Цитаты из книги «Взгляни на дом свой, ангел» Том Вулф

Каждый из нас – итог бесчисленных сложений, которых он не считал: доведите нас вычитанием до наготы и ночи, и вы увидите, как четыре тысячи лет назад на Крите началась любовь, которая кончилась вчера в Техасе.

Они потребовали музыки покрепче, вина погромче.

Что же вернется? О, весна, жесточайшее и прекраснейшее время года, весна вернется. И чужие погребенные люди вернутся, цветами и листьями чужие погребенные люди вернутся, а смерть и прах никогда не вернутся, ибо смерть и прах умрут.

Иногда в пьяном безумии он пытался напугать ее, притворившись мертвым, — один раз настолько успешно, что Бен, нагнувшись в коридоре над его окостеневшим телом, поверил и побледнел.
— Сердце, кажется, не бьется, мама, — сказал он с нервным мерцанием губ.
— Ну, — ответила она, тщательно и преднамеренно выбирая слова, — он перегнул-таки палку. Я знала, что этим кончится.
Сквозь сощуренные веки он смотрел на нее свирепо и уничтожающе. Она, мирно сложив руки на животе, внимательно его разглядывала. Ее спокойный взгляд перехватил медленное движение украдкой дышащей груди.
— Возьми его кошелек, милый, и все бумаги, — распорядилась она. — А я пошлю за гробовщиком.
С яростным визгом покойник восстал из мертвых.
— Я так и думала, что это приведет вас в чувство, — сказала она самодовольно.
Он поднялся с пола.
— Ты адская псица! — возопил он. — Ты готова выпить кровь из моего сердца! В тебе нет ни милосердия, ни жалости, бесчеловечное и кровожадное ты чудовище.

— Подумаешь, горе, малый! Подумаешь, горе! — сказал мистер Фарелл из Майами, учитель танцев. — Женщины, как трамвай: упустишь одну, через пятнадцать минут будет другая.

- У меня больше никогда в жизни не будет никакой недвижимости - кроме, конечно, дома. Это страшное проклятие: одни заботы, а в конце концов всё заберёт сборщик налогов.
Элиза посмотрела на него с испугом, как будто его слова были неслыханным кощунством.
- Послушайте! Так нельзя, - сказала она. - Вы же хотите скопить что-то на чёрный день, верно?
- Мой чёрный день уже пришёл, - ответил он угрюмо. - И всей недвижимости мне нужно восемь футов земли для могилы.

Возможно, он принадлежал к более древней и простой человеческой расе - к мифотворцам. Для него солнце было величественным светильником, зажженным, чтобы озарять его подвиг. Он верил в доблестные героические жизни. Он верил в хрупкие цветы нежности и кротости, которых ему не довелось познать. Он верил в красоту и порядок и надеялся, что сумеет подчинить их могуществу гнетущий хаос своей жизни. Он верил в любовь, и в доброту, и в светлую прелесть женщин. Он верил в мужество и надеялся, подобно Сократу, не сделать ничего бесчестного или мелкого в час опасности. Он упивался своей юностью, и он верил, что никогда не умрет.

и кто посмеет сказать - какие бы разочарования ни ждали нас потом, - что мы способны забыть волшебство или предать на этой свинцовой земле яблоню, поющую и золотую Далеко за пределами этой вневременной долины поезд, мчавшийся на восток, испустил свой призрачный вопль -жизнь, как цветной дымок, как клочок облака, скользнула мимо. Их мир снова стал единым поющим голосом: они были молоды и бессмертны. И это - останется.

Он не хотел ни переделывать мир, ни улучшать его: он был убежден, что мир полон прекрасных мест, зачарованных мест, и надо только суметь найти их.

Наверное, это замечательное произведение, раз оно такое скучное. Когда больно, зубной врач уверяет, что это как раз и полезно.

"Куда теперь? Куда потом? Куда тогда?"

И его язык язвил так больно потому, что его сердце так много верило.

Миг - это окно, распахнутое во все времена.

О будущем не думали, в него не верили. Царило одно торжествующее "сегодня".

Впервые в жизни он почувствовал ненависть ко всему тому, что слишком уютно укладывается в мерки. Он начал испытывать неприязнь и зависть к незаметной ординарности, несущей печать общества, - к бесчисленным рукам, ногам, запястьям, ступням и торсам, которые удобно сформированы для готовой одежды. И где бы он ни встречал смазливую правильность, он ее ненавидел - глупо красивых юношей с сияющими волосами, разделенными на ровный пробор, с уверенными, сильными, не длинными и не короткими ногами, выписывающими грациозные па на полу танцевального зала. Он жаждал стать свидетелем какого-нибудь их промаха - пусть бы кто-нибудь из них споткнулся и растянулся на земле во весь рост, испортил воздух, потерял стратегическую пуговицу в смешанном обществе, не заметил, болтая с хорошенькой девушкой, что рубашка выбилась у него из брюк. Но они не делали ошибок.

Семя нашей гибели даст цветы в пустыне, алексин нашего исцеления растет у горной вершины, и над нашими жизнями тяготеет грязнуха из Джрджии, потому что лондонский карманник избежал виселицы. Каждое мгновение - это плод сорока тысячелетий. Мимолетные дни, жужжа, как мухи, устремляются в небытие, и каждый миг - окно, распахнутое во все времена,

Он всегда подрезал ногти, когда бывал на людях: ведь невозможно догадаться о мыслях человека, который подрезает ногти.

Каждый день мы проходим там, где когда-нибудь умрем.

- Я забыл имена, забыл лица. Помню лишь мелочи. О, Бен, где мир? - Твой мир — это ты.

Вся наша жизнь уносится дымом. В ней нет основы, в ней нет созидания – нет даже дымной основы снов. Спустись пониже, ангел, шепни нам в уши. Мы уносимся в дыму, и нынешний день не платит нам за вчерашний труд ничем, кроме усталости. Как нам спастись?

Я не там - среди этих городов. Я обыскал миллион улиц, и козлиный крик замер у меня в горле, но я не нашёл города, где был я, не нашёл двери, в которую я вошёл, не нашёл места, на котором я стоял."I am not there among the cities. I have sought down a million streets, until the goat-cry died within my throat, and I have found no city where I was, no door where I had entered, no place where I had stood."

Он понимал, что люди вечно остаются чужими друг другу, что никто не способен по-настоящему понять другого, что, заточенные в темной утробе матери, мы появляемся на свет, не зная ее лица, что нас вкладывают в ее объятия чужими, и что, попав в безвыходную тюрьму существования, мы никогда уже из нее не вырвемся, чьи бы руки нас ни обнимали, чей бы рот нас ни целовал, чье бы сердце нас ни согревало. Никогда, никогда, никогда, никогда, никогда.

... не люди бегут от жизни, потому что она скучна, а жизнь убегает от людей, потому что они мелки.