Читатель терпелив, но не до такой же степени! Он прилег отдохнуть, обнажил пузо для чесания. Твоя задача – навеять ему сон золотой. Где сон? Где золотой?! Кошмар, и дом плача.
...Молдонские ночи даже летом неласковы к бродягам. Лицо тесно прижимается к стеклу, но стекло не запотевает от дыхания. А я, друг мой, еще не встречал людей, способных не дышать.
– Я встречал, – буркнул я.
– Живых? – заинтересовался Холмс.
– Мертвых.
В дверях меня догнал вопрос Холмса:
– Скажите, Ватсон, что вы думаете насчет гипноза?
Ответ мой не заставил себя ждать:
– Мы, хирурги, предпочитаем скальпель.
– Гордитесь, Том, – Ватсон хлопнул грузчика по плечу. – Вас будет лечить настоящий профессор медицины!
– Спасибо, господин профессор! Со мной все в порядке!
Том очень старался не обидеть Ван Хелзинга. От одного вида этого страшного голландца Тома бросало в дрожь. Рэдклиф скорее бы согласился, чтобы его лечил вечно пьяный коновал Мэрдок! Или, в крайнем случае, доктор Ватсон. Лишь бы не профессор, которому тесак заменяет пластырь, а револьверы – клистирные трубки!
– Трупные пятна находятся в стадии гипостаза, – вслух начал я. – Имеют розовато-красный оттенок…
– Что может, – подхватил Ван Хелзинг, – свидетельствовать об отравлении угарным газом…
– Либо о том, что тела переносили из теплого помещения в холодное и обратно, – присовокупил я.
– Либо об отравлении редкими растительными алкалоидами, – внес свой вклад Холмс.
– А также о смерти от переохлаждения…
– Когда Сид Аткинс в заливе утонул, на нем тоже пятна были, – мрачно сообщил Том из дальнего угла. – А еще крабы. Я с тех пор крабов больше не ем.
– Одну минуту, – прервал его монолог Ван Хелзинг. – Я сейчас вернусь.
Профессор скрылся в доме викария, на ходу доставая из-под плаща револьвер. Через окно было видно, что преподобный Симпсон стоит на коленях посреди гостиной, освещенной двумя канделябрами, молитвенно сложив руки перед грудью. Внимание викария приковало к себе не распятие, как того следовало бы ожидать, а портрет на стене. Отворилась дверь, и Ван Хелзинг, ни слова ни говоря, всадил в холст три пули, одну за другой. На миг почудилось, что прекрасный молодой человек, изображенный на портрете, пытается сбежать – и даже почти выбрался из рамы! – но четвертая пуля, угодив в лоб, превратила его в злобного, а главное, неподвижного старца.
Пронзительно закричав, викарий стал рвать на себе волосы. Профессор же покинул гостиную, нимало не интересуясь истерикой преподобного Симпсона. В саду запоздало лязгнули затворы винтовок, но Холмс остановил солдат:
– Все в порядке. Никакой угрозы нет.
Том слышал, что психи бывают очень сильными. Но не до такой же степени?! Или это потому, что граф не просто псих, а напрочь сумасшедший, как мартовский заяц?
Вдова Пристли была возмущена. Да что там! – она была в ярости. В ее списке вызывающе аморальных предложений идея загипнотизировать маленькую девочку занимала второе место, строго между поклонением Сатане и юбками выше щиколотки. Пожалуй, Сатана даже располагался поближе – благочестивая экономка викария плохо понимала значение слова «гипноз», снабжая его признаками черной мессы.
– А ты знаешь, что когда Конан Дойль имел врачебную практику в Саутси, у него лечился хозяин местного мануфактурного магазина? Конан Дойль в свою очередь был клиентом этого магазина, где его обслуживал один и тот же молодой продавец. Ни разу Конан Дойль не спросил, как зовут продавца, а зря. Потому что юношу звали Герберт Джордж Уэллс!
– А ты знаешь, что отец Уэллса давал Конан Дойлю уроки игры в крикет?
– А ты знаешь…
– Господи, – с чувством воззвал я, – прошу, услышь мои мольбы! Не дай мне пасть духом! Господи, с Гарри Поттером я не справлюсь…