«Голем» – это лучшая книга для тех, кто любит фильм «Сердце Ангела», книги Х.Кортасара и прозу Мураками. Смесь кафкианской грусти, средневекового духа весенних пражских улиц, каббалистических знаков и детектива – все это «Голем». А также это чудовище, созданное из глины средневековым мастером. Во рту у него таинственная пентаграмма, без которой он обращается в кучу земли. Но не дай бог вам повстречать Голема на улице ночной Праги даже пятьсот лет спустя…
Каждый вопрос, рождающийся в человеке, получает свой ответ в то мгновение, когда он поставлен его духом.
Я не сплю и не бодрствую, и в полусне в моем сознании смешивается пережитое с прочитанными слышанным, словно стекаются струи разной окраски и ясности
«Иногда человек так напрягает свои мысли [...], что они в состоянии перескочить, как искра, из одного мозга в другой.»
Мимо промелькнула женщина. Лица ее я не видел, она отвернулась – на ней было покрывало из льющихся слез.
Вся жизнь не что иное, как ряд вопросов, принявших форму и несущих в себе зародыши ответов, и ряд ответов, чреватых новыми вопросами. Кто видит в ней нечто другое, тот глуп.
Если бы он знал, как мне больно от его сострадания!
Но на земле часто поступок хороший и честный ведет к таким же последствиям, как и самый дурной, потому что мы, люди, не умеем отличать ядовитого семени от здорового.
Люди не идут никаким путём, ни путём жизни, ни путём смерти. Вихрь носит их, как солому.
Кто не ловит знания каждым атомом своего существа, как задыхающийся – воздух, тот не может уразуметь тайн Господних.
Буквы ползли, точно муравьи, по страницам, и я не понимал ни слова из того, что читал.
Так глубоко ненавидеть мы можем только то, что является частью нас самих.
По сентиментальности узнают сволочь. Тысячи бедняков могут умирать с голоду, и это никого не проймёт, но если какой-нибудь размалёванный паяц, одетый в лохмотья, закатит глаза на сцене, - они начинают выть, как собака на цепи...
…стоит только высказать мысль, как она приобретает уже отвратительный привкус земного.
Люди не идут никаким путём, ни путём жизни, ни путём смерти. Вихрь носит их, как солому. В Талмуде сказано: «прежде, чем Бог сотворил мир, он поставил перед своими созданиями зеркало, чтобы они увидали в нём страдания бытия и следующие за ними блаженства. Одни взяли на себя страдания, другие – отказались, и вычеркнул их Бог из книги бытия».
Дикое отвращение к жизни сжимает мне горло.
Чувствовать буквы и читать их не только глазами, создать в себе истолкователя немого языка человеческих инстинктов - вот ключ к тому, что-бы ясным языком говорить с самим собою.
Одну мысль я мог прогнать только посредством другой, умирала одна, ее трупом питалась следующая.
...никто не мог вспомнить, чтоб он когда-либо говорил о чем-нибудь, кроме юридических наук. Но именно в таких замкнутых сердцах живет особенно пламенная тоска.
Человек с чувством стыда должен говорить спокойно, не с пафосом, как проститутка, или – или поэт. С тех пор, как мир стоит, никому бы не пришло в голову «ломать руки» от горя, если бы актеры не присвоили этому жесту такого пластического характера.
Человек проходит, как тень.
Когда люди подымаются с ложа сна, они воображают, что они развеяли сон, и не знают, что становятся жертвой своих чувств, что делаются добычей нового сна, более глубокого, чем тот, из которого они только что вышли.
Жизнь наша есть не что иное, как обретшие внешнюю форму вопросы, вынашивающие во чреве своём зародыши ответов, и ответы, чреватые новыми вопросами. Тот, кто видит в жизни что-то другое, — глупец.
Ах, если бы никогда не всходило больше солнце и не роняло бы в сердца своей жизнерадостной лжи!
Я прочел книгу до конца и еще держал ее в руках, и казалось мне, что я в поисках чего-то перелистывал свои мозги, а вовсе не книгу.