Цитаты из книг

- Мы ведь тут с тобой единственные леди, ты да я, правильно?
- Правильно. И что?
- А то, что нам следует спуститься к воде и, когда он подплывет, оказать ему снисхождение.
- А это не больно?

Титус Гроан

Мервин Пик

Уже семьдесят шесть поколений замком Горменгаст правит древний род Гроанов, существование которого основано на Ритуале и окутано им, как паутиной. В этих стенах «вспышки страстей, не превышающие размахом свечного пламени, мерцают и гаснут при всяком зевке Времени, ибо Горменгаст, огромный, расплывчатый, все перемалывает в прах». Рождение юного Титуса нарушило безмолвие обитателей каменного улья. Написанный 70 лет назад, роман «Титус Гроан» стал литературной классикой и положил начало...

Фуксия не столько носила свою одежду, сколько жила в ней

Титус Гроан

Мервин Пик

Уже семьдесят шесть поколений замком Горменгаст правит древний род Гроанов, существование которого основано на Ритуале и окутано им, как паутиной. В этих стенах «вспышки страстей, не превышающие размахом свечного пламени, мерцают и гаснут при всяком зевке Времени, ибо Горменгаст, огромный, расплывчатый, все перемалывает в прах». Рождение юного Титуса нарушило безмолвие обитателей каменного улья. Написанный 70 лет назад, роман «Титус Гроан» стал литературной классикой и положил начало...

Когда человек намеревается произнести речь, сколь бы ни была она незатейливой, внимание аудитории может его лишь порадовать. Увидеть же на каждом обращенном к тебе лице выражение напряженного интереса, однако интереса, который к тебе явно не относится — более чем неприятно.

Дни изнуряют месяцы, месяцы изнуряют годы, и приливы мгновений грызут, как неугомонный прибой, черное побережие будущего.

В конце концов, ты любишь его вопреки всем присущим тебе, а не ему недостаткам

Ведь отлучение есть разновидность смерти, и ныне по лесу бродит другой человек - вовсе не тот, каким был семь лет назад первый слуга Графа.

Стирпайк, взяв рогатку, поднес ее ко рту и, вытянув тонкие, жестокие губы, поцеловал ее, как иссохшая старая дева целует нос спаниеля.

– Я люблю тебя, Титус, но я ничего не чувствую, совсем ничего. Я мертва. Даже ты умер во мне. Я знаю, что люблю тебя. Только тебя одного, но я ничего не чувствую и чувствовать не хочу. Хватит, меня уже тошнит от чувств… я боюсь их.

Школоначальника почитали за гения — хотя бы потому, что он ухитрялся самыми замысловатыми способами спихивать исполнение своих обязанностей на других людей, отчего у него никогда не возникало необходимости делать хоть что-то.

Ему уже не хотелось убить своего врага в темноте и безмолвии. Его раздирало желание встать нагим на освещенной луною сцене, с поднятыми руками, распяленными пальцами, и чтобы свежая, теплая кровь стекала с его запястий, омывая предплечья спиральными струйками, дымясь в холодном воздухе ночи,— и вдруг уронить руки, вцепиться пальцами, точно когтями, в грудь и разодрать ее, явив зрителям сердце, подобное черному овощу,— а после, на этой вершине самообнажения, в сладком триумфе греха, произвести некий жест высшего презрения, непристойный и редкостный и, наконец, на виду у всех башен Горменгаста, облапошить замок, не дав ему осуществить ревностно хранимое право,— и умереть под лучами луны самому, от собственной злой порочности.

Дни движутся, меняются названия месяцев, и времена года погребают одно другого, и полевая мышь ползет к своим закромам. Воздух пасмурен, и солнце похоже на рваную рану на грязном теле нищего, и скорузнет вретище туч*. Небо заколото и брошено умирать над миром, грязное, огромное, окровавленное. А там налетают большие ветра и продувают его догола, и дикая птица вскрикивает над подсверкивающей землей. И графиня стоит с белыми котами у ног при окне своей комнаты и озирает замерзший внизу ландшафт, и год спустя стоит точно так же, вот только коты бродят где-то по коридорам, а на плече ее грузно сидит ворон.
***
Дни изнуряют месяцы, месяцы изнуряют годы, и приливы мгновений грызут, как неугомонный прибой, черное побережье будущего.

Один только страх вынуждает людей цепляться друг за друга. Страх одиночества, страх несходства.

Длинный, острый, безупречно напудренной нос её мог бы отпугнуть немало поклонников, однако, на взгляд Кличбора, он обладал пропорциями надменной птицы- редкостно острого и опасного. Почти оружие, но оружие, уверенно чувствовал Кличбор,которое никогда против него не обратиться.

...бесхарактерность его не была положительным качеством — если, конечно, не считать квелость медузы результатом волевого усилия

"А что же живые?
Мать его полуспит-полубодрствует: бодрствованием гнева, отрешенностью оцепенения. Она видела его семь раз за семь лет. А после забывала и залы, служившие ему приютом. Но сейчас она наблюдает за ним из скрытных окон. Любовь ее к сыну тяжка и бесформенна, как пена. Белые коты тянутся за нею на целый фарлонг. Снегирь свил гнездо в красных ее волосах. Такова Графиня Гертруда, великанша".

Научись всему, чему сможешь. Используй всю тактичность, какой наделил тебя Бог, запоминай свои ошибки и то, что к ним привело.

Человек необщительный, он все же предпочитал сторониться людей, скорей находясь в их обществе, чем вовсе обходясь без него.

Он ненавидел отсутствие выбора: уверенность тех, кто его окружал, что думать можно только так и никак иначе, что его желание самому выстроить свое будущее никакого значения не имеет, а то и представляет собой злонамеренную измену первородству.

Когда времени всего ничего, оно становится сладким и драгоценным.

Все ли, кто здесь, действительно здесь, или лишь те, кто думают, будто они здесь, тогда как на деле их вовсе и нет здесь среди тех, кто здесь есть.

Чужие недостатки могут быть обаятельными. А собственные наши всегда невыносимо скучны.

Люди изобрели идею страдания, дабы упиваться жалостью к себе.