Проза Бориса Поплавского (1903–1935) — явление оригинальное и значительное, современники считали, что в ней талант Поплавского «сказался даже едва ли не ярче, чем в стихах» (В.Вейдле). Глубоко лиричная, она в то же время насквозь философична и полна драматизма. Герои романов — русские эмигранты, пытающиеся осмыслить свою судьбу и найти свое место на этой земле.
Местами практически нечитабельно; в комментариях приводится цитата из рецензии В. Вейдле, написавшего, что у Поплавского "язык не всегда поспевает за стилем" - в отношении "Аполлона Безобразова" это кажется даже преуменьшением. Судя по фрагментам из "Домой с небес", которые я читала, за годы, разделявшие два романа, он очень сильно вырос.
Вообще, складывается впечатление, что Поплавский (русский Рембо, анфан террибль эмигрантской литературы и т.д.) был что в жизни, что в письме одинаково порывист, недисциплинирован и переменчив; его духовная и творческая жизнь могла быть очень напряженной - но именно организованности и дисциплины ему трагически не хватало (трагически - потому что одного таланта, хотя и яркого, было недостаточно, чтобы уравновесить эту расхлябанность). Пишет он, во всяком случае, очень неровно.
По содержанию. Я как-то написала, что мне трудно воспринимать всерьез Генри Миллера, потому что перед глазами встает сорокалетний мужик, воображающий себя романтическим поэтом-революционером, кичащийся статусом безработного и упивающийся наивнейшим мистицизмом; простить эту смешную глуповатую самонадеянность молодым было бы проще. Собственно, "Аполлон Безобразов" - это практически оно самое и есть, "Тропик Рака" с героями, ведущими себя сообразно возрасту: полубездомное существование в Париже двадцатых, горячечное философствование, бесцельное шатание по улицам, встречи с друзьями. Правда, по сравнению с героями Миллера полупоэты-полубомжи Поплавского уделяют вопросам пола очень мало внимания; а вот наивный мистицизм занимает в их рассуждениях наицентральнейшее место - где у Миллера секс, там у Поплавского Бог, Отец Света, Христос, Адам, Люцифер; гностицизм, Каббала, католический мистицизм, старообрядческие секты. Русские-с, что с них возьмешь.
А больше всего мне понравилось, что герои столько спят. Некоторые писатели, например, любят описывать еду - а Поплавский так же детально и вкусно (простите) описывает сон, кто, где и как спит.
Просыпаясь туманным утром, я долго думал о его жизни, и Аполлон Безобразов, почему-то всегда угадывая мое пробуждение, хотя я не шевелился, предлагал мне идти за молоком и любил разрешать возникающий спор карточной игрой, ибо считал, что жребий есть единственное прямое участие Бога в жизни человека и народов; греки были религиозной нацией лишь до тех пор, пока выбором чиновников и решений руководили жребий и оракул. После чего указанный Провидением спускался в сырой колодезь лестницы и, возвращаясь, заставал товарища своего спящим на разбросанных картах, а на полу догорающую спиртовку с наполовину уже распаявшимся, выкипевшим чайником, ибо сон мы считали несомненно важнейшим из наших времяпровождений.
Аполлон Безобразов спал в шкафу. Его любимая комната была бывшая библиотека, стены которой сплошь занимали глубокие полки, на которых кое-где еще оставались пожелтевшие ярлыки с непонятными латинскими названиями. Аполлон Безобразов спал на этих полатях, и часто, когда я утром приходил за ним, его голос раздавался из совершенно неожиданного места, иногда с большой высоты под потолком, откуда он, наконец, приотворяя створки, не спеша выглядывал, как ожившая мумия из стены древнего могильника.
Тереза поместилась под самой крышей в комнате для прислуги. Она спала там на тонком матрасике на голом полу. А в соседних комнатах с разбитыми стеклами зимовали ласточки.
По вечерам мы все собирались вокруг маленькой железной печки, которую предыдущий сторож поставил в полукруглой комнате, окруженной широкими диванами-лежанками, обитыми рваной кожей. Там спал Богомилов, широко раскинувшись и свесив во сне огромную античную ногу, за которую Безобразов и прозвал его Зевсом. И никто очень долго не знал о нашем присутствии в доме, потому что длинный и заросший сад, где мы ломали сучья для печки, выходил прямо к выбоине окружной дороги, где через равномерные промежутки с шумом проносился поезд.
Там же на печке Зевс варил наш древнеримский обед, состоящий чаще всего из супа из белой фасоли, которую он долго перед этим мочил в разбитой мраморной ванне. А поздно ночью он читал при единственном на весь дом голубом фарфоровом ночнике, шарообразный голубой абажур которого, покрытый матовыми стеклянными волнами, оставлял на потолке длинные расходящиеся световые полосы вокруг центрального, более светлого круга, в необычайной тишине осенних ночей, в то время как, неподвижно глядя на потолок, я часами вспоминал что-то.
Потом я засыпал, и мне снились сны. Мы все вообще спали очень много, и часто до заката дом был погружен в сон.
- и т.д.
Местами практически нечитабельно; в комментариях приводится цитата из рецензии В. Вейдле, написавшего, что у Поплавского "язык не всегда поспевает за стилем" - в отношении "Аполлона Безобразова" это кажется даже преуменьшением. Судя по фрагментам из "Домой с небес", которые я читала, за годы, разделявшие два романа, он очень сильно вырос.
Вообще, складывается впечатление, что Поплавский (русский Рембо, анфан террибль эмигрантской литературы и т.д.) был что в жизни, что в письме одинаково порывист, недисциплинирован и переменчив; его духовная и творческая жизнь могла быть очень напряженной - но именно организованности и дисциплины ему трагически не хватало (трагически - потому что одного таланта, хотя и яркого, было недостаточно, чтобы уравновесить эту расхлябанность). Пишет он, во всяком случае, очень неровно.
По содержанию. Я как-то написала, что мне трудно воспринимать всерьез Генри Миллера, потому что перед глазами встает сорокалетний мужик, воображающий себя романтическим поэтом-революционером, кичащийся статусом безработного и упивающийся наивнейшим мистицизмом; простить эту смешную глуповатую самонадеянность молодым было бы проще. Собственно, "Аполлон Безобразов" - это практически оно самое и есть, "Тропик Рака" с героями, ведущими себя сообразно возрасту: полубездомное существование в Париже двадцатых, горячечное философствование, бесцельное шатание по улицам, встречи с друзьями. Правда, по сравнению с героями Миллера полупоэты-полубомжи Поплавского уделяют вопросам пола очень мало внимания; а вот наивный мистицизм занимает в их рассуждениях наицентральнейшее место - где у Миллера секс, там у Поплавского Бог, Отец Света, Христос, Адам, Люцифер; гностицизм, Каббала, католический мистицизм, старообрядческие секты. Русские-с, что с них возьмешь.
А больше всего мне понравилось, что герои столько спят. Некоторые писатели, например, любят описывать еду - а Поплавский так же детально и вкусно (простите) описывает сон, кто, где и как спит.
Просыпаясь туманным утром, я долго думал о его жизни, и Аполлон Безобразов, почему-то всегда угадывая мое пробуждение, хотя я не шевелился, предлагал мне идти за молоком и любил разрешать возникающий спор карточной игрой, ибо считал, что жребий есть единственное прямое участие Бога в жизни человека и народов; греки были религиозной нацией лишь до тех пор, пока выбором чиновников и решений руководили жребий и оракул. После чего указанный Провидением спускался в сырой колодезь лестницы и, возвращаясь, заставал товарища своего спящим на разбросанных картах, а на полу догорающую спиртовку с наполовину уже распаявшимся, выкипевшим чайником, ибо сон мы считали несомненно важнейшим из наших времяпровождений.
Аполлон Безобразов спал в шкафу. Его любимая комната была бывшая библиотека, стены которой сплошь занимали глубокие полки, на которых кое-где еще оставались пожелтевшие ярлыки с непонятными латинскими названиями. Аполлон Безобразов спал на этих полатях, и часто, когда я утром приходил за ним, его голос раздавался из совершенно неожиданного места, иногда с большой высоты под потолком, откуда он, наконец, приотворяя створки, не спеша выглядывал, как ожившая мумия из стены древнего могильника.
Тереза поместилась под самой крышей в комнате для прислуги. Она спала там на тонком матрасике на голом полу. А в соседних комнатах с разбитыми стеклами зимовали ласточки.
По вечерам мы все собирались вокруг маленькой железной печки, которую предыдущий сторож поставил в полукруглой комнате, окруженной широкими диванами-лежанками, обитыми рваной кожей. Там спал Богомилов, широко раскинувшись и свесив во сне огромную античную ногу, за которую Безобразов и прозвал его Зевсом. И никто очень долго не знал о нашем присутствии в доме, потому что длинный и заросший сад, где мы ломали сучья для печки, выходил прямо к выбоине окружной дороги, где через равномерные промежутки с шумом проносился поезд.
Там же на печке Зевс варил наш древнеримский обед, состоящий чаще всего из супа из белой фасоли, которую он долго перед этим мочил в разбитой мраморной ванне. А поздно ночью он читал при единственном на весь дом голубом фарфоровом ночнике, шарообразный голубой абажур которого, покрытый матовыми стеклянными волнами, оставлял на потолке длинные расходящиеся световые полосы вокруг центрального, более светлого круга, в необычайной тишине осенних ночей, в то время как, неподвижно глядя на потолок, я часами вспоминал что-то.
Потом я засыпал, и мне снились сны. Мы все вообще спали очень много, и часто до заката дом был погружен в сон.
- и т.д.
Сюжет: Париж, 1920-е годы. Молодой российский эмигрант Васенька влачит нищенское существование: у него нет ни работы, ни постоянного жилья, ни цели в жизни, ни каких-то контактов и поддержки от семьи. Абсолютно случайно он знакомиться со своим ровесником - другим русским эмигрантом и принципиальным бездельником Аполлоном Безобразовым, и они начинают прожигать жизнь вместе: ходить в кино, гимнастический зал, гулять по улицам Парижа, посещать балы, знакомиться с новыми людьми.
Герои. А.Б. на протяжении романа собирает вокруг себя целую толпу приживал и бездельников, которые лично у меня не вызвали никакого сочувствия. Среди них несовершеннолетняя Тереза, сбежавшая от сурового опекуна; шофер-сторож Тихон, по прозвищу Зевс; неудачливый, но богатый владелец ботанического магазина и средневекового замка на берегу моря Авероэс; полусумасшедший монах Роберт. Вся компания во главе с А.Б. живет за счет доходов Тихона и Авероэса. И абсолютно непонятно, почему эти двое кормят троих здоровых молодых людей, страдающих от хронического безделья и пустоты собственного существования.
Кто же такой Аполлон Безобразов?
По замыслу автора, как я его поняла, в главном герое заложен основной философский посыл романа. Не только в имени героя, но и в его характере заключено неразрешимое противоречие, уничтожающий персонажа дуализм. Молодой, сильный, здоровый, а главное умный и талантливый человек, способный дисциплинировать себя, добиваться поставленной цели с завидным упорством годами (я подчеркиваю, годами!), убивает время на полную ерунду. А.Б. не интересна никакая работа или учеба. Даже сама жизнь вроде бы ему опостылела, и он не гнушается шутками о самоубийстве. Сам герой понимает трагический дуализм своей натуры, добровольным пленником которой он оказался.
Мне кажется, что автор поднял очень интересную тему. Если нет смысла бороться за свое существование, а жить не бедствуя на всем готовом, то во что люди превращаются? В Аполлонов Безобразовых, Терез, Васенек - избалованных бездельников с завышенной самооценкой, которые никак не реализуют заложенный в них физический, интеллектуальный, творческий потенциал. Они не испытывают радости от существования, ни обществу, ни окружающим они тоже никакой пользы не приносят.
Что в романе не понравилось.
По сути, у книги нет никакого сюжета. Автор то увлекается зарисовками из бесцельных будней Васеньки и А.Б., то живописует красоту европейской природы, то ударяется в трагикомические зарисовки о бальных развлечениях российского эмигрантского сообщества в Париже, то рассуждает на отвлеченные философские темы, то знакомит нас дневником Терезы, в котором молодая девушка делится своими задушевными мыслями. Периодически автор вспоминает, что вроде тут он рассказывает нам о трагических эпизодах из жизни Терезы или Роберта, или пытается увлечь читателя неудачной интригой с любовным треугольником. К сожалению, сюжетные линии обрываются как-то резко или остаются недосказанными, отчего возникает полное непонимание, зачем вообще было вводить данных персонажей в сюжет, посвящать им столько времени. Из фрагментов не складывается единой и цельной картины. У меня было ощущение какой-то недоработанности теста.
Герои не вызывают сочувствия, потому что они абсолютно инертны, ничем не интересуются, живут словно во сне или в бреду. Нет ни целей. ни желаний, почти нет страстей. На отсутствии всего человеческого сложно построить запоминающиеся характеры.
Поставив серьезный философский и социальный вопрос автор не предлагает нам позитивного варианта его решения. Роман фактически заканчивается ничем. Вроде А.Б. удалось вырваться из порочного круга своих знакомых, но он просто уходит. Что с ним случилось дальше? Не началось ли все по новой с другими людьми? Ответа роман не дает.
У автора очень специфический язык. То предложения на пол-абзаца, то фразы в два-три слова.
Итог: роман на интересную тему, но очень "неровный" в плане сюжета, персонажей, языка изложения.
Книга прочитана в рамках игры "Книжное государство".
Мне показался роман слишком глубоким, поэтому не дотянуть мне в понимании его даже до половины глубины. Язык поэтичен, местами очень красив, многообразен и сюрреалистически сложен, поэтому нелегко поддается моему личному умению пользоваться герменевтикой. Герои, похоже, автобиографичны, поэтому роман словно исповедь. Проблема добра и зла перемешанно-перепутана, и снова трудно разобраться в присущих героям положительных и отрицательных характеристиках. Величественно безобразнО-безОбразен лишь один, Аполлон Безобразов, и то, смотря с какой стороны посмотреть..."по ту сторону добра и зла" разве существуют человеческие критерии оценки?!..Тереза также есть некий странный образ, задуманный автором, но противоречивые чувства вызывает описание героини во мне, читателе. Ожидала совсем иного, а встретила, откровенно говоря, то, что не понятно мне, да и нет большого желания понимать.
Как скучно тебе и холодно умирать.
Жизнь бессмысленна и пуста, когда она осмысленна и занята, заполнена.
Когда она пуста, среди угрызений совести, скуки и грязной посуды что-то яснее понятно и видимее то, что невидимо за смыслом. Так оно и случается, и тогда плачешь, плачешь.
(...) Есть страхи более необъяснимые, более едкие, чем страх смерти. Это страх непоправимого греха, нестерпимой вины и ответственности.
Уже давно ночь, а еще так жарко и больно лежать; и как я ничего не замечаю, когда владею собою, но стоит мне распуститься, и мне от всего становится больно.
Русские, женственно-чувствительные, вообще не умели стоически-величественно носить свою бедность, они всегда подражали кому-то одеждой — то каким-то бедным американцам, то художественному беспорядку, они тенденциозными голосами окликали друг друга, в поисках угощения кочевали между столами, разнообразно фальшивя, молчаливее и достойнее других были редкие довоенные эмигранты, двадцать лет сидящие здесь, про которых говорили, что когда земля начала освобождаться от потопа и выросла первая пальма, около нее появился столик и за ним — они; видимо, они еще помнили какую-то совершенно другую Европу.