В королевстве Шесть Герцогств царят мир и спокойствие. В прошлом остались войны красных кораблей. Нет больше короля Верити. Страной, пока не достиг совершеннолетия принц Дьютифул, правит вдовствующая королева Кетриккен. Фитц Чивэл, бывший королевский убийца, давно отошел от дел и вот уже много лет живет в хижине неподалеку от покинутого городка Кузница. Но однажды к Фитцу является его старый учитель Чейд и зовет бывшего ученика в Баккип – обучать юного принца владению Скиллом. Навещает Фитца и...
Хватит нюхать старую тушу твоей прежней жизни, мой брат. Может быть, тебе и нравится все время страдать. Лично мне — нет. Уйти и оставить в покое кости не стыдно, Изменяющий. — Он наконец повернул голову и посмотрел на меня своими глубоко посаженными глазами. — И не слишком разумно постоянно себя мучить, день за днем. Ты ничего не должен этой боли. Поверь мне, ты не станешь хуже, если забудешь о ней.
Иногда мир легче обрести, если не пытаться от него бежать.
Лучше не видеть того, что люди стараются скрыть.
Иногда приходится рассчитывать на удачу или, как Шут, верить в судьбу.
Бессмысленно тревожиться о том, что еще не произошло.
Как только человек сломлен болью, он навсегда становится жертвой.
...но если ты ПОЧТИ в чем-то уверен ,значит где-то на задворках твоего сознания шевелится маленьких червячок сомнения
Куда бы я ни ушел, как бы далеко отсюда ни находился, часть меня всегда будет здесь, с теми, кого я люблю.
Не следует забывать, что иногда достаточно небольшого камешка в колее, чтобы колесо изменило направление движения.
Когда мне было двадцать, я считал, что люди, перевалившие тридцатилетний рубеж, балансируют на грани старческого слабоумия. Теперь же мне чудилось, будто я болтаюсь где-то по середине между юностью и дряхлостью: на неопытность молодости уже не сошлешься, но и время чудачеств старости еще не пришло.
И чем больше я слушал рассказы других людей и изучал книги, тем больше проникался убеждением, что такие записи нужны вовсе не для того, чтобы сохранить знания. Они необходимы, чтобы зафиксировать прошлое определенным образом. Как высушенный цветок, мы пытаемся удержать его и сказать: все было именно так, как в тот день, когда я все это видел. Но подобно цветку, прошлое нельзя поймать и сохранить нетронутым. Оно теряет свой аромат и жизненную силу, хрупкость превращается в ломкость, цвета тускнеют. И когда ты в следующий раз смотришь на цветок, то понимаешь, что хотел запечатлеть совсем другой миг, который исчез навеки.
Ты заболел? Нет. Я просто глуп. О,ничего нового. Однако ты до сих пор от этого не умер.
...правда – это дерево, которое растет из опыта человека. Дитя видит желудь своей каждодневной жизни, взрослый смотрит на дуб.
Смерть всегда легче и безболезненнее, чем жизнь! Но мы-то выбираем жизнь. Потому что на самом деле смерть не ее противоположность, а просто один из вариантов выбора. Смерть наступает тогда, когда тебе не остается ничего иного.
Ты портишь радость сегодняшнего дня, заглядывая в завтра. Завтра все равно наступит – причем гораздо быстрее, чем ты думаешь.
«Когда отрезаешь от правды кусочки, чтобы окружающие не считали тебя дураком, в конце концов оказывается, что ты самый настоящий болван».
Не имеет никакого значения, кто твой отец. Твои родители произвели тебя на свет, но человека из себя ты делаешь сам.
Никто не может вернуться в детство. Но в жизни каждого человека возникают периоды, когда на короткое время к нему возвращается ощущение, что мир – это чудесное место, а сам он бессмертен. Когда ты юн, тебе кажется, что любую ошибку можно исправить.
Тот,кто не прошёл обучения,может совершить ошибку .Но тот ,кто знает,чем ему грозит такая ошибка,не заслуживает прощения
Нет смысла беспокоиться из-за того ,что не произошло
Жестокости учатся, следуя не только чужому примеру, по и собственному опыту.
История не более определенна и мертва, чем будущее. И прошлое не дальше, чем ваш последний вздох.
Иногда мне кажется, что именно так, дрейфуя между сном и бодрствованием, человек отдыхает лучше. Разум бродит в сумраке обоих состояний и находит истину, таящуюся в реальности и снах. Здесь, дожидаясь своего часа, обитают мысли и чувства, к восприятию которых мы еще не готовы.
Ты-самая печальная песня из мужчин, которых мне довелось встретить.
«– Я больше не должен звать тебя Шутом. Как ты хочешь, чтобы я тебя называл?
– Ха, как я хочу, чтобы ты меня называл? Понятно. Вот это правильно поставленный вопрос. – Насмешка в его тоне звучала музыкой, легкой и приятной.
Я помолчал и сформулировал свой вопрос как можно проще.
– Как твое настоящее имя?
– Ах. – Он вдруг стал серьезным и медленно вздохнул. – Мое имя. Ты имеешь в виду, как меня назвала мать, когда я родился?
– Да, – ответил я и затаил дыхание.
Шут редко говорил о своем детстве, и я вдруг понял, что прошу у него очень многого. Я подумал о древней магии имени: если я знаю твое истинное имя, я обладаю над тобой властью. Если я назвал тебе свое, я даровал тебе эту власть. Я часто задавал Шуту прямые вопросы, и, как и прежде, одновременно боялся и с нетерпением ждал ответа.
– И если я тебе его открою, ты будешь им меня называть? – спросил он таким тоном, что я понял: необходимо как следует взвесить свой ответ.
Я задумался. Его имя принадлежит только ему, и не мое дело выбалтывать его кому ни попадя.
– Только когда мы одни. И только если ты захочешь, – серьезно проговорил я, считая свои слова торжественной клятвой, которую нельзя нарушить.
«Шут повернулся ко мне лицом, на котором был написан восторг.
– Я захочу, – заверил он меня.
– Ну? – повторил я свой вопрос, неожиданно мне стало не по себе, показалось, что он снова меня перехитрил.
– Имя, которое дала мне мать, я отдаю тебе, ты можешь меня им называть, когда мы вдвоем. – Он снова вздохнул и снова отвернулся к огню, потом закрыл глаза, но его ухмылка стала еще шире. – Любимый. Она называла меня только так – Любимый.
– Шут! – запротестовал я.
Он весело рассмеялся, явно наслаждаясь происходящим.
«– Шут, я серьезно. – Комната начала медленно вращаться вокруг меня, и я понял, что, если скоро не засну, меня вытошнит.
– А ты думаешь, я шучу? – Он издал театральный вздох. – Ну, если не можешь называть меня «Любимый», тогда, полагаю, тебе придется продолжать называть меня «Шут». Потому что я всегда останусь для тебя Шутом, Фитц.
– Том Баджерлок.
– Что?
– Теперь я Том Баджерлок. Меня все знают под этим именем.
Он помолчал немного, а потом решительно заявил:
– А я – нет. Если ты настаиваешь на том, чтобы мы с тобой сейчас взяли себе новые имена, я буду называть тебя «Любимый». И тогда ты будешь звать меня «Шут». – Он открыл глаза и откинул голову назад, чтобы взглянуть на меня. Изобразив на лице дурацкую улыбку влюбленного, тяжело вздохнул и сказал:
– Спокойной ночи, Любимый. Мы слишком долго не виделись.»