– В маленьком городе каждый кому-то кум, брат, сват.
– Чего говорить-то? – сказала тут бабушка Тася. – Дите и дите. Чужих детей, говорят, не бывает.
— Почему ты конфеты не ешь? — Как не ем? Ем. — Ты не так ешь. У тебя вазочка на столе три дня полная стоит.
Только бабушка Тася взойти без остановок может. Да нет, не может и она. Просто остановки у нее особенные, коротенькие и всегда по делу. Ягодку сорвать, траве-душице поклониться, деревню свою с высоты окинуть ласковым взглядом; посмотреть, не поспела ли хотя бы одним боком поздняя ягода брусника, скоро ли собирать? Или прохладно-кислую заячью капусту под язык положить, чтобы пить не хотелось. Хороша гора Ших, ох хороша!
...а ты раз дите взяла, то отвечай за нее и жалей ее. И каждую ее слезинку береги. Вот и весь тебе мой сказ.
Рот у бабушки всегда поджат, даже когда разговаривает, поджат, и смеяться она не умеет, и улыбается будто через силу. Мама говорит, это называется "трудная жизнь".
– У тебя же все новое будет! Тебя ж домой забирают! Вот ты какая! Задрипанного зайца пожалела! Все у тебя будет, а они-то, они-то остаются! – ее грозный палец ткнулся в кучку ребят. Им не нужен был Динкин заяц, но нянечка Надя требовала справедливости.