Потому что ощущение реальность происходящего - и за это нужно быть благодарным - приходит к нам только на очень короткие промежутки времени.
В июле 1940-го Гитлер строит – прямо как Наполеон в 1805-м – планы вторжения в Англию. Только для того, чтоб отложить их и отправиться – марш-марш – в Россию. Прямо как Наполеон.
Так кто тут говорил, что история не движется по кругу?
Внезапная, капающая по каплям тишина ударяет, как гонг.
...ничто на свете, даже страсть, не может нас заставить принять то, отчего выворачивает наизнанку...
Бог, он для простых, для отсталых людей во всяких Богом забытых местах.
Н-да, карты снова легли на конец света - может, на сей раз не соврут. Но чувство знакомое. У саксонских отшельников было такое же чувство. И у тех, что строили пирамиды, чтобы доказать ошибочность этого чувства... Это старое, старое чувство, что все на свете может в конечном счете оказаться приравненным к ничто.
«Знаете, что такое звезды? Серебряная пыль благословения Божьего. Маленькие, стертые в порошок крошки неба. Господь их бросил вниз, чтобы они на нас упали. А потом и увидал, какие мы дурные, и передумал, и велел звездам остановиться. Вот потому-то они и висят себе на небе, и вид у них такой, как будто вот-вот упадут, вот-вот…»
Реальность есть отсутствие событий, пустота, зияние, плоскость. Реальность - это когда ничего не происходит. Какая уйма исторических событий, задайте-ка себе вопрос, случившихся по тем или иным причинам, имели под собой, по большому счету, одно-единственное основание - страстное желание, чтобы хоть что-то случилось?
История...есть вещь сугубо невозможная - попытка обладающего неполным знанием дать отчет о действиях, также предпринятых с позиции неполного знания.
История начинается в той точке, где все идет наперекосяк; история рождается из бед, из замешательства, из сожалений.
И все-таки Здесь и Сейчас, которое приносит нам и радость, и страх, приходит крайне редко – и даже не склонно являться по нашему вызову. Так уж оно все устроено: в жизни полным-полно пустого места. Мы на одну десятую живая оболочка, на девять – вода; вот так и жизнь на одну десятую Здесь и Сейчас, а на девять – урок истории. Потому что большую часть времени Здесь и Сейчас нет ни здесь, ни сейчас.
Сегодня толпа горой стоит за одну партию, завтра за другую, но, как только ее первоочередные нужды удовлетворены, как только она утолила первичное чувство голода, она готова пойти за Наполеоном с не меньшей готовностью, нежели за Дантоном. Без толпы революций, должно быть, и впрямь не бывает, однако сама по себе толпа отнюдь не революционна..
Ну а веселье - обязательно ли весел тот, кто его производит?
Однажды вы будете точь-в-точь как ваши родители. Но если перед тем, как стать похожими на родителей, они бы попытались побороться за то, чтобы не стать такими, если бы они только попробовали...если бы они только попробовали не дать себе и миру соскользнуть. Не дали бы миру стать хуже?.
Дети, не переставайте спрашивать почему. Не забывайте об этом вашем "почему, сэр?". Почему, сэр? Хотя, чем больше вы спрашиваете, тем труднее найти ответ, тем больше необъяснимого, тем больше боли, и ответам, такое впечатление, никогда и близко не дойти до цели, не пытайтесь избежать этого вопроса - Почему.
Дети, будьте любопытными. Ничего нет хуже..., чем если пропадает любопытство. Ничто так не давит, как попытки подавить любопытство. Из любопытства рождается любовь. Она венчает нас с миром. Оно - составная часть извращенной, идиотской нашей любви к этой несносной планете, на которой мы живем. Люди мрут, когда уходит любопытство. Людям надо искать, людям надо знать. О какой такой по-настоящему революционной революции может идти речь, покуда мы не узнаем, из чего сделаны.
Боже мой, какие же моря веселья нам необходимы и какими глубокими глотками его нужно пить, чтоб только уравновесить все те печали, коих у жизни в запасе...
Дети, зло - это не то, что происходит где-то за семью морями, - оно внезапно трогает вас сзади за локоть.
Дождь на похоронах кстати: он прячет человеческие слёзы и намекает на слёзы небесные.
И – подумайте над этим, дети, – не занимались ли Аткинсоны-пивовары, по большому счету, тем же самым, чем занимался отец Фредди Парра, когда он пристрастился к выпивке? Пытались залить, загнать вглубь чувство пустоты. Поднять настроение. Добыть огонь, добыть брожение из водянистого ничто…
Ах уж эти иконы и идолы, эмблемы и тотемы истории. Ведь стоит нам скинуть один, как тут же другой займет его место. Ведь нам никуда не деться от сказок.
Любовь же, которая всегда отыщет брешь, имеет свои этапы. Начинается она с обожания. Обожание переходит в страсть, страсть в верность, верность в единение душ и тел.
Как наша зависть, покаявшись, разрешается во милосердии.