Громову предстоит непростое испытание - учёба в элитной гимназии. И ладно бы надо было только террористов вычислить, но нет, придётся ведь реально учиться. А ещё сверстники вокруг сплошь благородные и любопытные. И самое главное, этих, в отличие от террористов, убивать никак нельзя
В дальнем углу стояло ведро с застывшей намертво краской, из которой торчала рукоять кисти. Этакий Эскалибур хозяйственной направленности.
В нас, несмотря на пассивное сопротивление, умудрились впихнуть огромное количество всяких полезных знаний, включая ненавистную Метельке латынь. Впрочем, не только ему. Как я понял, она у многих вызывала сходные чувства.
Нет, вот реально же не понятно, на кой она нужна-то, если латиняне вымерли. То есть, древние римляне. Хотя и эти тоже вымерли.
— Чего они там у себя только не вкушают. Даже жаб с улитками.
— Чего? Взаправду?
— И дурные деньги за то платят.
— Так… — Метелька поглядел на Демидова с недоверием. — Серьёзно?
— Ага. Вот как-нибудь заглянь во французскую ресторацию. Там лягушачьи лапки подают. И улитки. Печёные. Думаешь, почему они такие вон тощие и с вечно недовольными рожами? Им, может, охота жареной картошечки навернуть, да со студнем, а приходится вон фасон держать. Хрустеть лапками.
Теперь вот сидим да разбираем вместе какой-то зубодробильный текст на латыни. Причём не отпускает ощущение, что если зачитать этот опус вслух, непременно какой-нибудь демон да откликнется.
И Татьяне он улыбается.
И с Николя общий язык нашёл. И вообще до отвращения душевный человек. А стало быть, опытная падла. Только очень опытная падла может с такой лёгкостью маски менять.
— Не позволяй себя принижать. И способности свои. А если что, то бей прямо в нос.
— Он сильнее.
— Тогда… я тебе покажу пару ударов.
— Подлых?
— Подлее некуда, — заверил я.
Ну да, кто ж ещё ребенка плохому научит.
— Это… — глаза заблестели. — Нехорошо… неблагородно.
— Ай. В жизни оно обычно как раз нехорошо и неблагородно.
— А как же режим? — я разлепил глаза. — А здоровый сон, нужный детскому организму для роста и развития?
— Точно! — Орлов аж сел.
— Если в детском организме остаются силы на шалости, — наставительно произнёс Еремей, — стало быть всё у него нормально и с режимом, и со сном
Первое сентября.
Я его в том мире ненавидел. А тут, чую, возненавижу первое августа.
Ну свинство же! Вот спасу мир и потребую в награду провести школьную реформу, потому что лето — оно для отдыха, а не вот это вот всё.