Стив больше не слушает. Его не интересует так называемый разговор за столом. Он говорит с бразильцем. Спрашивает, может ли тот достать ему экстази к вечеру. На что бразилец говорит:
- Эта дрянь сушит спинномозговую жидкость, чувак.
- А не тот ли нынче век, когда всем плевать?
дети, которые умирают в колыбели, – самые умные, потому что интуитивно чувствуют, какая жизнь ужасная штука, и делают свой выбор
"Нам не о чем разговаривать - предупреждаю я его, и, что самое удивительное, - действительно не о чем."
По дороге я стащил у нее «Сто лет одиночества», выключил музыку и был таков, довольный и, пожалуй, в легкой растерянности. Я учился на последнем курсе. Она была приличной девушкой. Короче, потом она сказала всем, что у меня не встал.
"Когда жизнь дает трещину, крутые отправляются бухать"
- Я хочу узнать тебя, - ноет Шон.
- Что?
- Узнать тебя. Я хочу узнать тебя, - молит он.
- Что это значит? Узнать меня? - спрашиваю я. - Узнать меня? Никто никогда никого не узнаёт. Никогда. Ты никогда меня не узнаешь.
Торчки - довольно-таки жалкое зрелище, но богатые торчки еще хуже. Хуже баб.
- Но я хочу узнать тебя, - говорю я. - Хочу узнать, кто ты есть.
Он морщится, поворачивается ко мне и произносит, вначале повышая голос, а затем смягчая его:
- Никто никогда никого не узнаёт. Нам просто приходится мириться друг с другом. Ты никогда меня не узнаешь.
Даме, к которой я хожу на психологические консультации, я говорю, что чувствую приближение апокалипсиса. Она спрашивает меня, как мои успехи в игре на флейте.
И хотя все вокруг говорят на том же языке, что и я, - все мудачье какое-то.