Анна Гавальда – одна из самых читаемых авторов мира. Ее называют "звездой французской словесности", "новой Французской Саган", "нежным Уэльбеком", "литературным феноменом" и "главной французской сенсацией". Ее книги, покорившие миллионы читателей по всему миру, переводятся на десятки языков, отмечены целым созвездием премий, по ним ставят спектакли и снимают фильмы. Шарль Баланда – преуспевающий архитектор сорока шести лет. Живет в Париже с любимой женщиной – красавицей Лоранс и ее дочерью...
- Зачем вообще рожать детей, если они не могут рассказать тебе о своей любви, когда вырастут? ... И что тогда вообще остается? Что нам остается, если мы не не можем говорить друг с другом о любви, об удовольствии? Коммунальные платежи? Прогноз погоды?
Если что-то в вашей жизни причиняет вам страдания, бегите от этого, дорогие мои. Со всех ног. И побыстрей.
Я никогда не узнаю, что там наболтал ему всевышний. Я заснул.
- Спокойной ночи всем. Я умер.
Почему жизнь настолько пренебрегает теми, кто служит ей верой и правдой? Почему? И почему именно ими?
нигде в мире Шарлю не доводилось проводить столько времени на заднем сидении автомобиля. Сначала он был озадачен, потом обеспокоен, потом раздражен, потом взбешен, а потом... мирился. Так вот что значит знаменитый русский фатализм, думал он. Смотреть сквозь запотевшее стекло, как все твои добрые намерения тонут в колоссальном бардаке, окружающем тебя.
- И самое страшное, что теперь, в довершение ко всему, им грозит еще и позор. Как же! Постыдная болезнь! Передается через постель или иглу. А значит, ты обречен на одиночество. На одиночество и смерть. Таких либо вообще не навещают родные, либо приходится бог знает что придумывать для этих дебильных родителей, которым только и дело до того, с кем спят их дети. Да, мадам, это легочная инфекция, нет, мадам, это неизлечимо. О да, мсье, вы абсолютно правы, похоже, другие органы тоже поражены. Очень верно подмечено, да-да… Сколько раз мне хотелось заорать, схватить их за шиворот и трясти до тех пор, пока из них все их гребаные предрассудки не высыплются, как труха, и сгниют у изножья… Чего?.. Кровати, на которой лежит то, что осталось от их ребенка… Как назвать-то это, даже не знаю. Помирашка, который лежит с открытыми глазами, потому что даже закрыть их уже не в силах.
Она опустила голову.
- Зачем вообще рожать детей, если они не могут рассказать тебе о своей любви, когда вырастут?
Посмотри, ее живот так красив потому, что ты его не видишь.
Настоящим наездникам - ноги и руки, беспомощным - плеть.
Странная копилка, эта память...
Включил музыку, закатал рукава, протер стол чистой тряпкой и порубил все на мелкие кусочки: чеснок, эшалот, свою слабость и свои сомнения.
Так вот что значит знаменитый русский фатализм, думал он. Смотреть сквозь запотевшее стекло, как все твои добрые намерения тонут в колоссальном бардаке, окружающем тебя.
Не надо верить в доброту великодушных людей. На самом деле они самые большие эгоисты...
Ничего не должно оставаться. Совсем ничего. Никогда. Горечь во рту, нахмуренные, надломленные, перекошенные лица, кровати, пепел, осунувшиеся люди, долшие слезы и бесконечные годы одиночества, но никаких воспомигнаний. Никаких. Воспоминания они для других.
Для слабаков и бухгалтеров.
То, что было потом, называется счастьем, а со счастьем сложно.
Не расскажешь.
Так считается.
Так говорят.
Счастье пусто, слащаво, boring и всегда утомительно.
Счастье надоедает читателю.
Убийца любви
Добиться справедливости невозможно, потому что сраведливости не существует. А вот несправедливость есть. С несправедливостью легко бороться, потому что она очевидна, она бросается в глаза, и сразу все ясно.
Всё было как всегда, но с каждым разом всё хуже.
Стены в комнате подрастающего ребенка — лучшее наглядное пособие по занимательной этнологии. Квадратные метры, на которых жизнь кипит, бурлит и обновляется, безостановочно пожирая патафикс
А смеяться вместе, значит, уже больше не сердиться друг на друга…
Добиться справедливости невозможно, потому что справедливости не существует.