Опытный психотерапевт Джулиус узнает, что смертельно болен. Его дни сочтены, и в последний год жизни он решает исправить давнюю ошибку и вылечить пациента, с которым двадцать лет назад потерпел крах. Филип — философ по профессии и мизантроп по призванию — планирует заниматься «философским консультированием» и лечить людей философией Шопенгауэра — так, как вылечил когда-то себя. Эти двое сталкиваются в психотерапевтической группе и за год меняются до неузнаваемости. Один учится умирать. Другой...
Но есть существенная разница между знать и знать. Появление смерти приблизило его к настоящему знанию. Не то чтобы он вдруг, в единый миг, стал мудрее; просто теперь, когда многое из того, что раньше мешало ему видеть главное — карьера, любовь, деньги, признание, слава, — исчезло, его взгляд приобрел ясность.
Вывод ясен: терпи близость другого, пока это необходимо, и избегай ее, где только можешь. Любой современный психотерапевт тут же, не колеблясь, порекомендовал бы человеку с подобными взглядами пройти полный курс лечения.
Всякий раз, когда я пытался установить контакт, кончалось тем, что я терял часть самого себя. У меня никогда не было друзей, и я не собираюсь их заводить. Надеюсь, ты помнишь, я был одиноким ребенком, мать мной не интересовалась, отец был несчастным человеком и покончил жизнь самоубийством. Если честно, я еще не встречал людей, которые могли бы предложить мне что-то интересное, — и вовсе не потому, что я их не искал. Каждый раз, когда я пытался завести знакомство, получалось как у Шопенгауэра: либо несчастные страдальцы, либо глупцы, либо люди с дурным нравом и низкими наклонностями. Естественно, я говорю о тех, кто живет сегодня, — великих мудрецов прошлого это не касается.
Давайте вспомним Моцарта, который в девять лет поразил венский двор безупречной игрой на клавесине. Или — если пример с Моцартом не задевает струн вашего сердца (слабая тень улыбки) — возьмем что-нибудь поближе — к примеру, «Битлз», которые в девятнадцать лет покорили своими песнями Ливерпуль.
Кант был так пунктуален, что горожане сверяли по нему часы всякий раз, когда он выходил на прогулку.
Я тоже сторонюсь двуногих и согласен с замечанием Шопенгауэра, что счастлив тот, кто может почти совершенно обходиться без своих соплеменников. Что можно возразить на это? Разве не двуногие устроили ад на земле? Шопенгауэр правильно говорил: «Ноmо homini lupus» — человек человеку волк.
Но я также говорю, что чужое мнение обо мне не может, не должно, менять мое мнение о самом себе.
Упоминая о своем общении с другими людьми, он никогда не упустит случая пожалеть о потраченном времени. «Лучше вообще не уметь говорить, чем вести бесплодные и утомительные беседы, какие неизменно случаются между двуногими».
Кант произвел переворот в философии, заявив, что человек скорее создает реальность, чем ее ощущает. Он исходил из того, что наши физические ощущения, проходя через нервный аппарат, трансформируются и затем, вновь собираясь в мозгу, представляют нам картину, которую мы называем реальностью, но которая на самом деле является химерой, фикцией, существующей только в нашем познающем и анализирующем сознании. В самом деле; такие категории, как причина и следствие, последовательность, множество, пространство и время, являются созданием нашего мозга, а вовсе не реальными сущностями мира, лежащего «вовне».
Мы не можем «видеть» ничего, кроме нашей собственной версии того, что происходит «вовне». Мы никоим образом не можем знать, что «на самом деле» находится «там», то есть постичь сущность, лежащую за пределами наших ощущений и нашего сознания.
От своего собственного тела мы получаем знание, которое мы не можем определить в понятиях и передать другим, потому что подавляющая часть нашей внутренней жизни нам неизвестна. Она вытеснена из сознания и не допускается в него, потому что знание нашей глубинной природы (ненависть, страх, зависть, сексуальные желания, агрессия, корысть) причинило бы нам больше страданий, чем мы могли бы вынести.
Ее восхищала эта мощь, этот интеллект, бесстрашие, с которым он расправлялся с любыми предрассудками. Однако позже, когда она узнала побольше о нем самом, она почувствовала непреодолимое отвращение к этому человеку. Пэм сняла с полки старенький томик из полного собрания сочинений и, открыв раздел «О нашем поведении по отношению к другим», перечитала подчеркнутые места:
• «В жизни превосходство может быть приобретено лишь тем, что человек ни в каком отношении не будет нуждаться в других и открыто станет показывать это».
• «Чем меньше уважаешь других, тем больше они будут уважать тебя».
• «Немного вежливости и дружелюбия способны сделать людей уступчивыми и услужливыми. Таким образом, вежливость для человека то же, что для воска тепло».
Теперь она вспомнила, за что так невзлюбила Шопенгауэра
Какие же выводы извлекает Шопенгауэр из внутреннего знания собственного тела? Внутри нас и повсюду в природе существует непрестанная, неутомимая, вечная первичная жизнь, которую он называет волей. «Куда мы ни взглянем, – пишет он, – мы видим это стремление, составляющее ядро и в себе каждой вещи». Что есть страдание? Это «задержка, которую это стремление терпит от преграды, возникающей между нею и ее временной целью». А что же есть счастье, благополучие? Это «достижение цели».
Мы хотим, хотим, хотим, хотим. Десятки желаний одновременно томятся в подсознательной области каждого человеческого существа, стоящего на определенном уровне развития. Воля неустанно толкает нас вперед, и едва мы успеваем удовлетворить одно желание, как тут же ему на смену приходит другое, а за ним третье, четвертое – и так без конца.
Человеческая жизнь, по мнению Шопенгауэра, есть цепь мучительных страданий. Он сравнивает их с муками Тантала или с мифическим огненным колесом Иксиона: Иксион, царь, осмелившийся перечить Зевсу, был в наказание привязан к пылающему колесу, что вращалось вечно; Тантал за свою непочтительность к Зевсу был осужден на вечные искушения соблазнами, которые он никогда не мог удовлетворить. Человеческая жизнь, говорит Шопенгауэр, вечно вращается вокруг оси желаний, за которыми приходит насыщение. Но удовлетворяет ли нас это насыщение? Увы, лишь на время. Почти немедленно вслед за насыщением наступает скука, и мы снова приходим в движение – на этот раз чтобы избежать ее мучений.
Уже в детские годы образуется прочная основа нашего мировоззрения, а следовательно, и его поверхностный либо глубокий характер; в последующее время жизни оно получает свою целостность и законченность, но в существенных своих чертах остается неизменным.
Никогда ни один человек в конце своей жизни, если только он разумен и искренен, не пожелает еще раз пережить ее: гораздо охотнее изберет он полное небытие
Дети, не связанные с матерью узами нежной любви, лишены той уверенности в себе, которая позволяет им в дальнейшем полюбить себя и поверить в то, что и другие могут их любить, что любовь вообще существует на свете. Вырастая, они отстраняются от общества, уходят в себя и часто воспринимают других людей как личных соперников.
Шопенгауэр считал, что очень красивая женщина, как и очень умный мужчина, осуждены на одиночество. Он говорил, что окружающие часто бывают ослеплены завистью и отвергают тех, кто лучше их. По этой причине у таких люди обычно не бывает близких друзей среди представителей того же пола.
Чем больше человек имеет внутри себя, тем меньше он ждёт от остальных
--.....чужое мнение обо мне не может, не должно, менять мое мнение о самом себе.
— Нет, это как-то не по-человечески, — заметил Тони.
— Не по-человечески я чувствовал себя, когда позволял своему мнению скакать, как мячик, в зависимости от того, что скажут про меня другие.
Платон, - вставил Филип, - заметил как-то, что любовь не в том, кого любят, а в том, кто любит.
Изменить "так было" на "так я хотел" - вот что я готов назвать истинным спасением.
Чем больше у человека привязанностей, тем обременительнее для него жизнь и тем больше он страдает, когда приходится с ней расставаться.
Наслаждаться настоящим и обратить это в цель своей жизни — величайшая мудрость, так как оно одно реально, все же остальное — только игра воображения. Но с одинаковым успехом можно было бы назвать это и величайшей глупостью; ибо то, чего уже больше нет в следующее мгновение, что исчезает, подобно сну, недостойно серьезного стремления.
Он считал, что церковь наживается на врождённой потребности человека в метафизике, дурачит людей и к тому же тонет в собственной лжи, отказываясь признать, что сознательно замаскировала истины в своих аллегориях.
— Знаешь, что я тебе скажу? — добавил Тони. — Шопенгауэр, конечно, вылечил тебя, но теперь тебе нужно вылечиться от Шопенгауэра.