Любовь, казалось ей, приходит внезапно, с молниеносным блеском и ударами грома; это вихрь, который налетает откуда-то с неба на жизнь, переворачивает её вверх дном, обрывает желания, точно листья, и ввергает сердце в пучину. Она не подозревала, что когда водосточные трубы засорены, то от дождя на плоских крышах образуются целые озера, и жила спокойно до тех пор, пока в стене своего дома случайно не обнаружила трещины.
- А счастье есть на земле?
- Да, в один прекрасный день оно приходит, приходит внезапно, когда его уже перестаешь ждать. Вдруг открывается бесконечная даль, и чей-то голос говорит: "Вот оно!" вы испытываете желание доверить этому человеку всю свою жизнь, отдать ему все, пожертвовать для него всем! Объяснений не надо - всё понятно без слов. Именно таким вы видели его в мечтах. Наконец сокровище, которое вы так долго искали, здесь, перед вами, и оно сверкает, блестит! Но вы ещё сомневаетесь, вы ещё не смеете верить, вы ослеплены, как будто из темноты сразу вышли на свет!
Ей хотелось умереть и в то же время хотелось жить в Париже.
Как цветы растут благодаря дождям и навозу, ветрам и солнцу, так и она всю жизнь постепенно вырастала благодаря желаниям и горестям, опыту наслаждений и вечно юным иллюзиям...
Ложь стала для неё потребностью, манией, наслаждением, так что когда она утверждала, что прошла вчера по правой стороне улицы, можно было быть уверенным, что она шла по левой.
Когда кто-нибудь умирает, настает всеобщее оцепенение – до того трудно бывает осмыслить вторжение небытия, заставить себя поверить в него.
Самонадеянность человека зависит от той среды, которая его окружает: на антресолях говорят иначе, нежели на пятом этаже, добродетель богатой женщины ограждена всеми ее кредитными билетами, подобно тому как ее корсет
поддерживают косточки, вставленные в подкладку.
Если бы от наших страданий кому-нибудь было легче, то мы бы, по крайней мере, утешались мыслью о том, что жертвуем собой ради других.
"Всё на свете — обман! За каждой улыбкой — кроется зевок от скуки, за каждой радостью — горе, за наслаждением — пресыщение, и даже после самых жарких поцелуев остается лишь неутоляемая жажда ещё более упоительных ласк!"
Самонадеянность человека зависит от той среды, которая его окружает.
- Нет, у меня есть религия, своя особая религия, - возразил фармацевт, - я даже религиознее, чем они со всем их комедиантством и фиглярством. Как раз наоборот, я чту бога! Верю в высшее существо, в творца, в кого-то - все равно, как его ни назвать, - кто послал нас сюда, дабы мы исполнили свой гражданский и семейный долг. Но я не считаю нужным ходить в церковь, целовать серебряные блюда и прикармливать ораву шутов, которые и так лучше нас с вами питаются! Молиться богу можно и в лесу и в поле, даже просто, по примеру древних, созерцая небесный свод.
всякий раз, как мы осуждаем того, кого любим, это как-то отдаляет нас от него.
Что может быть лучше, — сидеть вечером с книжкой у камина, когда ветер хлопает ставнями и горит лампа!.. Ни о чем не думаешь, проходят часы. Не сходя с места, путешествуешь по дальним странам, словно видишь их, и мысль, отдаваясь фантазии, наслаждается деталями или следит за узором приключений. Она сливается с героями; кажется, будто под их одеждой трепещешь ты сам... Случалось ли вам когда-нибудь встретить в книге мысль, которая раньше смутно приходила вам в голову, какой-то полузабытый образ, возвращающийся издалека, и кажется, что он в точности отражает тончайшие ваши ощущения?
После слова «прощайте» он поставил восклицательный знак и многоточие — в этом он видел признак высшего шика.
— Но надо же хоть немного считаться с мнением света, уважать его мораль, — возразила Эмма.
— В том то и дело, что есть две морали, — отрезал Родольф. — Есть мелкая, условная, человеческая, — она вечно меняется, она криклива, она копается в грязи, у нас под ногами, как вот это сборище дураков, которое вы видите перед собой. Но есть другая мораль, вечная — она вокруг нас, как вот эта природа, и она над нами, как голубое небо, откуда нам светит солнце.
Если художественное произведение вас не волнует, значит, оно не достигает высшей цели искусства.
Одновременно она желала и умереть, и жить в Париже.
Вам случалось находить в книге вашу собственную мысль, но только прежде не додуманную вами, какой-нибудь неясный образ, теперь как бы возвращающийся к вам издалека и удивительно полно выражающий тончайшие ваши ощущения?
В провинции окно заменяет театр и прогулки.
Слова - это волочильный стан, на котором можно растянуть любое чувство.
"До идолов дотрагиваться нельзя — позолота пристает к пальцам".