Всякая привычка делает нашу руку более остроумной, а наше остроумие менее проворным.
Что же такое в конце концов человеческие истины? — Это — неопровержимые человеческие заблуждения.
Кто обладает величием, тот жесток к своим добродетелям и расчетам второго ранга.
С одной великой целью оказываешься сильнее даже справедливости, не только своих поступков и своих судей.
От скудных душ меня бросает в дрожь: В них ни добра, ни зла – на грош.
Бог мертв: но такова природа людей, что еще тысячелетиями, возможно, будут существовать пещеры, в которых показывают его тень. — И мы — мы должны победить еще и его тень!
Знаменитые люди, которые нуждаются в своей славе, как, скажем, все политики, никогда не выбирают себе союзников и друзей без задней мысли: от одного они хотят некоего подобия блеска и отблеска своей добродетели, от другого способности нагнетать страх некоторыми опасными свойствами, которые каждый за ним признает, у третьего они крадут его репутацию праздного лежебоки, поскольку это содействует их собственным целям — казаться порою нерадивыми и косными; тем самым остается незамеченным то, что они всегда в засаде; им нужно иметь в своем окружении и как бы в качестве их наличного Я.
Кто всегда глубоко погружен в дело, тот выше всякого затруднительного положения.
Эгоизм есть закон перспективы в ощущениях, по которому ближайшее предстает большим и тяжелым, тогда как по мере удаления все вещи убывают в величине и весе.
Он мыслитель: это значит, он умеет воспринимать вещи проще, чем они суть.
Я мог бы оправдываться, и тут, и в сотне других дел, да презираю удовольствие, заключенное в оправдании: все эти дела для меня недостаточно важны, и уж лучше пусть на мне будут пятна, но я не доставлю хамского удовольствия мелким душонкам...
- В этих кустах змеи.
- Ладно, я пойду в кусты и убью их.
- Но тогда, может быть, как раз ты станешь их жертвой, а не они - твоей!
- Да разве во мне дело!
Чем больше мы думаем обо всем, что было и будет, тем бледнее для нас то, что есть именно сейчас. Если мы живем одной жизнью с умершими, если умираем их смертью, какое нам тогда дело до "ближних"? Мы делаемся более одинокими - и притом потому, что вокруг нас бурлит весь поток человечества. Наш внутренний жар, относящийся ко всему человеческому, все время растет - и поэтому на окружающее мы смотрим так, словно оно стало более безразличным и призрачным. - Но наш холодный взгляд оскорбляет!
– Мы постоянно делаем заключения из суждений, которые считаем ложными, из учений, в которые мы не верим, при содействии наших чувств.
Власть и сила требуют признавать различие. Слабость хочет равенства. Жажда власти и силы составляет признак прогрессивного хода развития, уступчивость - регрессивного
Человечество существует благодаря моральным суждениям и чувствам! Сомнительно, животные существуют без них, многие племена в следствии моральных различий, стараются уничтожить своих соседей.
Деньги-власть, слава, честь, ранг, влияние, они создают теперь моральные предрассудки для человека
Только в конце познания всех вещей человек познает самого себя: вещи только границы человека
Что такое ближний?
Что знаем мы о нашем ближнем, о том ближнем, который соприкасается с нами, который влияет на нас? О нем мы не знаем ничего, кроме тех перемен, которые происходят в нас, и причиной которых он бывает, – наше знание о нем равняется пустому, имеющему форму, пространству. Мы приписываем ему ощущения, которые вызывают в нас его поступки, и даем ему такую ложную, извращенную позитивность. Сообразно с нашим знанием о самих себе, мы делаем его спутником нашей собственной системы: если он светит или затемняется и мы – последняя причина того и другого, то мы думаем все-таки наоборот! Мы живем в мире фантазии! В мире извращенном, вывернутом наизнанку, пустом, но полном ясных сновидений!
Модничанье.
Модничанье есть страх показаться оригинальным, след., недостаток гордости, но не непременно недостаток оригинальности.
В великом молчании.
Вот море! Здесь можем мы забыть о городе. Правда, и здесь еще его колокола доносят до нас звуки Ave Maria, но это только еще одну минуту! Теперь все молчит! Расстилается бесцветное море – оно не может говорить! Играет небо свою вечную немую вечернюю игру красными, желтыми, зелеными цветами – оно не может говорить! Сбегают в глубину моря каменистые мысы, как бы ища уединения, – они не могут говорить! Эта страшная, вдруг объявшая нас тишина прекрасна, величественна и наполняет чем-то сердце. О! притворство этой немой красоты! Как хорошо могла бы говорить она, и даже зло, если бы захотела! Ее связанный язык и ее счастье на лице – это притворство, чтобы насмеяться над твоим сочувствием! Пускай! Мне не стыдно быть предметом насмешки таких сил. Но я сострадаю тебе, природа, в том, что ты должна молчать, хотя бы тебе и связывала язык твоя злость; да! я сострадаю тебе из-за твоей злости! Вот становится еще тише, и чем-то большим наполняется сердце: оно боится новой правды, оно тоже не может говорить, оно само насмехается, оно само наслаждается сладкой злостью молчания. Мне не хочется не только говорить, но даже думать: должен ли я слушать, как за каждым словом смеется ошибка, воображение, ложь? Не должен ли я смеяться над своим состраданием, над своей насмешкой? О море! о вечер! Плохие вы учителя! Вы учите человека переставать быть человеком! Должен ли он вам отдаться? Должен ли он стать, как вы теперь, бесцветным, блестящим, немым, величественным, покоящимся в самом себе, возвышающимся над самим собою?
Что делать, чтобы взбодрить себя, если ты устал и по горло сыт собою? Один советует отправиться в игорный дом, другой - прильнуть к христианству, третий - полечиться электрическим шоком. Но всего лучше, милый мой меланхолик, есть и будет вот что: много спать, в прямом и переносном смысле слова. Вот и снова доживешь до утра! Весь фокус житейской премудрости в том и состоит, чтобы знать, в какое время на какой лад спать.
Быть нравственным значит: быть доступным страху в самой высокой степени, страх есть сила и власть
Злой, сильный.
Насилие, как следствие страсти, например гнева, может быть объяснено физиологически в смысле попытки предупредить угрожающий припадок. Оскорбления, которым подвергают других во время вспышек, только отклоняют прилив крови при помощи сильного действия мускулов, и, может быть, насилие вообще можно подвести под эту точку зрения. Злой сильный причиняет другому боль, не думая об этом, ибо сила ищет себе исхода, злой слабый хочет причинить боль и видеть знаки страдания.
Говорят с восхищением: "Вот это характер!" - это уж само собой разумеется, если он демонстрирует такую грубую настойчивость, если эта настойчивость очевидна даже для подслеповатых! А вот когда действует ум более тонкий и глубокий, проявляя свойственную ему высшую последовательность, зрители не признают за ним характера.