... как быстро нормальный день, самый обычный вечер может закончиться тем, что тебя изнасилуют и бросят истекать кровью на улице. Самые плохие моменты в твоей жизни приходят без предупреждения.
... это и есть ад - полная утрата всех тех мгновений совершенства, что прошли незамеченными, невоспринятыми.
Мне хотелось бы, чтобы мы могли жить дважды, и каждый раз идти новой дорогой.
В настоящей тьме у времени нет меры.
"...в тишине мысли бегут одна за другой..."
- Свет может кого-нибудь привлечь, Коул, - возразил Джек. - Кого-нибудь плохого? - Да.
В воздухе висел легкий запах железа и гниения. Колклу взял одну из тележек и положил пистолет на детское сиденье. Затем поводил фонариком по кассовым аппаратам, после чего двинулся вперед под стук и скрип колес и прошел мимо кассы самообслуживания. Вокруг царила тишина, если не считать глухого гудения в его левом ухе, будто там расположилась электрическая подстанция. Джек покатил тележку в сторону продуктовых полок, на которых ничего не было, но еще остался запах овощей и фруктов. В десяти футах впереди рядом с пустыми деревянными ящиками на полу лежал мужчина, и кровь, растекшаяся вокруг его тела, мерцала в свете фонарика, отражаясь от темного линолеума, точно черный лед. Колклу остановился, обнаружив за телом мужчины другие трупы, и хотя он старался не светить на них, ему все равно бросилось в глаза то, что не могли скрыть тени. Ближе всего оказалась женщина с широко открытыми глазами и спутанными светлыми волосами, перепачканными кровью и мозгом из разбитой головы. Джек поднял с пола гроздь перезрелых бананов – единственное, что он сумел найти, – и покатил тележку, лавируя между мертвецами. Испачкавшиеся в крови колеса больше не скрипели. Темные следы вели сквозь двойные двери в заднюю часть магазина. Колклу взял пистолет, оставил тележку и пошел по ним, освещая фонариком полки, на которых не осталось ничего, даже отдаленно напоминающего еду: там были только рулоны туалетной бумаги – и всё. Мужчина направил фонарик на бетонный пол и двинулся по кровавым следам к тому месту, где они заканчивались. Около большой серебристой двери холодильника валялось около сотни медных и картонных гильз, а из-под двери натекло огромное количество крови. Джек уже собрался ее открыть, но передумал и вернулся к тележке. В задней части магазина пахло тухлым мясом. Когда Колклу свернул в первый проход, тележка налетела на разрубленного на куски маленького ребенка, голова которого держалась на одном сухожилии. Джек отвернулся, и его вырвало прямо на пустую полку. Несколько минут он стоял, сплевывая, пока во рту у него совсем не осталось влаги. С вечера четверга Колклу видел множество страшных картин, но среди них не было ничего похожего на эту. Он попытался прогнать ее, запрятать в самую дальнюю часть своего сознания, но она не желала уходить. То, что происходило, не имело ни названия, ни объяснения.
Абернати крякнул, а его пальцы продолжали постукивать по рулю в такт музыке. «Возможно, он пел, когда ехал один», – подумала его пассажирка.
– Если хотите, можете петь, – сказала она. – Нам это не помешает.
– В следующий раз, когда будете что-то предлагать, сначала подумайте, – сказал мужчина и громко запел.
У него был ужасный голос.
Они миновали несколько плато и в четыре въехали в Вайоминг. Дорога снова стала асфальтированной, и Ди открыла маринованную свеклу. Один кусочек она положила в рот Джеку, а потом передала стеклянную банку на заднее сиденье.
– Что это? – спросила Наоми.
– Свекла. Попробуй, – предложила миссис Колклу.
Девочка понюхала банку и поморщилась:
– Какая гадость, мама!
– А ты что, не хочешь есть?
– Хочу, но это едят, когда голодают неделю, чтобы не умереть страшной смертью.
Из темноты за пределами палатки донесся вой на высокой ноте – долгий, печальный и прекрасный.
Девочка оторвалась от игры.
– Это был волк, папа?
– Думаю, да.
– Это самый одинокий звук, который я когда-либо слышала.
- Всю жизнь, Джек, мы задаём себе разные вопросы. Но теперь я знаю ответы.
- А что, если их там нет? Что, если на той стороне творится то же самое? Ведь граница - это всего лишь воображаемая линия, верно?
Похоже, должен наступить настоящий конец света, чтобы семья наконец отправилась в поход.
... слова лишь уничтожают истинный смысл.
Ему хотелось сказать что-то красивое, глубокое и утешительное; сказать, что, несмотря на весь тот ужас, между людьми, которые любили друг друга, что-то остаётся, и это что-то не исчезает даже после боли, пыток, разлуки и смерти.
Нет ничего лучше в целом мире, чем ощущать, как поднимается и опускается тело твоего ребёнка, когда он дышит во сне
Её убивала фальш. Вынужденные беседы о погоде. О последнем урожае в садах. О том, почему запаздывает доставка молока. Обо всём поверхностном, ни о чём настоящем.
Если бы Бен рос в прежнем мире, Итан, войдя в спальню сына, наверное, обнаружил бы, что тот прилип к айфону. Рассылая послания друзьям. Играя в видеоигры. Сидя в «Твиттере» и «Фейсбуке».
Итан не скучал по таким вещам. Не хотел, чтобы его сын рос в мире, где люди день-деньской пялятся в экраны. Где общение развилось до такой степени, что оказалось ограничено крошечными буквами, где человечество по большей части существовало ради прилива эндорфина из-за сигнала поступившей эсэмэски или нового сообщения по электронной почте.
отпустить – самое трудное и самое великое, что мы можем сделать для своих детей.
- Вы слышите? - спросил Итан.
- Что слышу?
Бёрк помолчал пять секунд.
- Звук, говорящий о том, что мне насрать.
В каждом идеальном маленьком городке, если копнуть, отыщется что-нибудь уродливое. Не бывает снов без ночных кошмаров.
– Я обналичил свой 401 (k), опустошил свои банковские счета и оставил запутанный след к кое-какому теневому поставщику фальшивых паспортов. Это-то как раз нетрудно.
– А что трудно?
Хасслер оглянулся на окно, за которым высились окутанные туманом холмы Королевы Анны – в тех местах жила Тереза Бёрк.
– Знать, что мне предстоит ждать две тысячи лет, чтобы быть с женщиной моих грез.
Всем нам время от времени надо чуток сходить с ума.
Он не ненавидел их. Он не желал жить их жизнью. Он уже давно принял свою роль защитника. Стража. <...> Но это не означало, что одиноким утром, глядя вниз, на то, что в буквальном смысле слова являлось последним раем на земле, он не чувствовал укола ностальгии. Тоски по тому, что когда-то было. По тому, чего никогда больше не будет.
При некоторых условиях безопасность и правда - естественные враги.