Роман известного испанского писателя рассказывает о духовной эволюции людей его поколения. Действие книги развивается в трех временных планах: от современности через сороковые годы – к тридцатым, периоду борьбы за Республику. Точность социально-психологических портретов, динамизм, граничащая с трагизмом напряженность повествования делают эту книгу событием в современной испанской литературе.
Война все поганит, а пуще всего – человеческие чувства. До войны у людей чувства лучше были. Теперь их у людей и вовсе не осталось – ни хороших, ни плохих. Нету – и точка. Такие дела.
Если вы станете слушать, что они говорят друг о друге, наслушаетесь всякого, жизни скудные и разговоры мелкие, но вы посмотрите на них на улице, в лавках, на балконах: как они держатся друг за друга, как уверены друг в друге и как ты сам чувствуешь себя спокойно и уверенно, когда возвращаешься домой, в свой мир, который знаешь и который знает тебя.
- Что из увиденного тебе запомнилось больше всего?
- Статуя Дантона.
- Интересно. Тебе, пожалуй, ближе Робеспьер.
- Конечно.
- Все, кому близок Робеспьер, в сердце носят Дантона и кончают как Дантон и Робеспьер.
-- За падение режима!
-- Какого режима?
Шуберт сделал вид, что не понимает вопроса Ирене.
-- Неважно. Любой режим в конце концов должен упасть. Надо постоянно пить за падение режима.
Слово "подпольный" было произнесено совсем тихо, словно о подпольном следовало говорить подпольно, подумал Вентура.
-- Я тоже иду.
-- Куда идешь? Все вы с ума посходили, что ли? Из-за какого-то пианино. Разве нельзя пройти нормально по улице и попросить пианино, как положено?
-- Пианино -- дело десятое, сеньора Асунсьон. Главное -- приключение.
А кончилось тем, что симфонию Шостаковича задушили, поскольку, по утверждению "Правды", простые люди не могут насвистывать ее во время бритья.
... церковь в премодернистском стиле на другой стороне улицы выглядела маленькой фабрикой по производству веры и надежды.
– Он похож на осколок другой жизни.
– Как всякий, кто не умрет от рака или от инфаркта к шестидесяти годам.
– Нет, я не про это. У него та жизнь внутри.
– Да вы, наверное, дон Альберт, тут не застрянете, вот добудете пианино и заживете по-другому, а эту улицу, если забредете на нее, то и не узнаете. Я – тоже, хоть и живу тут с самого детства, и в этом доме умер мой отец, родился мой племянник и сам я прожил лучшие и худшие годы жизни, знаю всех соседей, почти все они – побежденные в этой войне, а после войны тащат свою жизнь на закорках, как покойника.