Рецензии на книгу «Детская книга» Антония Байетт
В самом популярном произведении Байетт - "Обладать" - описана иллюстрация к той сказке братьев Гримм, которую я тайно выделяла, боялась и любила - "Ганс-мой-ёж". Ох и сказочка. Задразнили мужика, что у него детей нет, пришёл он злой, пьяный, грохнул дверью: "Жена, хоть ежа мне роди, но роди!" И через девять месяцев, натурально, ёжик. Кормиться грудью матери он не мог, а то бы поколол он ее своими иглами. Так и пролежал он за печкой целых восемь лет; и вот надоел он отцу, и тот одного только и желал: чтобы Ганс-Ёж поскорей умер. Но он не умирал, а все продолжал лежать за печкой.
На иллюстрации Ганс-Ёж был комичен и страдал над тарелкой супу, но сразу подумалось, что он здесь неспроста, что, возможно, вырастет некая детская книга.
Книга, конечно, детская лишь по названию. Роман классический, старинный, отменно длинный,длинный, длинный, степенный и перенасыщенный подробностями. Если вам сразу кажется лишним знать, какого цвета глазки у верхней саламандры на кувшинчике, или как убраны волосы у каждой из хоровода юных дев, бросайте чтение, не жалейте, впрок оно не пойдёт. Сознательно или бессознательно, все высокие искусства Байетт принижает, топит в мелочах, сводит к утилитарному, приземлённому, прагматическому. Не живопись, а вышивки, платья, узорное тканьё, гобелены. Не благородная скульптура, а резьба, папье-маше, пресловутые "горшки". Не высокая "истинная" литература, а сказочки для малышей. Не парение в научных эмпиреях, а прикладная медицина: держать в руках чьё-то сердце - оказывается, совсем не романтическая метафора. А если театр, то семейные постановки под открытым небом, у Пэка сваливаются с носа очки, а Основа, вместо того, чтобы целоваться с Титанией, задыхается в ослиной маске, или куклы, которые вот-вот задышат, заморгают, понесут отсебятину и хоть что-то изменят, и не будет войны.
А. М. Пятигорский так ответил на вопрос, почему среди женщин нет великих философов: "Женщине гораздо труднее заниматься абсолютно бесполезными вещами, чем мужчине". И наверное, ключ к судьбе Олив, если не всех женщин обширного повествования: что бы было с их творчеством, если бы оно никому не приносило пользы, причём в самом презренном материальном смысле? Куда канул бы писательский дар миссис Уэллвуд, если бы мистер Уэллвуд был хорошим хозяином, не лез в скоробогатые и не расточал скудные без того средства на амуры? Кому и на кой ляд пригодились бы чувство цвета и верная рука "мамки" Уоррен, кабы в моду не вошла глазированная керамика? И, если твоё единственное достоинство - красота, как у Серафиты, что ж тебе, пойти удавиться, когда розы сотрутся со щёк, а золото кудрей выцветет?
Серафита... Какая Серафита, Сара-Джейн её зовут, всего-навсего Сара-Джейн... И совершенно верно, удавиться. Вопроса "сосуд она, в котором пустота, или огонь, мерцающий в сосуде?" у окружающих не возникает. Сосуд разбился, и, что бы там ни пылало, - пропади оно пропадом. Ступай за пяльцы, старая ведьма неполных сорока лет от роду, оплакивай своё прежнее очарование.
Этот незримый водораздел между "Серафитами" и "Сарами-Джейн" меня околдовывает. Либо тебя действительно шестикрылый серафим на перепутье встретил и до небожительниц возвёл, либо - ты обслуживающий персонал. Бегай с кастрюлями, тряпками и носовыми платками - "ах, спасибо, дорогая, что бы мы без вас делали?.. всё позабываю, как её зовут..." - а ты бегай, пока не чкнёшься морщинистой физиономией в свежеприготовленное суфле, вот и полвека прошло.
Небожительницы, кстати, тоже от сей бедственной оказии не застрахованы.
В исторических отступлениях писательница не устаёт нам напоминать, какой кровью и какими унизительными карами были куплены такие подчас банальные пустяки, как женское избирательное право, противозачаточные таблетки в каждой аптеке или возможность держаться за руки с любимым на улице. Они действительно существовали: суфражистки и суфражетки (найдите десять отличий), гей-активисты и секс-агитаторы, поэты кровавой бойни, которая ещё не наступила, и живописцы хрустального прошлого, которого никогда не было, германские анархисты и русские революционеры, дикие, но симпатичные. Ой, завираюсь: Степняк-Кравчинский, тот существовал, а Тартаринов? То ли от мифологического Тартара, то ли от Тартарена из Тараскона. Переводчик перекроил в Татаринова, слава тебе, Господи.
Да, если подытожить, то суть в революции и в эволюции. В попытках организоваться, спасти и спастись, выплыть, выжить, сохранить свою личность и не остаться мразью. Неужели сверхзадача? Неужели невыполнимая? Ганс-мой-ёж едет верхом на подкованном петухе, играет на волынке, да как весело!
Мужчины "Детской книги" - чаще самоценны, самодовольны и самодовлеющи, даже когда, простите, ничего из себя не представляют (чтоб вам, мистер Уэллвуд, икнулось хорошенечко!) Этакие духи воздуха, легкокрылые зефиры. Пролетели, сорвали цветы удовольствия, оплодотворили - и дальше, ввысь. А Земля-Матушка выращивай, корми-пои, заботься и не забывай радоваться. Ра-до-вать-ся! Ведь это такое счастье - быть любимой!
В донжуанском списке через запятую. В приходно-расходной книге под грифом "Ошибки". На грифельной доске, и вот-вот твоё имя сотрут пыльной меловой тряпкой.
Одной из второстепенных героинь Байетт муж представил свою незаконнорождённую дочку. Новоявленная мачеха привечает падчерицу, зовёт в гости, показывает свою мастерскую, а на бесхитростный вопрос: "Неужто вы не расстраиваетесь?" улыбается: "Расстроилась? У меня сердце кровью обливается, но, милая фройляйн, что же я могу изменить?"
Ведь это такое счастье - быть любимой. Если быть любимой не получается, люби сама, жди и надейся. Если они не вернутся, - муж, сыновья, - значит, плохо ждала.
Дорогие папа и мама! Если вы это читаете, значит, меня уже нет на свете...
Вот и сказке конец пришел,
К дому Густхен тебя привел.
Густхен, Густхен. Август четырнадцатого.
Прочитать Антонию Байетт – это как обогнуть мыс Горн, – и удивительно (на редкость хорошо пишет), и непростая задача («Война и мир» по объёму меньше будет, а по количеству персонажей – где-то рядом). В романе описана история нескольких связанных между собой семей, начиная с 1895 года и до конца Первой мировой войны, причём описана подробнейше на фоне исторических событий, с упоминанием знаменитых персоналий того времени, политических течений, мест и обстоятельств, в общем: полное погружение в эпоху. Людям с хорошим историческим или филологическим образованием читать книгу будет проще, остальные могут увязнуть в деталях: суфражистки, фабианцы, «Симплициссимус», блумсберийцы, англо-бурская война и «Ветер в ивах», русские анархисты, шекспировские мотивы, «Гаврош» и «Питер Пен».
В газете «Гардиан» Байетт делится тем, откуда пришёл замысел текста: «Роман начался с мысли о том, что написание детских книг иногда плохо кончается для собственных детей писателя. Некоторые истории просто ужасны. Кристофер Робин хотя бы остался в живых. Сын Кеннета Грэма лег под поезд. А ещё Джеймс Барри. Один из его приемных сыновей утонул, и это почти наверняка было самоубийство». Дело в том, что большинство описанных персонажей в романе – дети, в процессе они взрослеют, а война довершает дело, совсем как с гончарным делом: сначала бесформенная масса, затем кувшин, а в конце – горнило обжигающей печи. Один из тех самых детей, стремительно повзрослевших, так и говорит про войну на последних страницах романа: «Когда я свалился, то подумал: это хорошая смерть для горшечника — утонуть в море глины. Глины и крови».
Здесь много параллелей, отсылок, важных деталей, мастерски подобранных описаний. Книга о детях, которые сталкиваются с совершенно не детскими проблемами, а некоторые проходят через кошмар, становится многогранным романом взросления. А вместе с тем показано, как взрослели целые нации, проходя через погромы, забастовки и войну: если вначале ещё чувствуется дух инфантильного авантюризма «Трое в лодке, не считая собаки», когда можно до обеда отправиться исследовать джунгли соседнего парка, а потом вернуться домой к чаю с хлебом и мёдом, то к концу это уже скорее Скарлетт, мастерящая из занавесок платье. Как раз тогда создаются многочисленные теории детей и детства: Геккель, Юнг, Фрейд. Дети показаны разные: одним едва хватает на пропитание, а на ногах ни разу не было настоящих туфель, хотя работа с темна до темна, другие готовятся к поступлению в элитный колледж, третьи совсем юны, но у них появляется ребёнок за ребёнком. Кто-то будет бороться за допуск женщин к выборам, кто-то собирается стать врачом (хотя женщинам не положено, да и вообще это нонсенс, что женщина учится в университете).
Некоторые описанные моменты очень суровы и неприглядны, но при этом книга переполнена вставными сказками, которые одна из главных героинь, детская писательница Олив, пишет своим детям. Всё пронизано сказочным духом, смутным ощущением детства: на страницах романа марионеточники разворачивают свои спектакли, семья в своей усадьбе в канун Ивановой ночи устраивает костюмированный праздник и представление «Сна в летнюю ночь» Шекспира, а рыбы с гобеленов оживают после заката. Вполне понятно, почему «Детская книга» попадала в шорт-лист «Букеровской премии», вполне естественно, что «Букеровская премия» у Антонии Байетт уже есть, хоть и за другую книгу. Это большой, серьёзный писатель, которому удаются эпичные полотна.
«...из-за собственного стремления к вечному детству, серебряному веку. Это оно заставляло мужчин сбиваться в клубы, сидеть в мрачных интерьерах, поглощая школьные пудинги с нутряным салом, играть веселые и жестокие шутки над другими гостями, сбегать из города в лодочные и пешие походы, на пикники, разыгрывать ничего не подозревающих обывателей, переодеваясь восточными халифами (Вирджиния Вулф) . Они умели играть с настоящими детьми — Герберт Джордж Уэллс превращал детскую в образцовый театр военных действий . Они сочиняли дивные сказки для своих серьезных детей».
книжный блог "Букеанариум"
Тот самый случай, когда оценка нейтральная, а на деле тебя разрывает между «это изумительно» и «это ужасно».
Попробую как-то разложить свои ощущения на составляющие.
+ Антония Байетт дотошна. Детали, детали, детали. Мелочи, подробности. Это прекрасно, когда текст тебе нравится: полное погружение, картинка как в кино перед глазами, все дела.
- Ничего не происходит! Вот парадокс, описывается жизнь (взросление, старение) доброго десятка человек подробно и еще стольких же – менее подробно, и тем не менее, ощущение, что ничего не происходит, остается. Особенно мучительно идет книга первые страниц триста: все ждешь и ждешь, пока автор «раскачается» и повествование наконец начнется… а оно не начнется. Это вот и есть повествование.
- Антония Байетт дотошна. Да, это и плюс, и огромный минус: когда тебе неинтересно, читать про каждую складочку на одежде и каждое движение бровью утомительно. Две недели. Я читала эту книгу две недели, даже немного больше. По-моему, у меня «Улисс» в свое время и то бодрее шел.
+ Сказки Олив. Они невероятно прекрасные. Вот уж где любовь автора к деталям точно идет впрок. Тексты, в которых сказочные мотивы и авторский слог сочетаются в идеальной пропорции. За целый сборник таких сказок я бы дорого заплатила, лишь бы он был потолще, потолще.
- Очень много персонажей. В Википедии написано, что Байетт в процессе работы над романом сделала таблицу в Exel со всеми персонажами и их возрастом, чтобы не запутаться, кто там кому брат и сват. Если уж сам автор в них путается, то мне, читателю с дыркой в памяти, каково? И дело даже не в том, что их много – из-за этого обилия народа и внимания к каждому из них персонажи показаны слишком поверхностно. Нет, не то слово – отрывисто. Вот мы знакомимся с Дороти, допустим; погружаемся в ее переживания, в какой-то внутренний конфликт, сближаемся с ней… И все, до свидания, Дороти, очередь поджимает. Теперь мы увидим ее только через пару лет, уже с другими мыслями и проблемами, а как она прожила те, первые – уже, вроде как, неважно. Увы, не нравится мне такой подход. Я бы лучше прожила с Дороти каждый чих, чем по чуть-чуть про каждого из пары десятков.
+ Мне очень понравились Олив, Дороти и Том. В принципе, настолько, что ради них стоило всю книгу читать.
+ Мне понравилась все та же дотошность, с которой автор описывает бытовые подробности: например, работу горшечника, кукольное представление или бал со всеми приготовлениями, пошивом платьев и прическами.
- Что ж они все такие озабоченные-то. Кто гей, кто детей своих лапает, кто похабные горшки в виде голых баб лепит. И не надо мне говорить «это же жизнь» - нет, когда все практически поголовно до такой степени концентрируются на сексе, это не жизнь, а буйство гормонов в одной отдельном писательском организме. И кстати, не оставляет ощущение, что секс в мире «Детской книги» - нечто противоестественное, плохое. Даже в редких случаях, когда речь идет о нормальном сексе, не извращенных пожеланиях и действиях – все равно остается ощущение, что персонажи воюют со своими телами и проигрывают битву. Как-то мне оно не близко.
- Исторические вставки. Ну, это я просто не люблю до зубовного скрежета. Еще с детства – учебник по, допустим, биологии могла читать чуть ли не для удовольствия, а историю с трудом одолевала и забывала прочитанное моментально.
- Книга ничем не начинается и ничем не заканчивается. Я понимаю, что у Байетт наверняка были причины описать вот именно этот кусок из жизни семьи Уэллвуд, их друзей и соседей, не больше и не меньше. Но я, честно, не уловила, в чем они заключаются.
Как итог – чувствуется, что Антония Байетт заслуженно получила все свои многочисленные литературные премии и награды. Но в то же время абсолютно не моя книга, к сожалению. Попробую теперь осилить всеми любимый роман «Обладать».
Да, и для души
Руки нырнули под воду и на краткий миг нашли ту часть тела, которую Филип мысленно называл «свистком».
Флэшмоб 2013, спасибо за сложный совет Tanka-motanka =)
С первых же страниц книги я погрузилась в уютный сказочный мир, созданный Олив для своих детей. Какое это восхитительное чувство! Читала и думала, как хорошо, если бы и в современности, постоянно опаздывающей и огрызающейся, было больше таких вот островков детского благополучия. У каждого ребенка есть персональная сказка, которую мама пишет лично для него. У Тома – сказка о мальчике с его же именем - Том, путешествующего под землей в поисках своей тени, у Дороти – сказка о стране, в которой можно было превратиться в ёжика и спрятаться от врагов, а потом сбросить свою колючую шкурку и превратиться опять в человека. А в сказке Филлис была принцесса, которую поменяли местами со служанкой, и ей пришлось жевать чайный листочек, чтобы попасть в сказочный мир персонажей чайника. У маленького Флориана сказка только начиналась, ее главными героями были мягкие игрушки мальчика — медведь Пушок, кот Снежок и полосатая вязаная змея по кличке Хвостик.
Детство Олив было очень сложным, она родилась в семье шахтеров. Какие ужасы и тяготы переносили эти люди, трудно описывать. Может быть, поэтому она и стремилась разделить реальность на два слоя, чтобы ее детям было легче жить в суровой действительности? Чтобы они имели возможность в любой миг ускользнуть в свой персональный сказочный мир. Но, только ли для детей она старалась? Смогла ли она принять на себя ответственность за жизнь свою и своих близких?
Существует ли возраст, когда люди становятся совершенно взрослыми и в них не остается ничего от ребенка? И в каком возрасте это происходит?
Так размышляет один из героев романа. Так же и мне захотелось об этом спросить умных людей. Этот вопрос возник потому, что очень четкая граница в книге проходит между детьми и взрослыми. Она, на первый взгляд, не видна. Но, чем глубже погружаешься в жизнь героев, тем четче понимаешь, что все совместные праздники и постановки спектаклей только внешняя сторона жизни. Летний праздник с маскарадом, литературные чтения и кукольные постановки – да, они объединяют и радуют огромный круг друзей и знакомых семейства Уэллвуд. И нет среди них ни одного негодяя и подлеца. Вроде бы нет... Только почему делается акцент на бездетности рьяного борца за женскую сексуальность? Только вот почему так подробно описывается красота и невозмутимость матери другого семейства? И почему так часто звучит утверждение: «Я же ваша мать!» Но, претензии на материнство вроде бы и не оспаривались никем ранее в этой семье. Вопросы и недоумения.
Мои ванильные чувства от семьи Оливер несколько портило название их имения. «Жабья просека»! С чего бы это автору приспичило именно так его назвать? Это не случайно, твердило мне подсознание. Там точно случится какая-то гадость, и малютку Дюймовочку отдадут в жены гадкому мистеру Кваку. Ведь сказки у Олив рождались с пугающей быстротой, и вся жизнь жителей имения была насквозь пронизана ими.
- Что будет хуже всего там, внизу?
- Хуже всего? Хуже всего может быть твоя собственная тень, когда ты ее встретишь. Если ты ее узнаешь.
Такое вот предостережение получаем мы из очередной сказки в тот миг, когда любимый сын Олив Том уезжает учиться. Это видимое начало трагедии. Трагедии не только семьи Олив. О, как же она старалась убежать в сказочный мир! Как она хотела оградить себя от прошлого. Тут мы видим и начало трагедии всего фабианского общества того периода, хотя это несколько высокопарно сказано.
Семья – и человек в семье – складывают картину своего прошлого сознательно и бессознательно, тщательно воздвигают ее, диктуют произвольным образом.
В этой картине прошлого останется добрая улыбка и свечи праздничного торта, но сотрутся и уйдут в небытие ссора и разбитое колено. Так и вся наша жизнь строго следует рамкам сценария, заложенного нашими предками и окружающими правилами жизни. Можно противиться и воевать. Этого в книге много. С подробностями в виде рвот и кровью налитых глаз женщин-заключенных, которых кормят насильно из-за их голодовок. Можно ускользнуть в сказку. Но тень, с которой ты там встретишься, будет ли твоей? Можно отдаться порокам страсти, заранее зная, как будет тошно душе после пика наслаждения. Многие в своих рецензиях на эту книгу плюются из-за бяк, которые их огорчили в ней: измены, педофилия, гомосексуализм и т.д. Вот я теперь хочу попытаться ответить на этот вопрос – почему политики и таких извращений в книге очень много.
Результатом политических действий многих лидеров является их внутренняя дисгармония. Как, возможно, и у всех нас, занимающих более скромное место в истории. И в этой дисгармонии важное место отведено ущемленному половому чувству. Еще Фрейд говорил: «В основе жизни человека лежит секс. Сексуальное влечение действует на психику помимо сознания, проходя на подсознательном уровне, незаметно для человека определяет стиль его жизни, влияет на характер». В детстве отшлепали, а получилось так хорошо, что захотелось еще не раз повторить этот опыт. При малыше избивали соседку, а страх привел к тому же наслаждению, как и в первом случае. Одноклассник улыбнулся и похлопал по плечу в тот миг, когда ты находился на вершине страха, и стало легко. Почему Фрейд? Просто Байетт много места уделяет его учению. Я не буду подробно на нем останавливаться. Вот тут подробно об этом сказано.
Можно удивляться, что в пуританской Англии такие страсти творились. Можно, но не стоит. Они творились и творятся везде. Помните период, когда в СССР секса вообще не было? Так и Англия, скрывающая свои чувства под длинными ночными рубашками со специальными прорезями. И вряд ли стоило ждать защиты своих чувств от скрытых лодыжек под длинной юбкой, низ которой был еще и стянут плотной тесьмой. Тут дело не в правильном или не правильном проявлении сексуальности. Дело в том, хочется тебе разбираться в том, что имеется в жизни или нет. Дети растут, они расцветают, словно нежные цветы, а наше время проходит. Смиришься ли ты с этим и продолжишь путь рядом со своим ребенком в другой уже роли, в другом уже образе? Или будешь страдать, глядя на увядающую свою красоту? «Человек видит только то, что хочет видеть, и никогда не увидит то, что не хочет увидеть», - такова одна из восточных истин. Можно каждый день проходить мимо замерзших в вечной боли дочерей, которых методично насилует отец. И говорить, что все в мире хорошо, вон, даже птички так славно поют. Можно говорить о странностях любимого сына, сломанного болью насилия, и продолжать писать сказки. Можно улыбаться, говорить о женской свободе и сексуальности, которую женщины вправе проявлять, но не видеть своих же детей, рожденных обманутыми девушками. Все можно...
В этой книге нет персонажей, которых однозначно можно назвать положительными или отрицательными. Каждый из персонажей – заложник собственных страстей или жертва воспитания любящими родителями. Хватит ли у детей сил выбраться из этого плена? Смогут ли они реализовать свои мечты? Если бы знать точно будущее. Если бы суметь предотвратить беду.
Кульминация боли – последняя часть романа. Протесты, митинги и забастовки оказались простыми шалостями перед лицом войны. И для нее уже нет различий в твоих заслугах перед обществом и семьей. Войне не важно, реализованы ли юношеские планы и мечты. Возвращаюсь к первым своим впечатлениям от книги: семейная идиллия, совместные праздники и спектакли, мамины сказки для детей... И финал этих сказок в виде мертвого ёжика в дупле вместо волшебной ежиной шкурки...
Одурманенному сознанию представилась вереница имен – они, словно крысы, носились по полю битвы, ища тела, к которым когда-то были прикреплены.
Ну, что, Олив? Смотри, какой славный сюжет! Может быть, еще одну сказочку сочинишь? А мы, современные взрослые, тебе поможем.
Огромная благодарность hamster99 ! Ульяночка, спасибо тебе за подарок!
В сказку можно попасть, а можно и попасться.
Я медленно всплываю, сражаясь с клубами горячего воздуха и тяжелыми воздушными подушками. Нет, я медленно пробираюсь через тёмное подземелье, ощущая опасный запах фиалок. Нет, не так, на самом деле я бегу при свете луны через запретный лес, где тут и там раздаются крики потерявших меня надзирателей. Хочется бежать от этой книги, хочется от неё уплыть, скрыться. Другое дело, что она не даст такой возможности.
Вот я и попалась. Перед нами сцена идиллической семейной жизни в «Жабьей просеке» - владеньях Матушки-гусыни, любящей своё потомство (но конечно мальчика-первенца больше) и сочиняющей удивительные сказки. Другое дело, что с каждым годом власть слов Матушки-гусыни ослабевает, и она уже не может держать всё под контролем паутиной своих сказок. И каким же болезненным было расставание: не хотелось терять связь с эльфами, потерянными принцами и храбрыми девочками-путешественницами. Но двери Детской закрывались за моей спиной, и ход повествования уводил всё дальше от пронизанной светом от лесов до лужаек «Жабьей просеки».
Тоби Юлгрив много говорит о братьях Гримм, об их вере, что волшебные сказки – это остатки древней религии, духовной жизни древних германцев. Ну вот, иногда я чувствую, что сказки – духовная жизнь этого дома. И я словно выпрядаю энергию. Я та самая фея, которая сидит и прядет на чердаке, я Матушка-Гусыня, я сплетаю вроде бы ничего не значащую утешительную сказочку, которая на самом деле… удерживает дом, не дает ему рухнуть.
На протяжении двадцати четырех лет мы наблюдаем не только за изменениями Общества, но и как растут дети в нескольких дружных друг с другом семьях: как их судьбы переплетаются и создают сложный узор. Своими фаворитами я выбрала семью Уэллвудов, где царствовала Олив – сказочница, чей мир был создан наперекор выгребным ямам, саже, грохочущим под землей ужасам и оседающей повсюду черной пыли. Она создала собственный уютный мир на зелёных полях Англии с той же силой, с помощью которой сочиняла сказки.
На лужайке у дома резвятся: Питер Пэн, а точнее Том – мальчик, который не хотел взрослеть, Дороти – девочка-ёжик, которая всегда хотела жить в реальном мире, Филлис – дитя кукушки, Гедда – протестующая против самой действительности, нежный Флориан, список можно продолжить, но в начале истории мы имеем такие исходные данные. И, конечно же, глава семейства – Хамфри, ох, как я его ненавижу и не понимаю, за что можно любить этого обаятельного рыжего мерзавца. Как же наша Матушка-гусыня успевала писать сказки, вытаскивать мужа из чужих постелей и присматривать за детьми? Во многом ей помогала незамужняя сестра Виолетта – тёмная лошадка, чей вклад в историю семьи заключается не только в мытье ночных горшков и кормлении младенцев. Конечно, были и другие семьи, а также персонажи, казавшиеся случайными прохожими, вносили коренные изменения в устоявшееся течение жизненного цикла. Если вы подумали, что «Детская книга» это своеобразная семейная сага, то вы не совсем правы. Легче перечислить какие стороны жизни Антония Байетт не затронула в своём произведении.
На рубеже веков дети вот-вот должны были стать взрослыми (а некоторые уже стали), и старшие смотрели на них, на свежую кожу, молодую грацию и неловкость, со смесью нежности, страха и желания. Молодые же хотели освободиться от власти старших и в то же время с готовностью обижались на любой намек, что старшие хотели бы освободиться от них.
Радикалы и революционеры. Фабианцы и либералы. Анархисты и мечтатели, живущие праздной и приятной жизнью. Рубеж веков, когда в обществе начинают бурлить самые различные настроения, человеческие массы хотят перемен, только вот не до конца осознают, какой ценой им могут достаться эти перемены. На страницах книги вы повстречаете известных деятелей искусства, которых, быть может, представляли себе несколько в ином образе: порицаемого Оскара Уайльда, не совсем психологически здоровую Вирджинию Вульф, Герберта Уэллса, Бернарда Шоу. Очень ярко были описаны революционные течения, в том числе движение суфражисток. Разве что к ним не проникаешься сочувствием, хотя мне наверняка стоило бы. Некоторые диалоги вполне могли состояться как между девушками в конце 19 века, так и в современное время, что весьма забавно:
- Ты не думаешь, что игнорировать половой инстинкт может быть опасно? Не боишься, что через двадцать лет изучения «Золушки» начнешь тосковать по детям, которых так и не родила?
- Но через двадцать лет беременностей, лихорадок, родов, сидения в четырех стенах – очень возможно, что я начну тосковать по «Золушке».
Немалое внимание Антония Байетт уделяет и плотской стороне вопроса. Да, конечно, сказки и политические интриги сопровождали человечество на всём протяжении его существования, но что же до страсти, любви и соития? Здесь пред вами широкий выбор: гомосексуализм как в мечтах, так и в действии, скрытые инцесты, подправленные педофилией. Но не расстраивайтесь, были и с любовью прописанные описания классических гетеросексуальных соитий. Правда, после них лично мне хотелось принять душ, стоит ли говорить про героинь – на их месте мне бы хотелось содрать себе мочалкой кожу. Определенно, многие не так себе представляли половую свободу, а искусный манипулятор этим воспользовался. До сих пор сердце болит за этих женщин.
Стоит ли читать «Детскую книгу», если вас не привязали к стулу и не заставили это делать с угрозой для жизни? Думаю, да. Если вы любите запутанные людские отношения, приправленные скандалами и незаконнорожденными детьми. Если в вашем сердце ещё осталось место для мрачных сказок. Если вам интересно качественное и глубокое погружение в другую эпоху – Антония Байетт даёт довольно много зацепок, чтобы вы продолжили своё путешествие уже в обществе учёных книг и статей по заданной теме. Я же в глубоких раздумьях, продолжать ли знакомство с автором.
Прочитано в рамках Долгой прогулки 2018 г.
Команда "Атомные кроты".
Время недетское
О больших книгах приходится говорить много.
При известной доле фантазии, эта книга похожа на книгу-панораму, где на каждом развороте вдруг вырастает фигура человека – сначала на панорамах, как водится, дети, потом они всё старше, а потом нет никого. Иногда эта книга кажется сундуком с искусно выточенными марионетками, где главный кукловод кажется сначала похожим на Ансельма Штерна, немца, артиста-марионеточника из книжки, но потом становится ясно, что это женщина со спокойным и неприступным лицом – автор Антония Сьюзен Байетт, урождённая Дрэббл (Антония пишет под фамилией своего первого супруга). Она – прозаик, критик, антрополог, публицист, она – всё сразу, она творец вселенной, в которую читатель проваливается очень медленно, но потом – почти окончательно, погрязая в жизни персонажей попеременно то как в глине, то как в болотистых землях близ поместья «Жабья просека», то после – спускаясь всё глубже под землю вместе с Томом-без-тени; одни читатели может быть не знают, но чувствуют, другие знают наверняка, что в финале им предстоит перейти кровавые реки, чтобы сразиться в финальной схватке с грозной подземной королевой, и только потом эта история закончится.
Антонии Байетт никогда не нравилось быть ребёнком, так, по крайней мере, она говорит в интервью. В «Детской книге» детство, поначалу кажущееся золотым и неспешно-счастливым, на проверку таковым не оказывается. На страницах книги вырастают семьи, с которыми мы знакомимся на празднике летнего солнцестояния, ежегодно устраиваемого семьёй Уэллвудов. Олив Уэллвуд пишет и публикует сказки, её супруг Хамфри – банковский служащий, их дети Том, Дороти, Филлис, Флориан и Гедда (потом появятся и другие) – то спешат стать главными в этой истории, то уступают место другим – нелюбимой сестре Олив Виолетте, хранителю Музея Виктории и Альберта Просперу Кейну, сиорте-горшочнику Филипу Уоррену, соседям, друзьям, дальним и близким родственникам. Главного героя в «Детской книге» нет - Айрис Мёрдок, ставшая наставницей для Байетт, как-то призналась, что, заканчивая очередной роман, хотела бы написать его же с точки зрения всех второстепенных персонажей. У Байетт совершенно точно получилось это сделать самой – все второстепенные герои становились главными, когда кукловод-автор вдруг обращал внимание на их роль. Этот хор голосов, вместе с их собственными жизнями, рисует Англию на разломе веков – конец девятнадцатого и начало двадцатого, расцвет английской литературы, в том числе и сказочной, фабианства, искусства, революционных настроений, суфражизма; соседство героям составляют Вирджиния Вульф и Оскар Уальд, Роден и анархистка Эмма Голдман, отчего вся книга кажется уже вовсе и не ящиком с куклами, но летописью времени, реальной, как сама история. В героях Байетт узнаются другие, настоящие лица: вряд ли ваш любимый персонаж, романист и пламенный оратор Герберт Метли, причина нескольких (почти) сломанных женских судеб романа, кажется, многое взял сразу от двух писателей-романистов (при этом, его современников) – нарушителя норм общественной морали Дэвида Лоренса и донжуана Герберта Уэллса. Гениальный гончар Бенедикт Фладд – явное отражение реального гения Эрика Гилла, талантливого настолько же, насколько и сумасшедшего (включая вопросы супружеской неверности, инцеста и просто разного рода девиантности). И, наконец, Олив Уэллвуд – чуть было не сама Антония Байетт, сказочница и мастерица создавать другие миры, очень похожие на настоящие. Да и нелюбимая сестра у Байетт тоже есть – писательница Маргарет Дрэббл, перемирие с которой состоялось многим позже (и Байетт до сих пор предупреждает журналистов, что на вопросы параллелей романа с её собственной семьёй она не отвечает). В первую очередь, «Детская книга» была вдохновлена жизнью другой известной писательницы – Эдит Несбит. В самом деле, как часто авторы сказочных историй оказываются неудачными родителями? Байетт поразили истории детей Джеймса Барри, Алана Милна, трагедия сына Кеннета Грема. Я думаю, пишет она, родители часто даже не знают, кто такой их ребёнок. Для Олив реальнее её сказочные дети, нежели собственные; для каждого своего ребёнка она пишет книгу сказок, которая как-то отражает их характеры, стремления и жизненные перипетии. Сказки постоянно выходят на первый план, а живые дети только и остаются, что симулякрами и марионетками, они нужны для того, чтобы пробудить в самой сказочнице внутреннего ребёнка, который, как она уверена, был в ней всегда, но вряд ли это правда. Можно ли верить, что всё в такой сказочной семье с феями и эльфами в тенистом саду закончится хорошо? Идиллия рушится так же неизбежно, как само время вокруг них меняется, покрывается промышленной копотью и неудовлетворённым рокотом негодующих рабочих масс. В какой момент сломался Том, ожесточилась Гедда, окостенела Дороти? Каждый из этих моментов остаётся почти неуловимым – Том спускается «под землю» в новом колледже и сталкивается с насилием, которое не в состоянии пережить, Гедда остаётся неприкаянным ребёнком, который постоянно хочет правды и смысла в жизни, но не находит даже поддержки, Дороти тоже хочет правды – и ещё знать, кто она такая, потому что выяснится, что предыдущая её жизнь была отчасти обманом. Катастрофа случится – и вся боль потери одного из детей обрушится на Олив совершенно неожиданно, почти на вершине её творческого успеха. В сцене, где её комнату заполняют одинаковые дети, которые все есть один и тот же ребёнок, но в разные свои годы, Байетт взяла из опыта собственного горя, когда её одиннадцатилетний сын погиб в автокатастрофе. В Олив много от Антонии, но не наоборот – сама Антония в одном из интервью скажет «я правда совсем не такая», впрочем, тут же пошутит, что может, это и не так (и это, как кажется, очень в её характере).
Постепенно от историй о любви, предательствах, поисках себя, роман вдруг ускоряется и несётся вперёд сквозь время: вот коронуется Георг V, вот тонет «Титаник», вот суфражистки уничтожают предметы искусства и поджигают дома, вот расцветает антисемитизм и бастуют шахтёры (а вагнеровское «Кольцо нибелунгов» как раз ставят в Ковент-Гардене). Искусство переплетено с политикой, с постоянным ощущением катастрофы, с парами двигателей прогресса и громкими социальными манифестами – именно эта тесная связь так волнует Байетт (именно это, кажется, она полагает за настоящий оттиск жизни, и с ней сложно не согласиться).
Первая мировая война ближе к финалу обрушивается на читателя, как волна, которая немногим ранее смывает с берега и крутит в гибельном водовороте одного (или даже не одного) героя. «Детская книга» и не была никогда книгой для детей, однако даже в пляске смерти, которую Байетт описывает довольно буднично, видны другие волны – той кровавой реки из сказки про мальчика Тома (во время театральной постановки которой предлагалось изобразить эти жуткие воды красным прожектором). Это, как выясняют вчерашние повзрослевшие мальчики, а теперь уже солдаты, которых затянуло в эту бесполезную мясорубку, имена окопов, в которых приходится укрываться и умирать – «окоп Питера Пэна», «коттедж Венди», окопы по именам из «Алисы» - «Моржа», «Глущоба», «Пыряющий окоп». Детство рушится, звенит осколками, а привычные звонкие счастливые слова обращаются в грязь, кровь и пот. И, конечно, смерть. Но проходит и это время (время всегда это делает), и выжившие, «у которых плохо получалось выживать», вынуждены осмотреть то, что осталось от привычной им жизни. Кто-то строит планы дальше, пытаясь, возможно, сделать вид, что жизнь вернулась в привычное русло. Кто-то понимает, что это невозможно: прошло время, принесшее неисправимые перемены в умы и сердца. Изменяется в финале истории и сам читатель. Как и Дороти где-то в глубине романа, осознавая свои изменения, но не вполне умея выразить, в чём именно.
Но совершенно точно в чём-то наверняка.
Огромнейшая книга о детях малых, детях больших, их родителях и еще много о чем. Тихое , спокойное чтение без потрясений. Мне очень понравилось описание мировых событий, это все непринужденно и как бы между строк. Что же дает нам книга? Она дает описание мира взаимоотношений между детьми и родителями, подсказывая нам где можно споткнуться в жизни и сделать ошибки непростительные, трагические. Воспитание детей это не только денежные затраты вложения, но и огромнейший психолочиеский вклад, который во многом определяет дальнейшую жизнь и судьбу человека. От этого зависит и приспособленность к жизни и способность выжить под гнетом отношений с окружающим миром. В книге мы знакомимся с несколькими семьями, их жизни переплетаются, но не похожи одна на другую. Временами повествование прерывается и нам рассказывают сказки, очень необычные. В сказках можно увидеть и жизнь. Длительность книги может кому-то показаться занудством, но на мой взгляд небольшой недостаток заключается в некоторой поверостности романа, мне хотелось более детального знакомства с героями, но тогда это был бы многотомник. Герои разнообразны, их много, каждый найдет себе любимого героя и героя , который будет раздражать...а это значит , что книга заставила задуматься и сопереживать, а книге это то что и нужно. Значит книга не оказалась просто текстом .
Дама Антония Байетт иногда напоминает мне прилежного библиотекаря. Внутренности любого ее романа похожи на интерьер строгой и солидной библиотеки – с тишиной, зелеными лампами и шершавым шуршанием подола Джордж Элиот где-то на заднем плане, между многими рядами книг. Все золотое и зеленое, все пахнет переплетами и высиженными знаниями. Начало всегда привычное – читатель открывает книгу. Одну.
И вот тут-то появляется дама Антония, выныривает где-то на третьей странице и подходит к читательскому столу со стопкой книг. У нее не забалуешь. У нее ты прочтешь все эти книжки. И вот читатель утаптывает в полотно ее текста первую стопку книг, а она все подносит и подносит патроны, пока читатель полностью не исчезает за томами и собраниями, и к середине книги оказывается в колодце из всеобщей премудрости, со дна которого он задирает шею – до боли в мозге, чтобы взглянуть наверх, где над ним нависает Дама Антония – с тысячестраничной лекцией о природе всех вещей.
Надо ли говорить, что это мой идеал писателя.
Вчера вечером, в остатках простуды и отчетливой ясности, которая образуется в голове, когда ее попускает мерзкая ересь в виде соплей, я дочитала Children’s Book.
Оказалось, что это как с размаху впечататься головой в бодлеанку. Байетт не подвела. Из глубины колодца хочется дотянуться и благоговейно поцеловать ее куда-нибудь в район собрания сочинений.
Серьезно. Это абсолютно и бесспорно прекрасная, огромная книга. Это, конечно, «Сага о Форсайтах» помноженная на Британскую Энциклопедию, но исполненная и соркестрированная в типическом для Байетт стиле: ни одной упущенной нити, никакой расхлябанности, никаких провисаний. Огромный кирпич текста – с сотней персонажей, августом эдвардианского лета и широкой фоновой картиной, включающей в себя приблизительно десяток лекций на тему социальных и художественных движений конца девятнадцатого – начала двадцатого века – аккуратно сложен, собран и сконструирован из плотной, рдяно-золотой текстурности, которая со времен «Обладать», возможно, и потеряла некоторую характерную прозрачность и прохладность, но преобразилась в нечто еще более совершенное и завершенное. Children’s book – это в некотором роде музей в музее: музей Байетт в обрамлении из рассказок про музей Виктории и Альберта.
Я вполне осознаю то, что пишу сейчас о Байетт так, что никто больше никогда не захочет ее читать, но у меня по-прежнему вызывает восхищение именно эта ее невозможная академичность и огромность ее внутренней библиотеки, которую она старательно отгружает в свои тексты. Думаю, Байетт вполне можно издавать как приложение для айфонов – пробки, погода, немецкая философия.
Children’s book – это, как я уже сказала, сага. Вполне себе классическая семейная сага, охватывающая сотню героев и пару десятилетий вкупе со следующими вопросами: что делать, как быть и кто виноват, если твои родители занимаются искусством.
В некотором смысловом центре повествования находятся две творческие семьи. В одной семье мать-писательница, в другой отец-скульптор. Кроме произведений искусства они делают еще и детей – во всех смыслах. И семеро детей детской писательницы Олив Веллвуд, смоделированной по образу Эдит Несбит, и трое – гениального, и как положено, не очень нормального, скульптора Бенедикта Фладда вылеплены и выписаны своими родителями, так, что это не может закончиться каким-нибудь одномерным хэппи-эндом.
Семьи Фладдов и Веллвудов, со всеми их родственниками и знакомыми, а также вплетенной историей Филипа и Элси – двух детей из области скорее Мейхью, чем золотого заката викторианства - начинают с идеальной летней истории. Большой загородный дом, леса и поля, болота и пустоши, Англия в present perfect. Пикники на лужайке, детские праздники и постановка "Сна в летнюю ночь" со всеми чадами и домочадцами. Прекрасная мать семейства, которая для каждого из семи своих детей пишет его собственную историю. Ужасный отец семейства, который не бог, но горшки обжигает - будь здоров. И Том, Дороти, Филлис, Гедда, Флориан, Робин, Гарри, Чарльз/Карл, Гризельда, Джулиан, Флоренс, Герант, Иможен, Помона и еще один Робин, которые пытаются как-то справиться со своим детством в нелегких родительских условиях. Что условия действительно нелегкие, а золотой век во многом осыпается театральной позолотой, становится ясно по мере того, как действие продвигается дальше - от золотых начал к железному веку с финальными аккордами в виде бомб первой мировой войны.
Довольно много обычно говорится про то, что Байетт в этом романе написала обо всем - о Мюнхене и Парижской выставке, о социалистах и анархистах, о суфражистках и синих чулках, о гончарном деле и театральных постановках, о немецком кукольном театре и традициях народной сказки, о детях-взрослых и о взрослых детях, о половых актах и половой активации.
История Веллвудов, Фладдов, Кейнов и Уорренов, конечно, плотно вписана в контекст эпохи, доставленный Байетт с отменной строгостью хорошего лектора между историями о поездке Веллвудов на Парижскую выставку и странствиях Тома по земле Англии, между пикниками и неловкими влюбленностями, между чужими секретами и чужими детьми. Но огромная энциклопедичность романа - и это самое удачное - все же держится в рамках превосходного фона, а все дети и взрослые, писатели и кукольники не теряются на нем, а остаются прекрасно живыми персонажами.
Поэтому, в первую очередь, это книга о людях и только потом - о сформировавшей их эпохе. Самое лучшее в ней - это удовольствие именно от чтения, от ощущения огромного текста и отличной истории, не по учебнику а по Байетт.
Оригинал записи в LJ
Дети в этих семьях конца XIX века отличались от детей предшествующих и последующих поколений. Они не были ни куклами, ни миниатюрными взрослыми. Их не упрятывали с глаз долой в детские, их допускали на семейные трапезы, их зарождающиеся характеры воспринимались всерьез и обсуждались с рациональной точки зрения за столом или во время долгих прогулок по окрестностям. И в то же время дети этого мира жили своей отдельной, во многом независимой детской жизнью.
Большое путешествие, которое совершаешь, окунаясь с головой в атмосферу "Детской книги" Антонии Байетт, так затягивает, что забываешь о реальной жизни.
Роман масштабный, многослойный, содержательный. Читать иногда было тяжело, особенно в начале, когда в голове не укладывается это огромное количество героев со своими характерными особенностями. Но со временем к ним привыкаешь и воспринимаешь происходящее легче. В книге помимо нескольких сюжетных линий также представлены реальные исторические личности и события. Например, сам Оскар Уайлд. Интересно описано движение суфражисток.
В центре повествования - семья писательницы Олив, которая по совместительству ещё и многодетная мать. И что мне особенно понравилось, писательница пишет каждому ребёнку свою особенную сказку и каждую из них можно также прочитать. В этом есть особая прелесть. Очень хотелось бы, чтобы у книги было приложение отдельным изданием, где были бы опубликованы все эти сказки.
Особая прелесть произведения - в масштабной панораме событий конца ХІХ века и начала ХХ-го (до окончания первой мировой войны). Помимо исторических событий, в книге представлены также различные теории, течения, веяния культурной и научной жизни. И это тот случай, когда даже примечения читаешь с интересом. В этом вся Антония Байетт.
Мне кажется, что я читала эту книгу целую вечность. Изначально история захватила - первые строчки напомнили любимого Диккенса. Ровно до того момента, как в семействе главных героев не решили устроить праздник по случаю летнего солнцестояния. И все - с этого эпизода я увязла. Как в зыбучие пески попала... Хотелось взять сито и отсеять добрую часть текста. В этой истории очень много философии, сказок, искусства, физиологии. Чрезмерно много. Здесь такая масса персонажей, что даже я (при всей моей любви к масштабным историям) запуталась в том, где чьи дети, а где чьи родители, кто за кем ухаживает и кто с кем кому изменяет и т.п. Я читала, что называется, в день по чайной ложке и практически за шиворот, как убегающего котенка, возвращала себя к книге...
В одной из рецензий я увидела, что читательница проглотила "Детскую книгу" за два вечера и ее успех приписывала именно этому молниеносному чтению. Мол, растяни она чтение на более долгий срок, запуталась бы и возненавидела этот роман. И я подумала, что в этом мнении что-то есть! Возможно, если читать быстро, не будет того ощущения, которое возникло у меня, что в книге практически ничего не происходит. Если читать взахлеб, может быть все те философско-литературные отступления, перемежающиеся редкой динамикой, будут не так бросаться в глаза.
Я, принимаясь за книгу, готовила себя к несколько иному. Почему-то настроилась на многоплановую семейную сагу. На деле же это история нескольких, связанных между собой родственными, дружескими и сексуальными отношениями, семей. Здесь не будет рассказов в стиле "от прадеда к правнукам" - сюжет будет вращаться только вокруг детей, их родителей, их друзей, коллег и знакомых. То есть, в глубь семейных хроник мы нырять не будем. Аннотация пообещала, что роман покажет нам человека на фоне исторических реалий его времени. Но на мой вкус исторических реалий было маловато, а те, что были, какие-то блеклые и неинтересные. Бурская война, подпольные социалистические ячейки, смерть королевы Виктории, движение суфражисток, Всемирная выставка в Париже... Вот написала это - и даже написанное все выглядит занимательнее, чем было на самом деле в книге. Из исторических моментов мне единственно было интересно читать о тех событиях, что относились к Первой Мировой Войне, но их было от силы 20-30 страниц под занавес. И еще после прочтения книги у меня появилось любопытство насчет того, а таким ли было сопротивление движению суфражисток, каким его изобразила Антония Байетт...
Персонажей очень много и все они были мне чужими... Некоторые вызывали откровенную физическую тошноту. Ну не могу я нормально воспринимать педофилию, гомосексуализм и сексуальное насилие в семье! Меня воротит от семей, где все спят со всеми, где никто до конца не понимает, от кого рождаются дети и где все поголовно закрывают на это глаза и делаю "хорошую мину при плохой игре". И я не могу оправдывать половые и эмоциональные отклонения у человека тем, что он якобы гений и за это ему многое можно простить! Из всего многообразия персонажей хоть сколько нибудь интересными для меня были Филип и Дороти - именно за их обособленность от этого бедлама, за их внутреннюю волю и стремление чего-то в этой жизни добиться. Но этих двух сюжетных линий было слишком мало, чтобы пробудить интерес к книге в общем. То, чем она мне не понравилась, перевесило чашу весов в итоге.
Одна из главных героинь этой книги - Олив Уэллвуд пишет сказки и весь реальный сюжет очень тесно переплетается в ее вымыслом. Это, так называемая, фишечка этого романа. Первые пару сказок, попавшиеся мне в тексте, понравились и я отдала должное фантазии автора в этом жанре. Но со временем они меня утомили. И фишечка перестала вызывать интерес, превратившись в надоедливую оскомину. То же самое касается постоянных описаний театральных постановок, кукольного театра, элементов скульптурного, гончарного и ювелирного искусств, музейного дела... За 832 страницы я просто жутко от всего этого устала. Это именно тот случай, когда я прочувствовала объем книги в полной мере - все 800 с лишним страниц я за уши тянула себе к финалу. Ближе к развязке автор приободрилась и сюжет стал более наполненным, живым и динамичным. Но это уже не компенсировало всего остального. Мне было скучно.
Книга прочитана в рамках 12-го тура игры "Вокруг света"
Я принадлежу к тому типу или подвиду читателей, которым важны подробности. Да, я хочу знать, какого цвета занавеска в комнате, какие стоят цветы в вазах и из каких именно чашек пьют чай в данный день недели. И эта книга полностью соответствует подобной любви к деталям, их здесь очень много на всем протяжении долгого и подробного повествования. А еще здесь много персонажей, книг, сказок, кукол, марионеток, осколков глиняных сосудов под ногами, тайн, интриг и все это смешано и перемешано в куске глины, из которого автор так искусно создает свой сосуд-историю и покрывает его эмалью с необыкновенными узорами и существами.
Байетт меня одновременно очаровывает и смущает...смущает многослойностью своих произведений, когда за слоем скрывается слой, под ним еще один, и даже когда тебе кажется, что ты докопался до сути, тебя не отпускает подспудное чувство, что автор имел в виду что-то еще..что-то, до чего ты еще не дорос, чего ты еще не знаешь. Как там говорила Дороти? "Я хочу знать." Вот и Байетт провоцирует это чувство своими романами - желание знать и искать и исследовать.
На обложках книг часто пишут обычные восторженные банальности, но в случае с "Детской книгой" лучше и не скажешь.
Эта книга - литературное пиршество. И точка :)