На земле развелось слишком много людей. И пусть это будут те, кто действительно хочет жить. А мы, остальные, уступим им место.
Умирая, человек бесповоротно убирает себя из кадра.
Это была бы самая жестокая шутка бога, если бы в загробном мире всё продолжалось так же, как до смерти. Чтобы человек оставался какой был, с теми же мыслями и той же тоской.
На самом деле нет ничего немыслимого, всякая мысль имеет право быть обдумана.
Нельзя рассчитывать на помощь, если не веришь, но трудно начать верить, пока не почувствуешь помощи.
Здоровые не понимают, каково приходится больным, а те, кто хотят жить, не в состоянии постичь, почему кто-то хочет умереть. Так устроена жизнь. Мы можем выражать человеку сочувствие и стараться его утешить, но, расставшись с ним, мы отодвигаем его беды в сторону и идём дальше по своей жизни. Так должно быть. Я думаю, боль нельзя разделить ни с кем. Иначе жизнь стала бы невыносимой ещё и для тех, кто не пережил ничего ужасного, и тогда бы люди, скорей всего, перестали размножаться, и всё, кранты.
А я - не дурак. Нет. А ты - дура. Да. Отлично. В таких вопросах важна ясность.
Любой придурок умеет писать буквы, вопрос: какие и в какой последовательности?
Видимое всего лишь фасад. Надо смотреть глубже, внутрь. Видеть собственно человеческий материал.
... мне хочется вина, а не выяснения отношений.
Ты просто не понимаешь, что такое театр. Нина, ты не сумела бы узнать в театре театр, даже если б он танцевал перед тобой голяком и орал в рупор, что он театр.
Телеман, у меня на тебя аллергия.
Ты ничего не смыслишь в театре.
У меня аллергия. Вот, смотри — я покрываюсь сыпью, когда ты говоришь.
Ты ничего не смыслишь в театре.
У меня на него аллергия.
Людям всегда не хватает самых обычных вещей.
Как то?
Как то: любовь, друзья, семья.
Театр?
Не думаю, чтобы все тосковали по театру.
А я уверен.
Хорошо.
Я думаю, сплошь и рядом люди полагают, что тоскуют по чему им там кажется, а на самом деле они в это время тоскуют по театру.
Неужели?
Представь себе.
То есть у тебя целая теория, что истинная тоска человека — это пратоска по театру?
Да.
Понятно.
Весь смысл перекуривания в том, чтобы тебя на несколько минут оставили в покое, чтобы не надо было ни говорить, ни оправдываться, вообще рта открывать...
Нина, я тут вот о чем подумал.
О чем?
Ты по-немецки говоришь и читаешь...
Да?
Но не пишешь.
Немного пишу.
Но стесняешься.
Да.
Почему?
Не знаю.
Ты не веришь в себя, в этом смысле?
Наверно, так.
А может, проблема глубже?
Поясни.
Не в том ли дело, что ты по сути неуверенный в себе человек?
Не думаю.
Ты считаешь, что уверена в себе?
Еще как.
Ты говоришь это неуверенно.
Я такого не заметила.
Ну вот, опять.
Что опять?
Опять говоришь без уверенности.
Да нет такого.
Есть, и тогда я задаю себе следующий вопрос — не в этой ли неуверенности корень твоей любви ко всему немецкому?
Чего?
Ты полна неуверенности. Германия полна неуверенности. Вот откуда ваше родство душ.
Телеман, довольно!
Германия была раздавлена, ей пришлось жить с тем, что все ее презирают, она шестьдесят лет не смела распрямиться. Это напоминает твое ощущение жизни.
Сейчас тебе лучше замолчать.
Нина, тебе надо больше бывать в театре.
Что?
Неуверенным в себе людям очень полезен театр.
Что?
И Германии надо больше увлекаться театром.
Телеман!
Да, и тебе, и ей прописан театр.
Телеман смотрит на Хейди, которая играет против русской девочки. Она здорово играет. Русская. Телеман думает о том, что в России талантов отбирают года в три-четыре и взращивают, взращивают так, что они не видят в жизни ничего, кроме тенниса, а когда лет в восемнадцать-двадцать все же выясняется, что они не станут первыми ракетками мира, жизнь летит под откос. Хейди растет в иной культуре, ей будет куда отступать. В лучшем случае у нее будет много вариантов в запасе, в худшем — хотя бы пара. А все же есть что-то трусоватое в подобной заботе о запасном аэродроме.
Слушай, я вот о чем думаю.
Да?
Что-то мы давно с тобой не занимались любовью.
Разве?
Да.
У-у.
Чтобы этот отпуск мог считаться удачным, надо бы нам было этим заняться уже не один раз.
Ты не считаешь отпуск удачным?
Ну, не то чтобы.
Но не по-настоящему хорошим?
Нет.
А сколько раз нам надо было бы уже этим заняться?
Дюжину.
Ого. Двенадцать раз?
Да, если честно.
По-моему, отпуск и так идет отлично.
Я не спорю. Но чтобы все было совсем-совсем прекрасно, хорошо бы...
Не надо требовать от жизни нереального.
По-моему, это вполне скромные запросы.
Когда человек ждет слишком многого, он легко разочаровывается.
Я не жду слишком многого.
Телеман, тебе надо научиться любить простые радости.
Переспать с тобой и есть простая радость.
Не болтай.
Тогда в другой раз?
Угу.
Я начинаю сомневаться, что у меня хватило бы фантазии для вечной жизни.
Я страшно много всего знаю . Меня волнует другое: зачем мне эти знания?
Только будучи наивным, можно оставаться оптимистом.
Пора что-то делать. Не обязательно что-нибудь особенное, а просто хоть что-то.
Больше всего мне хочется стать таким человеком, который сумел бы сделать мир немного лучше. Это было бы самое лучшее. Но я не знаю, можно ли этого добиться. Я не знаю, что нужно делать, чтобы улучшить мир. Я не уверен, что для этого достаточно улыбаться каждому встречному.
Мне кажется, что значение Интернета сильно преувеличивают.
По большому счёту он состоит из ненужной информации, без которой мне было бы легче жить.
И мне кажется, что многие ощущают примерно то же, что и я: что они ужасно много знают, но непонятно, зачем им эти знания.
Времени нет. Есть жизнь и смерть. Есть люди и животные. Есть наши мысли. И мир существует. И Вселенная. А времени нет.
Я верю, что никто не должен быть один. Что нужно быть с кем-нибудь вместе. С друзьями. С любимыми. Я верю, что главное - это любить.
Я верю, что это самое главное.
В человеке, весящем 70 килограммов, содержится, между прочим:
— 45 литров воды,
— достаточно извести, чтобы побелить курятник,
— фосфора, которого хватит на 2200 спичек,
— жиру примерно на 70 кусков мыла,
— железа на двухдюймовый гвоздь,
— углерода на 2000 карандашей,
— одна ложка магния.