Какая там задача у научной фантастики? Ах да: исследовать социальные эффекты научных и технологических перемен. Слишком большая часть НФ избирает подход в духе Гранд-тура по Парку аттракционов, предлагая восхитительный парад чудес и прогнозов, подобный какому-то футуристическому фрик-шоу. Требуется сериал вроде "Во плоти", чтобы напомнить нам, что технология - лишь половина уравнения, что молекулярный состав молотка или частота вращения бензопилы сами по себе представляют ограниченный интерес. Наша задача не выполнена, пока молоток не ударит в мясо.
Я очень хотел с ней поговорить. Просто не нашел подходящего алгоритма.
Никак не предсказать, сколько времени понадобится хищнику, чтобы напасть на след, да и станет ли он это делать. Лучшая стратегия — просто сесть и переждать...
Когда творишь из себя злодея, есть одно преимущество: тебе никто не возражает.
Когда творишь из себя злодея, есть одно преимущество: тебе никто не возражает.
Я очень хотел с ней поговорить. Просто не нашел подходящего алгоритма.
Когда творишь из себя злодея, есть одно преимущество: тебе никто не возражает.
Лабин расправил [sic] ноги — бережно-бережно — и медленно поднялся.
— И ты знал, что он сделает? — Голос получился какой-то умоляющий.
Кажется, он глянул на нее сверху вниз.
— Лени, я всю свою жизнь никогда и ничего не знал. Только рассматривал вероятности.
Многие еще живы. И готовы взглянуть фактам в лицо, носом чуют неизбежную гибель. Найдутся и такие, кто уделит немного времени мыслям о мести. У некоторых даже хватит на это средств — раз спасение не купишь, можно потратиться на воздаяние.
— Да и зачем тянуть их внутрь, если они не хотят?
— Да затем, что это самоубийство! — заорала Аликс. — Господи, неужели тебе надо объяснять? Вот ты бы не стала мешать мне покончить с собой?
— Смотря по обстоятельствам.
— В смысле?
— Действительно ли ты этого хочешь, или просто пытаешься чего-то добиться.
— Я серьезно!
— Да, я вижу, — вздохнула Кларк. — Если бы ты в самом деле решила покончить с собой, я бы горевала и злилась, и мне бы страшно тебя недоставало. Но мешать я бы не стала.
Аликс была потрясена.
— Почему?
— Потому что это — твоя жизнь. Не моя.
Этого Аликс, как видно, не ожидала. Сверкнула глазами, явно не соглашаясь, но и не находя, что возразить.
— Ты когда-нибудь хотела умереть? — спросила ее Кларк. — Всерьез?
— Нет, но...
— А я — да.
Аликс замолчала.
— И, поверь мне, — продолжала Кларк, — не особо весело слушать, как толпа специалистов втолковывает, что «тебе есть для чего жить», и «дела не так плохи», и «через пять лет вы вспомните этот день и сами не поймете, как вы даже думать об этом могли». Понимаешь, они же ни черта не знают о моей жизни. Если я в чем и разбираюсь лучше всех на свете, так это в том, каково быть мной. И, на мой взгляд, надо быть чертовски самоуверенным, чтобы решать за другого, стоит ли ему жить.
— Но ты же не должна так думать, — беспомощно ответила Аликс. — Никто не должен. Это как ободрать кожу на локте и...
— Дело не в том, чтобы чувствовать себя счастливым, Лекс. Тут вопрос, есть ли причины для счастья. — Кларк погладила девочку по щеке. — Ты скажешь, я из равнодушия не помешаю тебе покончить с собой, а я говорю — я настолько неравнодушна, что еще и помогу тебе, если ты этого действительно захочешь.
Она разбирается в политике. Если простой разговор с другой стороной конфликта воспринимается как предательство, значит, точка невозврата пройдена.
Вся Северная Америка в карантине. Остальной мир ожесточенно спорит о том, стоит ли прикончить ее из жалости или попросту дать умереть собственной смертью. Большинство стран еще борется, не подпуская Бетагемот к своим границам; другие же приветствуют микроб Судного дня, кажется, с восторгом встречают сам конец света.
Кларк не очень понимает, как такое получилось. Возможно, жажда смерти, захороненная глубоко в коллективном бессознательном. А может, сыграло роль злорадное удовлетворение тем, что даже обреченные и угнетенные дождутся часа расплаты. Смерть — это не всегда поражение: иногда это шанс на то, чтобы умереть стиснув зубы на горле врага.
«Водоворот» держится на допущении, что дарвиновские процессы, формирующие жизнь в этом мире, равно применимы и к цифровому царству — что самореплицирующиеся программы могут быть буквально живыми, когда создаются условия для естественного отбора.
(из послесловия автора)
Но разве совесть - это действительно так важно? Иметь совесть не значит быть хорошим, почему же ее отсутствие обязательно делает человека злодеем?
И все равно. Одно дело — плясать на чьей-то могиле, другое — эту могилу копать. Тут поверх ненависти всплывает элемент расчета.
Но я к тому, что люди, пристрастившиеся к чему-то, иной раз сходят с рельсов. Люди, сами себе установившие правила поведения, начинают их прогибать, перекручивать и истолковывать так, чтоб и на елку влезть, и не ободраться.
Лабин грохнулся, как груда очень злобных кирпичей.
В жизни признанного мертвым куча мелких недостатков.
... люди по отдельности мало что значат...
Границы царили повсюду, куда ни посмотри. Иногда казалось, будто невидимая паутина раскинулась над всем миром, какая-то жуткая сеть разделила всю планету на куски.
Трип Вины не позволял принять неверное решение, а Отпущение грехов давало жить после вынесения правильного. Но действовать оба могли лишь после того, как определялся ты сам, понимал, где правая сторона. Они реагировали лишь на интуицию.
Если недавняя история нас чему-то и научила, так это тому, что иногда настоящим надо жертвовать ради будущего.
Все дело в паттерне. Не в выборе строительных материалов. Жизнь — это информация, сформированная естественным отбором. Углерод лишь мода, нуклеиновые кислоты — необязательные аксессуары. Всю работу могут выполнить и электроны, если их правильно закодировать. Все вокруг лишь Паттерн. А потому вирусы родили фильтры; фильтры родили полиморфных контрагентов; полиморфные контрагенты родили гонку вооружений.
Ложь может быть так прекрасна, пока ее рассказывают.
... столько-то миллионов жизней, столько-то триллионов долларов — как будто апокалипсис станет безобидным, если его досконально подсчитать.