Законы подражания; я называю их законами страха. Человек боится остаться одиноким; и совсем не находит себя. Эта нравственная агорафобия мне отвратительна; это худший вид трусости. Между тем создает всегда одинокий. Но кто здесь хочет создавать? То, что чувствуешь в себе отличного от других, это и есть редкость, которой обладаешь; она-то и придает каждому его собственную ценность, и именно это все стараются уничтожить. Подражают. И думают, что любят жизнь.
" Нельзя быть одновременно искренним и казаться им."
(...) Те, кто хвалил меня, поняли меня ещё меньше, чем все другие.
Счастье не продается готовым, а только по мерке
должен был признаться себе, что в каждом существе худший инстинкт казался мне самым искренним. При этом, что я называл искренностью?
Ах, освободить свой ум от этой нестерпимой логики!.
Я презираю тех, кто видит красоту лишь написанную и истолкованную. В арабском народе изумительно то, что свое искусство он претворяет в жизнь, – живет, поет и расточает его изо дня в день; он его не закрепляет, не погребает ни в каком произведении. В этом – причина и следствие того, что там нет великих художников… Я всегда считал великими художниками тех, которые дерзают дать право красоты таким естественным вещам, что люди, увидев их, принуждены сказать: "Как я до сих пор не понимал, что это тоже прекрасно…"
Уметь освободиться, это - ничто, трудно уметь быть свободным.
То, в чем раскаиваешься, было сначала восхитительным. Сожаления, угрызения, раскаяния -- все это прошлые радости, которые мы видим со спины.
Я искал, я нашел то, что составляет мою ценность; это какое-то упорство, влекущее к худшему.
Человеческая бедность – раба; ради пищи она берется за труд без радости
я говорил себе: "Всякая работа без радости – уныла", – и я оплачивал отдых нескольких людей.
Я говорил:
– Не работай, тебе скучно от этого. – Я мечтал об этом досуге для всех, без которого не может расцвести никакая новизна, никакой порок, никакое искусство
«Точность должна достигаться не подробностью рассказа, но двумя-тремя штрихами именно там, где их ждет воображение читателя. »
«Знаете, о чем я думал? О том, что в течение этой жизни мы не можем постичь по-настоящему, что такое тишина. Даже наша кровь производит в нас непрерывный шум; мы не различаем его, потому что с детства к нему привыкли… Но, мне кажется, есть вещи, есть гармонии, которые нам не удается слышать в течение нашей жизни… оттого, что их заглушает этот шум. Да, мне кажется, что лишь после нашей смерти мы будем в состоянии слышать по-настоящему.»
У женщин удивительная склонность к самопожертвованию. Любимый мужчина для них чаще всего только своего рода вешалка, на которую они вешают свою любовь.
«Самое трудное в жизни, – размышляет он, – серьезно относиться к чему-либо в течение продолжительного времени.»
Увы! Самое жалкое убожество — убожество характера — часто глубоко скрыто и обнаруживается лишь при длительном общении.
Психологический анализ утратил для меня всякий интерес с того дня, как я подметил, что человек испытывает то, что он воображает, будто испытывает. Отсюда недалеко от мысли, что он воображает, будто испытывает то, что испытывает…
Незнание того, кто твой отец, излечивает от опасности быть на него похожим.
Ах, если бы вы знали, как противно держать в голове кучу фраз великих писателей, непреодолимо срывающихся с языка, когда хочешь выразить искреннее чувство!
«Я бываю искренним, лишь когда издеваюсь»
печально положение вещей, когда любовь вместо того, чтобы составлять счастье жизни, становится ее бедствием… Несомненно, такой любовью и любит нас Бог
Романисты вводят нас в заблуждение, когда изображают развитие индивидуума, не принимая в расчет давления на него окружающей среды. Лес дает форму деревьям. Как мало места предоставлено каждому из них! Сколько побегов атрофируется! Каждое дерево ветвится, как может. Таинственным своеобразием человек чаще всего бывает обязан тесноте. Он может вырваться на простор, только устремившись в высоту.
Сильный человек не дорожит жизнью
Приятно сознавать, что у вас приличная наружность, элегантный костюм, изящные манеры, непринужденная улыбка, открытый взгляд и, наконец, еще что-то трудно определимое в походке, свидетельствующее, что вы выросли в довольстве и ни в чем не нуждаетесь. Но все это утрачивает свежесть, после того, как вы поспали на садовой скамейке.