По окончании медицинского факультета Киевского университета в 1916 году, получив степень лекаря с отличием, Михаил Афанасьевич Булгаков 4 года проработал врачом. Медицинская практика писателя была положена в основу цикла «Записки юного врача».
– Приезжаю я в то же Дульцево к роженице...– Это Дульцево – знаменитое место, – не удержался фельдшер и добавил: – Виноват! Продолжайте, коллега!– Ну, понятное дело, исследую, – продолжала коллега Пелагея Иванна, – чувствую под пальцами в родовом канале что-то непонятное... То рассыпчатое, то кусочки... Оказывается – сахар-рафинад!– Вот и анекдот! – торжественно заметил Демьян Лукич.– Поз-вольте... ничего не понимаю...– Бабка! – отозвалась Пелагея Иванна. – Знахарка научила. Роды, говорит, у ей трудные. Младенчик не хочет выходить на Божий свет. Стало быть, нужно его выманить. Вот они, значит, его на сладкое и выманивали!
А Косой ему: "Да что ж, говорит, Липонтий Липонтьич, не помогают ваши горчишники ничего". "Врешь! - отвечает Липонтий. - Не могут французские горчишники не помочь! Ты их, наверное, не ставил?" "Как же, говорит, не ставил? И сейчас стоит..." и при этом поворачивается спиной, а у него горчишник на тулупе налеплен!..
- Демьян Лукич, - обратилась она к фельдшеру, - приготовляйте хлороформ. Прекрасно, что сказала, а то ведь я еще не был уверен, под наркозом ли делается операция! Да, конечно, под наркозом - как же иначе!
Большой опыт можно приобрести в деревне, – думал я, засыпая, – но только нужно читать, читать, побольше... читать...
У нас, знаете ли, вся жизнь из анекдотов состоит...
Давно уже отмечено умными людьми, что счастье как здоровье: когда оно налицо, его не замечаешь. Но когда пройдут годы, – как вспоминаешь о счастье, о, как вспоминаешь!
Никакой боли нет. О, наоборот: я предвкушаю эйфорию, которая сейчас возникнет. И вот она возникает. Я узнаю об этом потому, что звуки гармошки, на которой играет обрадовавшийся весне сторож Влас на крыльце, рваные, хриплые звуки гармошки, глухо летящие сквозь стекло ко мне, становятся ангельскими голосами, а грубые басы в раздувающихся мехах гудят, как небесный хор. Но вот мгновение, и кокаин в крови по какому-то таинственному закону, не описанному ни в какой из фармакологии, превращается во что-то новое. Я знаю: это смесь дьявола с моей кровью. И никнет Влас на крыльце, и я ненавижу его, а закат, беспокойно громыхая, выжигает мне внутренности. И так несколько раз подряд, в течение вечера, пока я не пойму, что я отравлен. Сердце начинает стучать так, что я чувствую его в руках, в висках... а потом оно проваливается в бездну, и бывают секунды, когда я мыслю о том, что более доктор Поляков не вернется к жизни...
Правая моя рука лежала на стетоскопе, как на револьвере.
Я знаю: это смесь дьявола с моей кровью.
Давненько я не брался за свой дневник. А жаль. По сути дела, это не дневник, а история болезни...
Не могу не воздать похвалу тому,кто первый извлек из маковых головок морфий.
Анна (печально). — Что тебя может вернуть к жизни? Может быть, эта твоя Амнерис — жена?Я. — О нет. Успокойся. Спасибо морфию, он избавил меня от неё. Вместо неё — морфий.
У морфиниста есть одно счастье, которое у него никто не может отнять, - способность проводить жизнь в полном одиночестве. А одиночество - это важные, значительные мысли, это созерцание, спокойствие, мудрость...
Как нелепо и страшно жить на свете.
Дождь льет пеленою и скрывает от меня мир. И пусть скроет его от меня. Он не нужен мне, как и я никому не нужен в мире.
Уютнейшая вещь керосиновая лампа, но я за электричество!
Направляясь в мурьевскую глушь, я, помнится, еще в Москве давал себе слово - держать себя солидно. Мой юный вид отравлял мне существование на первых шагах. Каждому приходилось представляться:
- Доктор такой-то.
И каждый обязательно поднимал брови и спрашивал:
- Неужели? А я-то думал, что вы еще студент.
- Нет, я закончил, - хмуро отвечал я и думал: "Очки мне нужно завести, вот что". Но очки было заводить не к чему, глаза у меня были здоровые, и ясность их еще не была омрачена житейским опытом. Не имея возможности защищаться от всегдашних снисходительных и ласковых улыбок при помощи очков, я старался выработать особую, внушающую уважение повадку. Говорить пытался размеренно и веско, порывистые движения по возможности сдерживать, не бегать, как бегают люди в двадцать три года, окончившие университет, а ходить. Выходило все это, как теперь, по прошествии многих лет, понимаю, очень плохо.
... а закат, беспокойно громыхая, выжигает мне внутренности.
А одиночество - это важные, значительные мысли, это созерцание, спокойствие, мудрость...
Давно уже отмечено умными людьми, что счастье — как здоровье: когда оно налицо, его не замечаешь. Но когда пройдут годы, — как вспоминаешь о счастье, о, как вспоминаешь!
Да почему, в конце концов, каждому своему действию я должен придумывать предлог?
Давно уже отмечено умными людьми, что счастье — как здоровье: когда оно налицо, его не замечаешь. Но когда пройдут годы, — как вспоминаешь о счастье, о, как вспоминаешь!
Давно уже отмечено умными людьми, что счастье - как здоровье: когда оно налицо, его не замечаешь.
Быть интеллигентом вовсе не значит обязательно быть идиотом...
Уютнейшая вещь - керосиновая лампа, но я за электричество!