Рецензии на книгу «Тринадцатая категория рассудка (Сборник)» Сигизмунд Кржижановский
Вольный перевод для неговорящих по-английски:
It is now clear that Krzhizhanovsky is one of the greatest Russian writers of the last century.
—Robert Chandler, The Financial Times(Теперь понятно, что Кржижановский — один из величайших русских писателей последнего столетия).
Krzhizhanovsky wanted to perform imaginary experiments with the nature of time and space. Outside, in the streets, the Communist state was busy performing such experiments for real. In response, Krzhizhanovsky’s prose has a recklessly unstable tone in which delighted examination of impossible worlds can slip into ferocious political sarcasm… . It is a method for investigating how much unreality reality can bear.
—Adam Thirlwell, The New York Review of Books(Кржижановский хотел провести воображаемые эксперименты с природой времени и космоса. Снаружи, на улицах, коммунисты проводили такие эксперименты в реальности. На это проза Кржижановского отвечает безрассудно непостоянной манерой повествования, в которой восхитительный процесс изучения невозможных слов может перетечь в беспощадный политический сарказм... Это метод постижения того, насколько много нереального сможет выдержать реальность).
А пока The Financial Times и The New York Review of Books пишут все эти громкие и загадочные слова, мы в России так и не знаем как следует «одного из величайших русских писателей» и даже усиленная пропаганда ЛайвЛиба, флэшмобов и просто хороших рецензий не может изменить того факта, что печатается он досадно мало, в библиотеках и книжных особенно не светится и даже во всемогущем Интернете его возможно добыть, в основном, у букинистов и «по кускам».
Между тем Кржижановский действительно завораживающе талантлив, и «выстрелить» в своё время ему помешала только суровая реальность жизни. Ну, не печатали советские издатели притчи и философские фантасмагории. Даже после того, как приняли Кржижановского в Союз писателей. И удивительное дело выходит: вживую его новеллы и рассказы собирают залы, люди рукоплещут явному таланту, а печататься более-менее связно он сможет только через четыре десятка лет после смерти, затерявшись в потоке хлынувшей хорошей литературы.
Подогнать «Клуб убийц букв» под какой-либо определённый жанр невозможно. Магический реализм, постмодернизм, интеллектуализм, экспрессионизм (даже имажинизм, если верить определению самого автора) — много-много -измов, которые все вместе образуют бурный и плотный экспериментальный текст, настолько насыщенный всем и сразу, что обычные интертекстуально богатые романы с завистью плачут в тёмном уголке.
Коротко о сюжетной канве: существует некий тайный клуб, куда рассказчика опять же в качестве эксперимента приводит его знакомый, который там состоит. Эти полубезумные гении настолько уверовали в свой локальный вариант Логоса, что лёгким движением руки приравнивают искусство создания историй к настоящей нелёгкой работе демиурга. И именно это обожествление Логоса, Разума, Идеи (и ещё чего-нибудь пафосного с большой буквы) заставляет их прятаться за сюром и бессмыслицей, брать себе в прозвища ничего не значащие слоги, а главное — ничего не поверять бумаге, рассказывать истории «неокончательно», вслух, чтобы в любой момент повернуть всё с ног на голову, заставить сюжет истории укусить себя за собственный же хвост или подставить мягкое брюшко для препарирования. Каждая из историй, рассказанных в клубе, сама по себе является маленьким шедевром, состоящим из множества философских, социальных и общечеловеческих проблем. И все они потрясающе разные: притчи, антиутопии и фантастика, средневековый антураж и классические пьесы Шекспира, ух. Впрочем, все они находятся во власти своих странноимённых хозяев, которые изменяют не только их, но и себя. Конец всей этой истории открыт и неоднозначен, думается мне, что каждый должен сам приструнить неподатливый Логос и домыслить возможное окончание или отсутствие окончания всего действия вокруг «Клуба Убийц Букв».
Мощно, смело, потрясающе.
Флэшмоб 2011, огромное спасибо за рекомендацию Landnamabok .
Ах, если бы
Если бы мой внутренний филолог когда-нибудь ходил в университет и изучал литературные течения двадцатого века, их предтечи и тайные смыслы, то сейчас бы вы прочитали о том, какая тонкая прелестная форма у повести. Новеллы автора изящны, как шахматные этюды, а слова льются и стучат огранёнными алмазами, перебираемые жадными читательскими пальцами. Радужный клин инаковости разделил бы мою читательскую жизнь на до и после прочтения, а языковая игра писателя подчёркивала бы неординарность его самовыражения. Понимание, что Кржижановский - это русский Борхес накрыло бы меня с головой, а центральная антиутопическая новелла была бы воспринята как предвосхищение Оруэлла и Хаксли. Сказочный, комический и умный анализ-коллаж творческих завалов и бремени влияния времени, а также чрезвычайно щедрый на идеи сборник на 130 листов, который удобно уляжется в кармане вашего пальто - вот, что это такое.
Если бы я любил пьесы в целом и Шекспира в частности, то задолго до Стоппарда восторгался бы хитрому оммажу. Двойственность актёра показана через двух персонажей - Гильдена и Штерна, который не смог выпустить свою великую роль в жизнь, а потому она забрала её лично, обокрав беднягу. Превращая таким образом пьесу в исследование роли в жизни людей. Чтобы не быть голословным, я бы привёл цитату, из которой можно вычленить бессмертные слова Гамлета:
Лучше быть тупым и ржавым клинком, чем драгоценными ножнами; и вообще, лучше хоть как-нибудь быть, чем великолепно не быть...
Вообще, последние слова Гамлета: "Остальное - молчание", - можно было бы рассмотреть как основную мысль о природе любого творчества в целом. Не зря же читатели пришли в клуб убийц букв. Всегда что-то останется недосказанным, и это самое имеет шанс стать лучшим, уж Гамлет-то не соврёт, но не я.
Если бы я был богословом и хорошо разбирался в Евангелие, то уловил бы множество отсылок к нему и попыток осмысления от Кржижановского. Я как голубь Ноя летал бы и кричал: "Земля", когда узнал, что собрание клуба происходят по субботам, то есть по дням, когда Иисус был мёртв. Обсуждения судеб художников и мысли о сути творчества через отказ выражать всё на бумаге происходят исключительно в дни между смертью и воскресением. Значит ли это, что члены клуба на пути к возрождению? О, я бы обратился ко второй новелле - Ослином празднике, проходившем в вербную субботу, напоминавшего об осле, на котором Иисус въезжал в Иерусалим. Переосмысляя сюжет, автор подчёркивает неизбежность падения, говоря о том, что всё произрастает из грязи и навоза (прям сны Веры Палны вспомнились от Чернышевского, чур меня). Если бы я был жестоким, то сказал бы, что таким образом все члены клуба, принимая обет безбуквия, бунтуют против заведенного порядка вещей и должны выбрать, писатели ли они или хотят просто красиво хлопнуть на прощание крышкой чернильницы.
Если бы я стал психологом - сыном маминой подруги, то увидел бы за всеми этими строками беспросветое одиночество творческого человека, обречённого застыть в гипсовой форме в виде эллинской статуи. Тогда как он чувствовал себя жидкостью, могущей принимать и заполнять любые формы. Сознательный отказ от букв и бумаги для писателя может означать лишь одно - смерть. Но такова рационализация автора - противоречие между сущностью и кажущимся, если во всём виновата бумага и дурацкие буквы, значит нужно молчать и выражать всё иначе. Это не сатира, а сарказм, скрывающий неприятие мира и своего окружения. Если помнить о годах написания, то заметно игнорирование любых намёков на ситуацию в стране и политику, всё это за скобками - не видеть, не прикасаться, быть аполитичным. Если бы я хорошо помнил Пелевина, то сказал бы, что Кржижановский хохотал под землёй. Но свобода не бывает тайной, и способ выживать в молчании, ощущая себя среди козлов и баранов, не доводит до добра.
Если бы я был TibetanFox , то единственной книгой в библиотеке Gauty , удостоенной доставания из шкафа и одобрительного похмыкивания, был бы второй том собрания сочинений Кржижановского, начинающийся с "Клуба". Если бы я был Clickosoftsky , то потрясал бы своим языковым копьём как стилетом и бил бы прямо в сердце. Если бы я был Chagrin , то видел бы язык автора вне страны и вне времени. Но я Gauty , вижу в начале книги красивую метафору об утопающем, оставляющим след из пузырьков на поверхности и чувствую, что автор застрял на берегах Стикса, умоляя Харона переправиться на другую сторону. Он утопленник, осмысленные творения которого, несут идеи вверх, как кислород, заставляя их всплывать на поверхность литературного мира. Он сложен и философичен, с чудесной формой подачи, но с мозголомной сутью через сплав богословия, философии, психологии и тысяч идей, бурливших в его голове.
TibetanFox , Clickosoftsky , Chagrin , спасибо за то, что однажды увидел ваши рецензии или услышал об авторе в личных разговорах.
JewelJul , спасибо за компанию в прочтении. Felosial , присоединяйся!
Killwish
«Непонятный пришелец был праздником…»
Сигизмунд Кржижановский «Клуб убийц букв»
Да будет позволено мне сравнить звучание этой странной и колдовской книги с «Оперой богатых» Сергея Курёхина (любезный читатель, быть может, знаком с нею по музыке к фильму «Господин оформитель» — фильму, смею заметить, столь же мрачному, загадочному, двусмысленному, тягучему, страшноватому): гипнотические переливы сопрано, забирающиеся на немыслимую высоту, достигающие той степени совершенства, когда трудно поверить, что это человеческий голос, сменяются вдруг лязгающей машинерией, бешеным и бесчеловечным ритмом своим побуждающей одновременно и вскочить с места, схватиться за голову, бежать куда-то — и оставаться на месте, вдавившись в кресло, вцепившись в подлокотники, в покорном и жутком оцепенении…
Кржижановский потрясает. Удивительный язык этой книги — как чёрное кружево, как гравировка по серебру, как безошибочный удар стилетом — прямо в сердце. Опыт читателя, словно груда сухих листьев, взвивается огненным вихрем ассоциаций от искры, брошенной писателем: кажется, что Александр Грин и Илья Эренбург, Том Стоппард и Эдгар По, Теофиль Готье и Джулиан Барнс, Боккаччо и Честертон, схватившись за руки, несутся в безумном хороводе, достойном кисти Матисса, и только Александр Беляев, не в силах присоединиться к нему, отвечает слабой улыбкой на полный недоумения и горечи взгляд Уэллса…
«Природа не терпит пустоты», а творческое воображение — пустоты книжных полок. Всего на нескольких десятках страниц Сигизмунд Кржижановский успел рассказать нам дюжину историй, жанр которых возможно определить лишь заглавием одной из книг Веры Фёдоровны Пановой: «Конспект романа». Менее щедрый (и более ушлый, заметим в скобках) писатель с лёгкостью наваял бы из этих сюжетов несколько толстенных томов…
Вы знаете, коллеги-рецензенты, а я не хочу читать другие книги Кржижановского: пусть эта останется для меня единственной — алмазом на чёрном бархате воображаемой коллекции.
Спасибо огромное Apsny за рецензию, из которой я узнала о самом существовании этой книги, и extranjero , предложившему «Клуб убийц букв» для чтения и обсуждения в «Избе-читальне».
I am here to tell you a story
A story that will torture your thoughts by day
And poison your dreams by night
And though i will do my best,
There are no words that can be written.
Curse of the Virgin Canvas, Alesana
Невероятная, умопомрачительная, захватывающая книга. Даже не верится, что почти век тому назад жил забытый ныне гений, способный писать настолько великолепно. Способный заглянуть в самые глубины человеческого сознания и вытащить на свет сокровенные потаённые механизмы, скрытые за такой эфемерной вещью, как творчество и мысль.
Исходная посылка, хотя ей и суждено быть опровергнутой, по-своему красива. Каждый человек хранит внутри себя целый микрокосм, вселенную идей, стремлений и замыслов, кристально чистых и неосквернённых в своей бестелесности. Всё живое много глубже и сложнее, чем кажется на первый взгляд. Но тащить хрупкое великолепие эфемерных замыслов в мир, облекать крылатую идею в грубую плоть слов - ошибка, заблуждение, преступление. Замысел, он как таинственный обитатель океанской бездны - непостижим и недоступен пониманию. Тяжесть реального мира разорвёт его на части, как разрывает из-за перепада давления вытащенных на поверхность рыб из глубины. И потому герои решают драгоценные свои замыслы лишь проговаривать вслух, небрежно, начерно, без предопределённости и окончательной формы. Не понимая, что бороться со словами глупо. Они всё равно сильнее, они выждут момент, они отомстят. Осознание приходит не сразу и не ко всем, а ключ к нему - истории, рассказанные героями.
Первая история как будто бы подтверждает первоначальную идею. Ряды ролей, уткнувшихся в книгу, загнанных и запертых в мёртвом и гниющем уже мгновении. Между быть и не быть и вправду одно или. Или, отделяющее бесконечное многообразие форм и смыслов идеи от стазиса пятиминутной сцены, где всё написано и решено наперёд. Пойманая и проткнутая булавкой бабочка под стеклом может и прекрасна, но мертва, мертва окончательно и навсегда. Казалось бы, очевидное сказано, занавес, и пусть расходятся зрители. Но есть в этой фантасмагории о роли, которая играет актёра, и кое-что ещё. Это авторское или, оно не просто отделяет противоположности. Оно словно водораздел, серебряная поверхность зеркала между in и ex, о которых мы ещё поговорим. А зеркалам свойственно лгать. А ещё менять левое и правое местами. Нам кажется, что невесомая вроде бы вязь букв - гранитная плита, надгробие убитой идее. А что, если с той стороны всё совсем наоборот? Что, если наше умолчание вовсе не спасает идею от смерти, а, напротив, не даёт ей родиться? Однажды увидев Принца Датского в исполнении Высоцкого, поверите ли, что где-то там в толпе мёртвых ролей сидит и призрак с лицом великого поэта? Пускай бабочке суждено окончить жизнь пришпиленной к стеклу. Но это лучше, чем лишить её самой возможности вырваться из кокона и стать. И ещё - мертвечине свойственно гнить. Убитые до рождения, замыслы останутся на душе и всё равно будут рваться в мир. Вот только они будут не лучше пещерных цветов, такие же блёклые и безжизненно-отвратительные.
Мы верим им и тянемся вперед...
Иллюзия скрывает тени зла,
И наш двойник кривит в усмешке рот...
У нас воруют души зеркала.
Герой первого рассказа не смог выпустить свою роль в жизнь. И потому она взяла её сама, обокрав бедного актёра. Выращивая цветы без солнца, мы выращиваем их на собственной могиле.
Но почтенные участники клуба противятся такой идее как могут. Потому-то их и не устраивает рассказанная второй история. Эта мистерия в средневековом антураже на первый взгляд снова будто бы подтверждает их прекрасные заблуждения. Невовремя явленная в мир, идея несёт только горе своему создателю. Но вывод священника объясняет всё. Нет праведности без греха, нет прозрения без боли и страданий. И даже вторая версия истории, окончившаяся не в жизнь, а в смерть о том же.
Близка неизбежность
Так мало любви, так много слов
Совершенная нежность
Превращается в совершенное зло
Слова способны извратить что угодно, с этим не поспоришь. Без замысла и веры физическая оболочка лишена смысла, это просто голем. Когда, заглянув в зеркало, увидел пустоту, и вправду впору идти топиться. Но красота - в глазах смотрящего. Без отражаемого отражения просто не существует. И совершенная красота уходит, уступая место пустоте. А она хороша только когда ей на смену приходит хоть что-нибудь. Поэтому в третьей части своего выступления рассказчик, единожды впустив в себя пустоту, обречён только на реквием по ненаписанной книге. Итак, задушенная во младенчестве, идея погубит и создателя, и всё, чем он жил и дышал.
Логическое тому продолжение история третья, фантастическая антиутопия, во многом предвосхитившая и "Дивный новый мир" Хаксли, и "1984" Оруэлла. Вещь, ценная даже вне контекста повести, но тем более прекрасная в оправе основной идеи. Итак, а откуда, собственно, берутся идеи? Уж не из мира ли вокруг? Возведя прочную стену между in и ex, миром замыслов и нашей с вами реальностью, мы рискуем получить не просто мёртвый вакуум, а кладбище выродившейся падали, всепоглощающее безумие. Предоставленная сама себе, любая система в конечном итоге порождает лишь хаос. Начав tabula rasa, мы действительно повернём колесо эволюции сызнова. Но на месте. Солнцеликий Амон когда-то родился из хаоса, но это прошло и стало прахом. Мы молимся другим богам, да и солнце уже не то, что прежде.
В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог
Так нам ли отказываться от слов? И заодно Бога. Если логос и вправду не имеет ни начала, ни конца, то куда заведёт нас стремление начать сначала?
Ответом тому - четвёртая история, написанная в виде притчи о поиске смысла слов. Нужны ли они человеку, и если да, то как далеко могут завести? Герои истории, пережив множество превратностей судьбы, открывают до смешного простую штуку. Бессмысленны не слова, а самый поиск смысла слов. Если предыдущая история показывала, что in и ex связаны не хуже yin и yang, то эта намечает границу перехода одного в другое. Нет никакой innate idea, но, коль скоро мир и опыт заставили задуматься о смыслах, обратись к себе. Слова, рождённые в глубине души, может объяснить лишь она. Смысл порождает самое себя, но для того ему нужен свет и тепло мира вовне. Вот где сокрыто колесо, которое действительно должно вращаться.
Слова и смыслы рвутся сквозь сознание героев, непрошенными гостями появляясь в их историях. Единожды записанные, они будут жить вечно, ведь рукописи, как известно, не горят. Но бессмертие ждёт не только смыслы.
Одиноким приходишь на свет,
Одиноким уходишь.
Это тоже иллюзия.
Вот тебе путь:
Не придя – никогда не уйдешь.
Чтобы колесо совершило наконец оборот, нужно открыть своё сердце познанию. Позволив замыслу своей души родиться, ты делаешь ещё один шаг вперёд на пути к истине. Раз уж в мире идей нет границ и преград, не странно ли воздвигать их искусственно?
Пан Сигизмунд просто умница. Тонко, мастерски написанный шедевр, изящная игра со стилем и словами, сотни смыслов, облечённых в чеканное великолепие строк. Это как превосходно огранённый камень. Подлинная природная красота чистого замысла, облагороженная к тому же блестяще отточенным сознанием. И каждая грань - нечто совершенно новое. Здесь и тревожные мистерии, и перерастающая в гротеск драма, и мрачное будущее в научно-фантастическом ключе, и философская притча. Кржижановский предвосхитил всех: Хаксли и Оруэлла с их антиутопиями, Бэккера с его идеей семантического апокалипсиса, Митчелла и его фракталы вложенных историй в историях. Подлинный шедевр, достойный наивысшего балла.
Прочитано в рамках второй встречи самарского книжного клуба Emerald. Глубочайшая благодарность уважаемым коллегам за открытие настолько прекрасной Книги.
В рецензии использованы цитаты из произведений Сергея Лукьяненко и Дэна Симмонса и песен групп Flёur и Alesana. Как здорово, что в мире ещё не перевелись гении!
... слова злы и живучи, - и всякий, кто покусится на них, скорее будет убит ими, чем убьет их.
Интеллектуальная проза Сигизмунда Кржижановского, новаторская для времени, когда была написана, будоражит и современного читателя. Его небольшие произведения наполнены чудесной глубокой философской фантасмагорией, которая способна пленять и непременно оставляет после себя след в душе. Поражает непревзойденная многогранность каждого предложения, уместность слов и веская законченность, граничащая с ювелирным мастерством.
В "Клубе убийц букв" можно во всем этом убедиться. И покориться тому, что вас затянет в омут, из которого так просто не выбраться.
Немного тяжеловесный язык повествования обеспечит вам громадный объем информации, втиснутый в узкие рамки новеллы. И вы будете бродить по лабиринтам зала с пустыми книжными стеллажами, возле которых так уютно разместились восемь кресел.
Вы познакомитесь с удивительными людьми - не писателями, - о, нет! - но с мыслителями. Они не признают ни чернил, ни пера. И собираются каждую субботу, чтобы рассказать друг-другу историю. Каждый раз новую, особенную...
Произведение чрезвычайно насыщенное. Его можно читать не один день, не уставая поражаться филологическим изыскам автора.
Вам придется удивляться, запутываться, совершать открытия. И это чтение запомниться надолго.
Рецензия написана в рамках игр Собери их всех, Школьная вселенная, Книжное государство.
..слова злы и живучи, - и всякий, кто покусится на них, скорее будет убит ими, чем убьет их.
Повесть рассказывает об эдакой чудаковатой кучке писателей, отказавшихся от облечения своих замыслов в текст и собирающихся каждую субботу для того, чтобы поведать друг другу новую историю. И вот среди пустых полок с ненаписанными книгами сидят эти служители бескнижья с вымышленными именами в виде бессмысленных слогов. Смело жонглируя героями и фактами, они не боятся перевернуть историю с ног на голову, а то и вовсе начать повествование с самого конца. В итоге получается метатекст, в нутро которого помещены Страна Ролей с городом Гамлетбургом, фантастический сюжет о том, как можно поработить целые города и что из этого может получиться, философская притча о вопросах без ответов.. Совершенно сумасшедший сплав из стилистически выверенного, тончайшего языка и сюжета, то отсылающего нас к шекспировским мотивам, то иногда даже слишком современного. А ведь книга написана в 1926 году.
Как? Сигизмунд Доминикович, как же так получается, что вы почти забыты? Ведь "Клуб убийц Букв" - образец потрясающей филигранной прозы. Это такой эталонный русский язык, что просто дух захватывает. Истинное наслаждения для читателя.
Читала я книгу и не верилось мне, что я не слышала раньше об авторе, что читателей у этого произведения катастрофически мало и что все это было написано в России (!) в 1926 году. Настолько все качественно построено, такой язык -- вне страны, вне времени; приятно читать интеллектуальные зарисовки, далекие от советской идеологии, русских реалий. Это было очень неожиданно и, в то же время, я с первых страниц поверила, погрузилась в этот мир, где ты берешь с пустой полки воображаемую книгу и черпаешь из ее идеи, темы. И все эти писатели, субботний клуб убийц букв -- такие уставшие, поникшие и не упускающие момента посмеяться друг над другом, замыслители, сжигающие рукописи, борющиеся со словами, с властью букв.
Они даже имена себе взяли самые простые, бессмысленные. И эта игра формами и стилями: пьеса (совершенно сюрная, сумасшедшая и о сумасшествии), коротенькие новеллы, самая настоящая фантастика (ну никак не верилось, что в 1926 году можно написать историю о этих эксах и эксонах), напичканная (выдуманными?) терминами и понятиями и латинскими изречениями, игривая история о трех трах, игривая потому что играют в ней словами, понятиями, образами (они были совершенно правы, когда говорили о том, что ее можно продолжать бесконечно) и, напоследок, мистически-мифологичная история жизни и смерти, без конца.
Я в восторге! Я жалею, что не была знакома с Сигизмундом Кржижановским раньше).
Сила слова.
Удивительная книга! Красивая и щедрая. Увлекательная как конструктор. Семь глав и пять сюжетов для полноценных романов разного жанра. Истории короткие, но попав в благодатную почву читательской души, прорастают идеями, образами, мыслями. Это невероятно интересно – читать небольшие, но содержательные главы и наблюдать как играет свет авторской мысли на гранях слова, отражаясь радугой во внешний мир.
В центре внимания - Клуб Убийц Букв. Составляющие его авторы хотели отказаться от книг, уничтожить буквы, не дать им сложиться в слова, отплатить им за пустоту, которую порождает извержение слов из мира авторской фантазии вовне, необходимое для написания книги. Они придумывают сюжеты и рассказывают их друг другу не записывая. Но книги проникают в их монологи, они направляют жизни их героев, они не желают сдаваться.
Председатель клуба утверждал, что их отказ от книг не несет с в себе эгоизма. Зато он несет в себе желание сохранить прекрасный, многогранный, богатый мир идей. С одной стороны, он прав - если черпать без меры из этого источника, он может иссякнуть и станет не возможно писать книги. А зависимость от писательства уже есть. И учебу детей кто-то должен оплатить. И восторженные поклонники творчества требуют продолжения. Председатель, именитый уже писатель, признается
Вокруг меня были протянутые ладони. Я швырял в них пригоршни букв.
Прав ли он, решив прекратить писать. Если можешь не писать – не пиши. А если не можешь? Если есть что сказать, имеешь ли право молчать? Если не писать, если не давать выхода идеям, не позволять им становиться книгами и уходить к другим, то этот мир, обитель фантазий, призванный созидать может разрушить душу писателя. Что косвенно подтверждается главой об эксах. Да, чтобы заполнилась книгами пустота книжных полок, где то в мире фантазий художника должна образоваться пустота. Закон сохранения идей. Но без книг, без прочитанных когда-то чужих идей, сможет ли сформироваться тот самый источник откуда писатель станет черпать вдохновение?
Вне всяких сомнений, слова отпущенные на свободу и путешествующие по миру с помощью книг влияют на всех, кто с ними познакомится. Они проникают в идеи других авторов и в головы читателей.
Читатель, я бы сказал, не успевает иметь замыслы, право на них отнято у него профессионалами слова, более сильными и опытными в этом деле; библиотеки раздавили читателю фантазию, профессиональное писание малой кучки пишущих забило и полки, и головы до отказа.
Картина для писателей, входящих в Клуб, ясна - буквы убивают замыслы. И тогда они решили убить буквы, чтобы спасти идеи. Но какой смысл в нереализованных замыслах, в фантазиях оставленных только для себя? Да, согласна поглощая во множестве чужие замысли, мы не оставляет места и времени для рождения собственных. Но нужны ли всем и каждому собственные сюжеты? Вот сочиню я свою историю и что дальше? Еще одну и еще (предположим, у меня это получится). Уверена, мысль станет застаиваться без влияния новых, свежих, чужих идей. Замыслами нужно обмениваться! А не держать их запертыми на пустой полке. Да, книга делает доступным замысел творца для всех - для тех, кто готов воспринять и для тех, кто не созрел для конкретной идеи. Да, автор вправе решать будет он отпускать свои создания или нет. Но! Не станет творца, кто вспомнит о книге? О замысле? Он тоже исчезнет навсегда. А ведь может случиться так, что через много лет в мир придет человек способный воспринять идеи, нуждающийся в них, а узнать, встретиться с ними из-за отсутствия книги не сможет. К тому же, кто станет слушать другого, если будет сосредоточен на произнесении своих слов?
Убийцы книг решили отказать идеям в праве на вечность и о чем же они сочиняют истории? В первом рассказе (глава вторая) - Гамлет сидит с книгой и повторяет: «Слова, слова, слова...» В третьей главе - слова определили судьбу человека-темы, «все бытие которого сплющилось меж двух книг». А если бы эти книги ему не попались, если бы их попросту не существовала, чем бы окончились его поиски? Смог бы он найти свое место в жизни, понять чего хочет? В четвертой главе невысказанные слова разрушали личности, всю жизнь которых хотели свести к простым двигательным функциям. Решением "сверху" отделили душу от тела, оставив лишь механизм мускул и психика, отрезанная от внешнего мира, изолированная, замкнутая в себе самой - не выдержала. В пятой главе слово приравнивается по важности к еде и продолжению рода. В шестой - писатель использует созданные книги как трамплин, чтобы отправить свою фантазию в полет, чтобы создать нечто новое оттолкнувшись от уже известного. И закономерный реванш слов в финальной главе. От книг не уйти!
Очень большой ошибкой в отношении "Клуба Убийц Букв" может стать расчет необходимого для чтения книги времени исходя из ее объема. Здесь этот номер не проходит. Читать книгу нужно медленно, по главе в день, а то и в неделю. А потом дать настояться тем идеям, что изложил автор и насладится результатом. Как же хорошо, что Кржижановский не оставил замысел на виртуальной полке, но облек его в буквы и подарил нам. Это такой восторг!
Книга прочитана в рамках игры Книжное путешествие.
Странно, что у этой книги я на сайте - первый читатель, хотя мне посоветовал ее в рамках флэшмоба-2011 Landnamabok . Большое ему спасибо за совет! Я открыла для себя писателя, о котором раньше даже не слыхала, и писателя очень интересного. Верная себе (не знаю, хорошо это или плохо), не стала заглядывать перед чтением в биографию. С первых же страниц меня покорило ощущение некоей театрализованности действия, и как потом оказалось, не ошиблась - Сигизмунд Кржижановский был историком, теоретиком и преподавателем театрального мастерства. В романе чётко выписаны декорации, создающие эту самую атмосферу мрачной театральности, распределены и практически играются роли, хоть и совершенно обезличенные, что подчеркивается условностью имен персонажей. А в одном из сюжетов, входящих в роман, прямо идёт речь о театре и Роли как реальном герое.
Странно, что кто-то обозначил эту книгу как "антиутопию" - этот сюжет, хоть и занимающий значительное место, вовсе не составляет всё содержание произведения. Хотя, надо сказать, раскрытие темы автором очень впечатлило, у него, на мой взгляд, получилось пострашнее даже, чем у Оруэлла... Только намного короче, но это уж определяется самим построением романа: все входящие в него сюжеты определяются как Замыслы, а не как законченные произведения. Хотя каждый из них чрезвычайно интересен и мог бы стать совершенно замечательным самостоятельным романом. Но автору более интересны разные аспекты этих Замыслов, а не их законченнность.
Если же добавить ко всему хороший русский язык, расцвеченный интересными авторскими неологизмами, которым написана книга, то получается ещё более радостная картина знакомства с этим новым для меня автором. Знакомства, которое хочется продолжить.
«Клуб убийц букв» - произведение совершенно уникальное! В небольшой повести кроется такое количество идей, сюжетов и смыслов, на которые иным авторам не хватило бы и десятка томов. И это притом, что разнородность отдельных историй нисколько не нарушает целостности «Клуба…». Он читается на одном дыхании, но отложить и забыть его невозможно - хочется обдумывать и переворачивать составляющие повесть рассказы то так, то эдак, постоянно открывая для себя какие-то новые детали и тонкости, не замеченные поначалу.
Магистральный сюжет сам по себе интересен и необычен. Один исписавшийся писатель, внезапно лишившийся вдохновения и обнаруживший, что не может написать ни строчки, приходит к выводу: «…писатели – это профессиональные дрессировщики слов, и слова, ходящие по строке, будь они живыми существами, вероятно, боялись бы и ненавидели расщеп пера, как дрессированные звери – занесенный над ними бич». Казалось бы, форменное безумие – зачем еще существует писательское мастерство, как не для создания на бумаге образов, передающих мысли и чувства авторов нам, читателям? Однако вышеназванный писатель решил, что сам процесс создания рукописей напрочь убивает нечто, что он так глубокомысленно именует Замыслом. И вот он собирает вокруг себя пятерых таких же чудаков, поклоняющихся пустым книжным полкам, генерирующих идеи и отправляющих их обратно – в пустоту и безвестность. Клуб этот собирается по субботам, чтобы выслушать одного из рассказчиков, а нам это необыкновенное действо показывают глазами случайного свидетеля, допущенного в «святая святых».
Один день – один или несколько рассказов от одного из членов «Клуба убийц букв». И эти истории просто великолепны. Интересные, необычные, многослойные. У Кржижановского даже простейшие и избитые, на первый взгляд, сюжеты приобретают новое звучание. Чего тут только нет: пьеса, отсылающая нас к «Гамлету» Шекспира; фантастический рассказ о гибели человечества; притчи о добродетели и пороке, о человеческой природе, о тишине; приключения трех друзей в лучших традициях плутовских романов; и, наконец, история с открытым финалом – о жизни, смерти и любви. Всё это – небольшие зарисовки, в которых автор редко даёт ответы на поставленные вопросы. Тем интереснее рассматривать их словно бы под микроскопом, отыскивать намеки и самим искать решение непростых задач, встающих перед разнообразными героями повести.
Чем ближе к финалу, тем сильнее вовлечённость всех участников процесса в создание Замысла. Трудно предугадать, как повернётся тот или иной рассказ, когда каждый может вмешаться и направить повествование в иное русло, или даже полностью переделать историю, перевернув всё в ней с ног на голову. И это тем более необычно, потому как читатель знает: всё это созидание не имеет цели. Сюжеты, которые могли бы служить примером, предупреждением, развлечением – обречены на безвестность. Слова, которые растворяются в воздухе вместо того, чтобы переходить от читателя к читателю. Сама идея отказа от письма в повести Кржижановского становится страшнее любого, даже самого жуткого, рассказа. И Клуб более всего напоминает секту, планомерно уничтожающую так лелеемые ей само́й Замыслы вместо того, чтобы вдохнуть в них жизнь. Однако не всем близки идеи Замыслителей, и меньше всего они понравились бы самим словам, которые рвутся наружу, чтобы найти тех, кто услышит или прочтет их.
«…слова злы и живучи, и всякий, кто покусится на них, скорее будет убит ими, чем убьёт их».
Потрясающая повесть, отличающаяся изяществом стиля, увлекательностью сюжетных линий и глубочайшим смысловым наполнением. Чуть больше семидесяти страниц чистого восторга и отчаянного желания, чтобы книга не заканчивалась!
Книга прочитана в рамках игры "Дайте две!"
из виш-листа T_Solovey
Огромное Вам спасибо за такую чудесную повесть! :)