков только по одной группе, но он поторопит куратора. Ни на тон последней фразы, ни на усмешку во взгляде декана Райхон внимания не обратил. А через полчаса после того, как он вернулся в ректорат, на столе у него зазвонил телефон, и старик Вильямс с отеческим укором прошамкал в трубку: «Оливер, голубчик, сдайте вы уже планы, а то милорд ректор гневается».
— Удивительные вы, женщины, создания, — проговорил задумчиво. — Вы едва не погибли, но это волнует вас меньше, чем то, что ваш поклонник оказался вовсе не поклонником, а агентом при исполнении.
Женщины, - выдохнул он сквозь зубы. – Иногда ваша честность в разы страшнее вашей лжи. Ещё бы вы это понимали. Так нет! Обязательно нужно в чём-то признаться. «Прости, милый, но ты у меня не второй, а сто второй», «Знаешь, я написала ту записку не тебе, а твоему другу», «В первую встречу ты показался мне полным придурком»… Считаете, мы приходим в восторг от таких откровений? Может, твой муж годами гордился, что сумел очаровать лучшую девчонку в Расселе до такой степени, что она примчалась за ним через полстраны, а ты хотела сказать, что это было частью твоего грандиозного плана? Что он – не твоя любовь с первого взгляда, а альтернатива овечьей ферме?- Он бы понял…- Обязательно. И до конца жизни потом сомневался бы в каждом твоём слове. Поверь, лучшее, что ты могла сделать, оставить его в счастливом неведении. Оно ведь было счастливым, да?
Первым в дом вошёл доктор Эммет. Выглядел он обескураженным, что понятно, и очень сердитым. Остановился у лестницы и рывком обернулся к шедшей следом дочери.- Ты… - Худой узловатый палец замер в дюйме от лица Пэт. – Тебе…Почтенный целитель бессильно глотал ртом воздух, выпучивал глаза и хмурил брови, но не мог и двух слов связать.- Месяц без сладкого! – пришёл ему на помощь Тэйт.- Предпочитаю сухое, - отозвалась Патрисия.
Бытует мнение, что все учёные одинаковы. Так и есть. Они похожи друг на друга, как овощи на крестьянских грядках. Точь-в-точь. Примерно, как баклажаны и хрен.
— Гоблины и поезд, — повторил Тэйт, будто пробовал слова на вкус, угадывая, что именно не понравилось Пэт. — Почему бы и нет?
— Да потому… потому что это — гоблины! Они — иные, не такие, как мы. Влияние людей, нашей науки и техники убивает их культуру, их самобытность…
— Занятно. — Тиролл хмыкнул, прервав воодушевленную речь. — По-твоему, их культура обязана оставаться неизменной? Обособленной от других народов? Может, стоит загнать их в резервации, чтобы оградить от тлетворного влияния нашей науки? Не разрешать носить обувь на твердой подошве и одежду с пуговицами? Отобрать книги на арлонском? Запретить использовать изобретенные людьми лекарственные препараты?
— Давно хотела узнать, сколько тебе, такому умному, лет?
— Тридцать. Будет.
— Значит, сейчас двадцать девять?
— Двадцать восемь, — улыбнулся он. — Но тридцать в любом случае будет.
— Понимаете, что это значит? Прежние суждения ошибочны. Умения гоблинов… некоторые умения — уникальны и не имеют аналогов в человеческой системе магии… Это открытие буквально перевернет мир!
— А надо? — без воодушевления спросил отец. — Мир переворачивать? Может, пусть стоит?
— Милая девочка, — повторил Эгери. — Такая светлая.
— Темная, — глухо отозвалась Пэт. Для нее, как Тэйт уже понял, это было болезненной темой.
— Светлая, — не согласился гоблин. — Можно быть темным магом, но светлым человеком.
У громилы оказалось железное алиби. Или не алиби. Как это назвать, когда подозревал кого-то, а потом видишь его с ножом в спине и понимаешь, что бедолага был невиновен?
Но в чем бы ни заключалась цель этого противостояния столба и человека, победил столб. Побежденного же верные товарищи подняли с земли, отряхнули и под руки потащили все туда же, в питейную. Ясно же, что от хорошей жизни человек столбы не бодает. Значит, ему нужно что? Правильно, выпить!
Честно сказать, он с радостью обошёлся бы без посторонней помощи. Всегда обходился, когда была такая возможность. Доказывал и себе и другим, что уже вполне взрослый и самостоятельный, хоть в глубине души и понимал, что именно это желание что-то кому-то доказать и есть первейший признак «недозрелости».
Оливер съел кусочек пирога из вежливости, потом еще два просто так...
Людей нельзя разлучать с теми, кто им нужен.
Оливер Райхон никогда не лез в чужую личную жизнь, он и в свою нечасто заглядывал.
Перебинтованные конечности собеседника, оказывается, здорово выручают, если нужно сменить тему.
Она не плачет. Давно уже. Просто течет иногда из глаз вода. Так бывает, когда льдинка подтаивает в груди.
Ты со мной или я тобой - единственный выбор, который я доверяю тебе сделать.
Если в доме живет кошка, то можете не сомневаться, она твердо уверена, что это - ее дом, и всё здесь, включая тех, кто по наивности мнит себя хозяевами жилища, принадлежит ей.
Примерно так же рассуждает и ребенок трех с половиной лет.
Что-то произошло со временем. Оно сломалось, испортилось, и неизвестно, вернется ли когда-нибудь к нормальному, природой предписанному течению.
Если неделя с Нелл казалась месяцем, столько всего успевало случиться, то теперь, без нее, день равнялся году.
Оливер просыпался на рассвете января. К февралю добирался до рабочего места. Просматривал расписание и корреспонденцию, пил горячий кофе и к середине марта постепенно оттаивал, чтобы заняться делами. Апрель знаменовался переменчивой погодой и перепадами настроения. В мае случались грозы. Июнь, июль и август обычно выдавались жаркими, и к сентябрю он порядком уставал. Возвращался домой хмурым октябрьским дождем, и если не впадал в осенний сплин, с головой зарывался в бумаги вплоть до исхода ноября. Иногда позволял себе бокал бренди, чтобы согреться, и глубокой декабрьской ночью укладывался в постель.
День как год. С прощального телефонного звонка их прошло уже восемь.
— Можно, — разрешил доктор. — Чтение вам не противопоказано. А вот физические нагрузки придется ограничить. И… пропишу-ка я вам еще особое питание. — С повышенным содержанием кальция? — предположил Оливер, припомнив, какая диета предписана при переломах, которых у него за жизнь случалось немало. — С повышенным содержанием еды, — укоризненно проворчал Грин. — Нормальной еды, а не кофе с сэндвичами. Мне вовсе не улыбается лечить вам еще и гастрит, а вы к нему уверенно стремитесь.