Рука, прежде легко справлявшаяся с мечом и топором, теперь ноет после вечера, проведенного с пером. Когда я вытираю его кончик, мне часто становится интересно, сколько же ведер чернил я потратил за свою жизнь? Сколько слов написал на бумаге, пытаясь запечатлеть правду? И сколько из тех слов я отправил в огонь, как никому не нужные и неправильные? Я поступал так множество раз. Я пишу, а потом посыпаю лист песком, размышляя над собственными словами. И сжигаю их. Возможно, когда они исчезают в пламени, правда выходит наружу вместе с дымом. Так уничтожена она или освобождена? Я не знаю.
По его просьбе я не стал обращать внимание на изящные джамелийские буквы и сосредоточился на детальных изображениях внутренних органов. Еще мальчишкой я видел рисунки Чейда, но по сравнению с этими они казались грубыми набросками. Картинки, которые указывали наиболее уязвимые точки тела человека, нельзя было сравнить с настоящей картой его внутренностей. Поражали цвета, очень близкие к натуральным, и я вдруг ощутил собственную беззащитность. Все эти мягкие ткани, темно-красные и серые, блестящая печень и аккуратно сложенные кишки, так ловко прятались в моем теле. А потом Лодвайн вонзил меч мне в спину и повредил их.
Я не сомневался, что где-то в замке у нее имеется муж, поскольку она вела себя как женщина, которая давно состоит в браке, но продолжает наслаждаться восторгом погони и радостью победы. Она напомнила мне кое-кого из знакомых мне охотников на лис. В действительности сама добыча ей была и не так чтобы очень нужна, просто ей нравилось демонстрировать всем, что она может составить конкуренцию самым сильным соперницам и одержать над ними верх.
Но для наших целей твой костюм подходит превосходно. Он в очередной раз подтвердит легенды о том, что я аристократ из Джамелии. Если моя одежда выглядит достаточно экзотично, все остальное, что я делаю, представляется окружающим нормальным.
В юности я постоянно повторял, что больше всего на свете хочу вести жизнь, в которой смогу самостоятельно принимать решения и быть свободным от обязанностей, диктуемых долгом и положением.
И только когда судьба подарила мне возможность воплотить эту мечту в жизнь, я понял, какую цену мне придется заплатить. Я могу переложить свои обязанности на других людей и жить в свое удовольствие, только если разорву с ними все связи. Получить и то и другое одновременно невозможно. Стать членом семьи или какого-то сообщества — это значит иметь обязательства и нести на своих плечах ответственность, выполнять правила и законы группы, к которой ты принадлежишь.
Как и я, Нед верил, что любовь оправдывает риск, и совершенно не думал о том, что расплачиваться за их со Сваньей невоздержанность придется ребенку. Все повторяется, а я не в состоянии ничего сделать. Мне кажется, именно в этот момент я понял Шута. Он верил в Белого Пророка и Изменяющего и считал, что им под силу изменить колею, по которой движется колесо настоящего, направив его в лучшее будущее. Он верил, что некоторые наши поступки могут помешать другим повторить ошибки прошлого.
Очень осторожно, с опаской я стал приглядываться к этой мысли – она была такой острой и жестокой, что могла меня прикончить. Я сам выбрал жизнь вдалеке от людей в своей хижине в лесу. Никто не отправлял меня в изгнание. Ирония состояла в том, что я получил то, о чем часто говорил как о своей единственной мечте. В юности я постоянно повторял, что больше всего на свете хочу вести жизнь, в которой смогу самостоятельно принимать решения и быть свободным от обязанностей, диктуемых долгом и положением.
И только когда судьба подарила мне возможность воплотить эту мечту в жизнь, я понял, какую цену мне придется заплатить. Я могу переложить свои обязанности на других людей и жить в свое удовольствие, только если разорву с ними все связи. Получить и то и другое одновременно невозможно. Стать членом семьи или какого-то сообщества – это значит иметь обязательства и нести на своих плечах ответственность, выполнять правила и законы группы, к которой ты принадлежишь.
Некоторое время я жил вдалеке от мира, но таков был мой собственный выбор. Я сам отказался от обязательств перед своей семьей и принял изоляцию как неизбежное следствие этого решения.
Тогда я убедил себя, что такую роль мне навязала судьба. Совсем как сейчас, когда я снова принимал решения, хотя и пытался уговорить себя, что иду по единственно возможной дороге и у меня нет выбора.
Можно осознать, что ты сам виновен в своем одиночестве, но легче тебе не станет. Впрочем, это уже шаг вперед – ты начинаешь видеть, что та жизнь, которую ты выбрал, не была единственно возможной, а твое решение не является бесповоротным.
Он заставил меня отказаться от моей идеи, – проговорила Кетриккен, а потом неохотно добавила: – Чейд хороший советник, мудрый в том, что касается политики и законов власти. Однако порой мне кажется, что его интересует лишь благополучие Шести Герцогств, а вопросы справедливости для него стоят на втором месте.
Она нахмурилась и добавила:
– Чейд говорит: чем стабильнее государство, тем больше шансов, что в нем будет царить справедливость. Возможно, он прав. Но я все чаще и чаще жалею о временах, когда я советовалась в делах с тобой.
– Если ты думаешь, что я никогда не любил, то ты ничего обо мне не знаешь, – сердито ответил я. – Что же до тебя и Сваньи, она первая девушка, с которой ты сказал больше двух слов, а потом забрался к ней в постель и стал рассуждать о великой любви. Любовь – это больше чем постель, мальчик. Если любовь не приходит вначале и не остается надолго потом, если она не может ждать и вынести боль разочарования и разлуку, значит это не любовь. Любовь не требует постельных утех в качестве доказательства, что она истинная. Она даже не нуждается в ежедневных свиданиях. Я это знаю, потому что мне посчастливилось любить – много и по-разному. Кстати, и тебя я тоже люблю.
Ты всегда считал, что тебя связывает то, кто ты есть. А теперь освободись благодаря тому, кто ты есть
Можно осознать, что ты сам виноват в своем одиночестве, но легче тебе не станет. Впрочем, это уже шаг вперед — ты начинаешь видеть, что та жизнь, которую ты выбрал, не была единственной возможной, а твое решение не являлось бесповоротным.
Правда может вытекать из человека, точно кровь из раны, и смотреть на нее бывает так же неприятно.
Дай котику масла. У меня нет причин с тобой дружить. Очень даже есть. Я же кот.
«Я был полон решимости. И все же я с трудом сумел произнести нужные слова.
— Ты говорил, что я могу называть тебя «Любимый», если ты не хочешь, чтобы звучало имя «Шут». — Я глубоко вздохнул. — Любимый, я скучал без тебя.
Он поднял руку и прикрыл ладонью рот, но тут же сделал вид, что потирает подбородок, задумавшись о чем-то. Я не знал, какое выражение он скрывал от меня. Когда он убрал руку, я увидел, что на его лице появилась ироническая улыбка.
— Боюсь, это вызовет в замке множество сплетен.
У меня не нашлось ответа, поэтому я промолчал. Он обращался ко мне насмешливым голосом Шута. И хотя я испытал облегчение, меня мучил вопрос — а вдруг он заговорил так, чтобы утешить меня? Решил ли показать свою истинную сущность или только то, что я хотел увидеть?
— Ладно, — вздохнул он. — Пожалуй, если ты хочешь, я останусь Шутом. Так тому и быть, Фитц. Для тебя я буду Шутом. — Он посмотрел в огонь и негромко рассмеялся. »
Любовь – это больше чем постель, мальчик. Если любовь не приходит вначале и не остается надолго потом, если она не может ждать и вынести боль разочарования и разлуку, значит, это не любовь. Любовь не требует постельных утех в качестве доказательства, что она истинная. Она даже не нуждается в ежедневных свиданиях.
– С тобой так бывало, что ты неожиданно понимаешь: человек, которого ты любишь, вдруг начинает вызывать у тебя совсем другие чувства?
– Странно, что ты задаешь такой вопрос мне...
Извинения далеко не всегда могут исправить причиненный вред и излечить нанесенную рану.
«Мы могли прожить всю свою жизнь и не начинать этого разговора. А теперь ты приговорил нас обоих вечно его вспоминать.»
Если любовь не приходит вначале и не остается надолго потом, если она не может ждать и вынести боль разочарования и разлуку, значит, это не любовь.
Оружие, которое мы выбрасываем сегодня, может угрожать нашей жизни завтра.
Он наконец посмотрел на меня, и я увидел боль в его глазах. Но я не отводил взгляда, требуя ответа на свои вопросы, и вдруг понял, что он разозлился. Он выпрямился и презрительно фыркнул, как будто не мог поверить в то, что я спрашиваю его об этом. Затем тряхнул головой и сделал глубокий вдох. Слова начали слетать с его губ, словно он уже не мог остановить их поток.– Ты знаешь, кто я такой. Я даже назвал тебе свое настоящее имя. Что же до того, что я собой представляю, и это тебе известно тоже. Ты ищешь ложного утешения, когда требуешь, чтобы я словами обозначил тебе мою сущность. Слова не вмещают в себя и не объясняют человека. Только сердце, и только если оно хочет. Но, боюсь, твое сердце не хочет. Ты знаешь обо мне больше любого живущего на свете человека, однако упрямо твердишь, что это все не может быть мной. Какую часть меня ты готов отбросить? И почему я должен отказываться от чего-то, чтобы доставить тебе удовольствие? Я никогда не попросил бы тебя о таком. Тебе придется признать еще одну истину. Ты знаешь, как я к тебе отношусь. Знаешь уже много лет. Давай не будем притворяться друг перед другом. Тебе прекрасно известно, что я тебя люблю. Любил и буду любить всегда. – Он произнес эти слова совершенно спокойно, так, словно они были неизбежностью.И стал ждать. Такие слова всегда требуют ответа.Я сделал глубокий вдох. А потом сказал честно и довольно резко:– Ты тоже знаешь, что я тебя люблю, Шут. Как любит мужчина своего самого близкого друга. Я этого не стыжусь. Но Йек или Старлинг и еще многие думают, будто наша дружба перешла границу, что ты хочешь делить со мной постель… – Я замолчал, дожидаясь его реакции.Но Шут посмотрел мне в глаза, и я не увидел в них ни тени сомнения.– Я тебя люблю, – тихо проговорил он. – У моей любви нет границ. Никаких. Ты меня понимаешь?– Боюсь, слишком хорошо, – ответил я, и у меня дрогнул голос. Затем я сделал глубокий вдох и с трудом произнес следующие слова: – Я никогда… ты меня понял? Я никогда не захочу делить с тобой постель. Никогда.Шут отвернулся от меня, и я заметил, как слегка порозовели его щеки, не от стыда – я понял, что в душе у него поселилось другое, более глубокое чувство. Через несколько мгновений он заговорил спокойным ровным голосом.– И это тоже мы с тобой давно знаем. Тебе не следовало произносить вслух слова, которые теперь останутся со мной навсегда. – Затем он повернулся ко мне, но я понял, что он меня не видит. – Мы могли прожить всю свою жизнь и не начинать этого разговора. А теперь ты приговорил нас обоих вечно его вспоминать.Отвернувшись, Шут направился к своей спальне. Он шел очень медленно, словно и вправду был болен. Потом остановился и оглянулся. В его глазах пылал гнев, который потряс меня, Шут еще никогда так на меня не смотрел.– Неужели ты и в самом деле думал, будто я попрошу у тебя того, что ты не хочешь делать? Я же прекрасно знаю, какое отвращение ты испытал бы, услышав мою просьбу. А еще я знаю, что это был бы верный способ навсегда уничтожить все, что нас связывает, все, что мы с тобой пережили вместе. И потому я старался избежать разговора, на который ты вынудил нас, которым поставил под сомнение нашу дружбу. Этого не стоило делать, Фитц.
Молчание гораздо лучше побуждает собеседника говорить, чем неловко заданный вопрос – особенно если ты не знаешь, как его сформулировать.
– Конечно, не знаешь, – ответила она. – И не видишь того, что у тебя под носом. Мужчины! Если с неба вдруг польется суп, вы броситесь собирать его, вооружившись вилками.
Иногда глупость и бесстрашие есть ветки одного и того же куста.
Слова не вмещают в себя и не объясняют человека. Только сердце, и только если оно хочет.