«Константин Константинович Вагинов был один из самых умных, добрых и благородных людей, которых я встречал в своей жизни. И возможно, один из самых даровитых», – вспоминал Николай Чуковский.
Писатель, стоящий особняком в русской литературной среде 20-х годов ХХ века, не боялся обособленности: внутреннее пространство и воображаемый мир были для него важнее внешнего признания и атрибутов успешной жизни.
Константин Вагинов (Вагенгейм) умер в возрасте 35 лет. После смерти писателя, в годы советской власти, его произведения не переиздавались. Первые публикации появились только в 1989 году.
В этой книге впервые публикуется как проза, так и поэтическое наследие К.Вагинова.
Искусство требует обратного. Оно требует осмысления бессмыслицы. Человек со всех сторон окружен бессмыслицей.
Это Константин Вагинов – петербургский писатель 1920-30-х годов.
Он пишет так смешно, с утрированно-серьезным лицом, утрированно-спокойно, утрированно - задумчиво, так удручающе - правдоподобно, с такой циничной зоркостью протыкает действительность, шутовски награждая ее (хмурую действительность) яркими, до боли в глазах, яркими провокационными красками, навешивает такие карикатурные маски на действующих героев, выписывает им такие труднопроизносимые и неудобные фамилии, что хочется не гомерически хохотать, а крепко, размашисто рыдать, - все перевернулось в жизни, все летит в трамтарарам, все, что было важным, становится неважным.
Люди, застигнутые на переходе от Петербурга к Ленинграду, потеряли землю под ногами, но еще не дотянулись до небес.
Все – балаган, все – безрассудство, все - прочь, все - мимо.
Если человек гармоничен, если человек несовершенен, если природа не доделала и если сознает это, - что он должен делать?
Он должен разбить себя на обломки, на осколки, на отдельные чувства и дать каждому чувству самостоятельное существование; сделать из себя одного несколько людей, то есть стать актером.
В театре ли, в жизни ли все та же гримировка, все те же маски, все та же ложь. Относитесь к жизни как к театру, жизнь не заслуживает серьезного к ней отношения.
А он знал, о чем пишет, - он родился в семье ротмистра жандармской службы и дочери золотопромышленника и городской главы Енисейска. Богатая семья потеряла все, родители были расстреляны, а Константин Вагинов умер в молодом возрасте от туберкулеза, но он, несмотря на трагизм жизни, воспевал авантюризм жизни, сочинял, вернее, списывал жизненные картинки, превращая их в «карнавальный» роман, где живут странные люди со странными именами и фамилиями. Он легко и просто расправлялся с идолами юности, беспощадно уничтожая их , он любил в грустном найти веселое, в безысходности выход, он был веселым обманщиком, и с ним было весело.
Надолго его творчество было забыто, но наступили новые времена – «карнавальные романы» Константина Вагинова зажили новой жизнью.
Написано в рамках « Игры в классики»
Искусство требует обратного. Оно требует осмысления бессмыслицы. Человек со всех сторон окружен бессмыслицей.
Это Константин Вагинов – петербургский писатель 1920-30-х годов.
Он пишет так смешно, с утрированно-серьезным лицом, утрированно-спокойно, утрированно - задумчиво, так удручающе - правдоподобно, с такой циничной зоркостью протыкает действительность, шутовски награждая ее (хмурую действительность) яркими, до боли в глазах, яркими провокационными красками, навешивает такие карикатурные маски на действующих героев, выписывает им такие труднопроизносимые и неудобные фамилии, что хочется не гомерически хохотать, а крепко, размашисто рыдать, - все перевернулось в жизни, все летит в трамтарарам, все, что было важным, становится неважным.
Люди, застигнутые на переходе от Петербурга к Ленинграду, потеряли землю под ногами, но еще не дотянулись до небес.
Все – балаган, все – безрассудство, все - прочь, все - мимо.
Если человек гармоничен, если человек несовершенен, если природа не доделала и если сознает это, - что он должен делать?
Он должен разбить себя на обломки, на осколки, на отдельные чувства и дать каждому чувству самостоятельное существование; сделать из себя одного несколько людей, то есть стать актером.
В театре ли, в жизни ли все та же гримировка, все те же маски, все та же ложь. Относитесь к жизни как к театру, жизнь не заслуживает серьезного к ней отношения.
А он знал, о чем пишет, - он родился в семье ротмистра жандармской службы и дочери золотопромышленника и городской главы Енисейска. Богатая семья потеряла все, родители были расстреляны, а Константин Вагинов умер в молодом возрасте от туберкулеза, но он, несмотря на трагизм жизни, воспевал авантюризм жизни, сочинял, вернее, списывал жизненные картинки, превращая их в «карнавальный» роман, где живут странные люди со странными именами и фамилиями. Он легко и просто расправлялся с идолами юности, беспощадно уничтожая их , он любил в грустном найти веселое, в безысходности выход, он был веселым обманщиком, и с ним было весело.
Надолго его творчество было забыто, но наступили новые времена – «карнавальные романы» Константина Вагинова зажили новой жизнью.
Написано в рамках « Игры в классики»
Печенкин подружился с Евгением, который ощущал, что жизнь – игра, и который его этим несколько утешил.– Да и не сказал ли великий Шекспир, – говорил Евгений Печенкину (Евгению нравилось просвещать пожилого человека), – не сказал ли великий Шекспир, – продолжал Евгений, задерживая руку старика в своей, – «Весь мир – театр». Да и Эразм Роттердамский, насколько нам известно, был того же мнения. Что такое, в сущности, человеческая жизнь, как не одно сплошное представление, в котором все ходят с надетыми масками, разыгрывая каждый свою роль, пока режиссер не уведет его со сцены. На сцене, конечно, кое-что приукрашено, подкрашено, оттенено более резко. В театре ли, в жизни ли – все та же гримировка, все те же маски, все та же вечная ложь. Относитесь к жизни как к театру, где… Развлекайтесь сами, – продолжал юноша, – жизнь не заслуживает серьезного к ней отношения, будьте снисходительны. К чему эти бесплотные порывы, если вы познали их неосуществимость! Будьте разнообразны, играйте, и вы будете счастливы. Нужно, чтобы каждый человек чувствовал, что вы ему сродни.Печенкин решил стать как все: он стал учиться плевать, курить, кашлять, сопеть, издавать восклицания, показывать предсмертные конвульсии, чтобы было совсем как в жизни.Постепенно увлекся Печенкин поднятием бровей, опусканием уголков рта, передачею удивления и презрения, отвращения и восторга.
Полунарядная барышня воскликнула, обращаясь к изящной барышне:– Смотри, какой здесь забавный потолок! Изящная барышня посмотрела.– Да, здорово конфетно!Нунехия Усфазановна раздраженно обернулась и сквозь зубы проговорила:– Так художественно! Теперь так не рисуют. Вы молоды, вы хорошего не видели.Нарядная барышня:– А я нахожу, что потолок безвкусный и что мы получше видели!– Ну да, двенадцать лет революции уже, а здесь была богатая кондитерская.– Как раз в этой богатой кондитерской мы и бывали, – ответила нарядная барышня.– Не тридцать же вам лет?!– Тридцать.Нунехия Усфазановна успокоилась.
Пуншевич, во время рассказа Торопуло о Швеции, отыскал папиросную коробку.– Дорогие товарищи, – начал Пуншевич, – вернувшись от Торопуло, я долго размышлял. У меня есть к вам предложение, вы видите перед собой лиловую коробку от безмундштучных папирос «Troika». На крышке изображены три коня: белый, рыжий и черный. Они тянут сани, украшенные светленькими цветочками, в санях сидит белобородый старик в бобровой шапке с голубым верхом.– Похоже на вырезанную из дерева игрушку. – Евгений осмотрел коробку.– Внутри наклеена картинка в красках с видом Кремля, – можно подумать, что для Запада это такая же экзотика, как пирамиды и сфинксы. Но ведь на самом деле Кремль для Запада совсем не экзотика, не пирамида Хеопса, Кремль – реальная, движущая политическая и моральная сила для рабочих и угнетенных национальностей всего мира, пламя, освещающее мир, простите за банальную метафору, но только это так, – Кремль приковывает взоры не только Европы, но и Азии, и Австралии, и Америки. Быт на наших глазах изменяется, и я предлагаю организовать общество собирания мелочей изменяющегося быта.Торопуло на секунду почувствовал зависть – Пуншевич предвосхитил его идею и, несколько изменив ее, сделал вполне осуществимой.«Так бывает всегда, – думал Торопуло, – один откроет, а другой использует».
Торопуло отвлекался от сегодняшнего дня, правда, не совсем лишенными интереса для истории быта величинами, но все же безгранично малыми по сравнению с происходящими вокруг него.Работа инженера в реконструктивный период являлась делом чести, но Торопуло даже на службе нет-нет да и вынет конфетные бумажки и начнет их рассматривать.
Чтобы занять Лареньку, Торопуло перед ней разложил свои альбомы.1. Политика.2. Техника.3. Быт.4. Жанровые сцены.5. Портретная галерея.6. Виды.7. Флора.8. Фауна.9. Мифология. Былины. Сказки.Ларенька из вежливости взяла один, прочла: 1900–1917. Ларенька рассеянно остановилась на «Танцах»: Кэкуок. Она – полная брюнетка с большим бюстом; он – извивающийся негр в красном фраке. Ойра – весьма веселый танец. Танго – великосветские фигуры; и дальше – вальсы, польки, мазурки, платье. Дальше вот народная карамель: гадальная с изображением карт, а под ними предсказание:«Вас ждет трефовая постель». Или:«Пика вдаряется в трефу».Торопуло пояснил Лареньке метод своего собирания.– Видите, какой альбом, – говорил он, – а если мы возьмем другой альбом – скажем, 1917, то тут уже совсем другое.1. Гражданская война.2. Трудовые процессы.3. Революционные празднества.4. Портреты вождей.5. Лозунги.6. Пропаганда техники.7. Времена года… -И так далее.