Повесть Михаила Павловича Сухачева рассказывает о блокаде Ленинграда в годы Великой Отечественной войны. С сентября 1941 по январь 1944 года фашисты каждый день по нескольку раз бомбили и обстреливали город. Более миллиона ленинградцев умерло от голода и холода, но они не сдавались, героически работая и перенося лишения. Герои книги, – дети блокадного Ленинграда, Витя Стогов и его друзья, – тушили на чердаках зажигательные бомбы, ловили сигнальщиков-диверсантов, помогали людям выстоять. Любовь...
Во все времена нужда порождала мошенничество, воровство, спекуляцию, являясь той самой питательной средой, на которой быстрее всего всходят худшие человеческие пороки.
Где мне в одном сердце найти на всех места для переживаний?
Это была особая смерть - блокадная, тихая. Она не заставляла людей метаться в муках, молить о скором избавлении от нестерпимых болей или, наоборот, страдать от предчувствия неотвратимости смертей.
Они почти ничем не отличались от обычных людей, за исключением одного: ни перед кем не лежали корка хлеба, недоеденный пирожок или бутерброд. Несмотря на почтенный возраст, все они оставались детьми блокады.
Мы в клетке, а немец гоняет нас бомбами и снарядами из угла в угол.
- Помнишь, местный мальчик, Коля Олейчук, за столом ударил пятилетнего Сашу Балтийского? Ударил сильно, железной кружкой прямо в лоб. Это и взрослому больно. Помнишь, когда мы подскочили, подняли плачущего мальчика от стола, ты спросила: "Что он тебе сделал?"
- Да, помню.
- А что тебе ответил Саша, помнишь?
- Нет, не помню.
- Саша сказал: "Он в меня бросил коркой хлеба. А я ему говорю: Разве можно бросать хлеб?". Это в пять-то лет!
-Возможно, он и хороший мальчик, но грубый... -Вот такой и бросится спасать не задумываясь, - перебил ее муж
Да, они привыкали, мужали, хотя мальчишество все равно проявлялось в азарте, непоседливости, вездесущности и еще, пожалуй, в непонимании, в неверии, что бомба или снаряд могут разорвать любого из них на куски
« Теперь они только по возрасту были детьми – по восприятию происходящего стали уже взрослыми. Настоящая война оказалась совсем не привлекательной, романтической, интересной. Она не допускала повторений неудавшейся атаки «красных» «белыми» или наоборот, в ней не было перемирия, отдыха днем или ночью. Она вся была несправедливой, потому что, отобрав довоенную беззаботность, навязала нужду, горе, разрушения, кровь и смерть.
Из жизни ребят выпали игры и шалости. Из общения исчезли смех и шутки. Теперь со взрослыми они чаще говорили о том, что еще не сделано и что надо, именно надо, а не хотелось бы сделать. Между собой они делились известиями с фронта от отцов и братьев, а также о том, что и где разрушено, взорвано, сгорело, кто пострадал от артобстрела или бомбежки.
Война приучила их и к крови.
На барахолке продавались любые продукты. Неопытные люди за сотни рублей приобретали буханку «хлеба», в сердцевине которой была спрятана деревяшка. Мошенники умудрялись за огромные деньги продавать якобы сливочное масло, а на самом деле – кусок мыла, со всех сторон покрытый слоем масла. На какие только уловки не шли жулики!
– На-ка, оботрись. – Девушка протянула кусок марли. – Ничего, Витюш, привыкнешь, это первый раз страшно. Надо привыкнуть. У нас другого выхода нет. Война.
Да, они привыкали, мужали, хотя мальчишество все равно проявлялось в азарте, непоседливости, вездесущности и еще, пожалуй, в непонимании, в неверии, что бомба или снаряд могут разорвать любого из них на куски.