Самое полное и прекрасно изданное собрание сочинений Михаила Ефграфовича Салтыкова — Щедрина, гениального художника и мыслителя, блестящего публициста и литературного критика, талантливого журналиста, одного из самых ярких деятелей русского освободительного движения.
Его дар — явление редчайшее. трудно представить себе классическую русскую литературу без Салтыкова — Щедрина.
Настоящее Собрание сочинений и писем Салтыкова — Щедрина, осуществляется с учетом новейших достижений щедриноведения.
Собрание является наиболее полным из всех существующих и включает в себя все известные в настоящее время произведения писателя, как законченные, так и незавершенные.
Во второй том вошли "Губернские очерки": "Прошлые времена", "Мои знакомцы", "Богомольцы, странники и проезжие", "Драматические сцены и монологи", «Праздники», «Юродивые», "Талантливые натуры", "В остроге", "Казусные обстоятельства". А также неаконченное: "Вчера ночь была такая тихая…"
О провинция! ты растлеваешь людей, ты истребляешь всякую самодеятельность ума, охлаждаешь порывы сердца, уничтожаешь все, даже самую способность желать! Ибо можно ли называть желаниями те мелкие вожделения, исключительно направленные к материяльной стороне жизни, к доставлению крошечных удобств, которые имеют то неоцененное достоинство, что устраняют всякий повод для тревог души и сердца? Какая возможность развиваться, когда горизонт мышления так обидно суживается, какая возможность мыслить, когда кругом нет ничего вызывающего на мысль?
Есть два пути, простой и сложный. Простой - это орать "чиновники воры, взяточники, развратники, болваны, лентяи, лодыри, трусы". Сложнее - это сатирически описывать каждый тип, каждый характер, каждый недостаток, каждую гадскую мелочь, каждую гнилость людской душонки.
Салтыков-Щедрин пошел по второму пути, и это ему удалось лучшим образом. Ибо опять же, если просто описывать - это слишком очевидно и не шибко интересно. А тут сатира - самый едкий, самый заметный, самый привлекательный и привлекающий жанр. Жанр, в котором честнейшие, благородные, уважаемые люди показаны в ином свете - в свете своего восхождения. Вот милейший человек Порфирий Петрович - тот же гоголевский Чичиков. Вот куча народа, вышедшая из грязи в князи и тут же забывшая вкус этой грязи и помыкающие тем, кто остался в ней (в современном языке это можно было бы назвать дедовщиной, но классическая дедовщина явление менее жесткое).
Я в шоке! Я в расстройстве! Сколько лет прошло - мало что изменилось. Уездный город Крутогорск (читай, Вятка) кишит благородными людьми - прохиндеями и проходимцами, дураками, мошенниками, взяточниками, которые в совершенстве владеют искусством выманивать денюшку и любое дело закрутить в такой бюрократической проволочке, что по любому пустяку человек может месяцами, а то и годами ожидать судебного или властного решения. И хорошо еще, если он это решение ожидает не в остроге.
Чем дольше живу, тем больше убеждаюсь, что русская бюрократия рождена при Николае первом. Конечно, сутяжничество, взяточничество и мошенничество существовало и раньше, и вечно, но свою классическую форму, когда любой вопрос решается подношением, когда чиновник найдет любую лазейку, чтобы решить вопрос как ему угодно или не решать его вовсе - это с николаевской эпохи. Что ж, хорошо хоть теперь в присутственных местах по зубам не дают, да за нехождение в церковь в тюрьму не сажают.
Недаром Салтыков-Щедрин сравнивает чиновников с юродивыми. И недаром чем ближе к концу, тем больший упадок духа демонстрирует повествователь. А как весело начинаются "Очерки"!
Однако хочу сказать - книжка наполнена чрезмерно. Без некоторых очерков (в особенности личностно-зарисовочных) можно было бы обойтись. Честно говорю - к концу я просто устал все это читать и недочитал примерно четверть. В общем, некая волокита получилась у автора с его содержанием. Это тоже отголосок его чиновничей деятельности?
В губерниях чиновничество и без того дошло до какого-то странного панибратства. Для того, чтобы выпить лишнюю рюмку водки, съесть лишний кусок лакомого блюда, а главное — насытить свой нос зловонными испарениями лести и ласкательства, готовы лезть почти на преступление. «Это не взятка», — говорят. Да, это не взятка, но хуже взятки. Взятку берет чиновник с осмотрительностью, а иногда и с невольным угрызением совести, а едучи на обед, он не ощущает ничего, кроме удовольствия. Рассудите сами, можете ли вы отказать в чем-нибудь человеку, который оказывал вам тысячу предупредительностей, тысячу маленьких услуг, которые ценятся не деньгами, а сердцем? Нет, и тысячу раз нет. Деньги можно назад отдать, если дело оказывается чересчур сомнительным, а невесомые, моральные взятки остаются навеки на совести чиновника и рано или поздно вылезут из него или подлостью, или казнокрадством.
О провинция! ты растлеваешь людей, ты истребляешь всякую самодеятельность ума, охлаждаешь порывы сердца, уничтожаешь все, даже самую способность желать! Ибо можно ли называть желаниями те мелкие вожделения, исключительно направленные к материяльной стороне жизни, к доставлению крошечных удобств, которые имеют то неоцененное достоинство, что устраняют всякий повод для тревог души и сердца? Какая возможность развиваться, когда горизонт мышления так обидно суживается, какая возможность мыслить, когда кругом нет ничего вызывающего на мысль?
Есть два пути, простой и сложный. Простой - это орать "чиновники воры, взяточники, развратники, болваны, лентяи, лодыри, трусы". Сложнее - это сатирически описывать каждый тип, каждый характер, каждый недостаток, каждую гадскую мелочь, каждую гнилость людской душонки.
Салтыков-Щедрин пошел по второму пути, и это ему удалось лучшим образом. Ибо опять же, если просто описывать - это слишком очевидно и не шибко интересно. А тут сатира - самый едкий, самый заметный, самый привлекательный и привлекающий жанр. Жанр, в котором честнейшие, благородные, уважаемые люди показаны в ином свете - в свете своего восхождения. Вот милейший человек Порфирий Петрович - тот же гоголевский Чичиков. Вот куча народа, вышедшая из грязи в князи и тут же забывшая вкус этой грязи и помыкающие тем, кто остался в ней (в современном языке это можно было бы назвать дедовщиной, но классическая дедовщина явление менее жесткое).
Я в шоке! Я в расстройстве! Сколько лет прошло - мало что изменилось. Уездный город Крутогорск (читай, Вятка) кишит благородными людьми - прохиндеями и проходимцами, дураками, мошенниками, взяточниками, которые в совершенстве владеют искусством выманивать денюшку и любое дело закрутить в такой бюрократической проволочке, что по любому пустяку человек может месяцами, а то и годами ожидать судебного или властного решения. И хорошо еще, если он это решение ожидает не в остроге.
Чем дольше живу, тем больше убеждаюсь, что русская бюрократия рождена при Николае первом. Конечно, сутяжничество, взяточничество и мошенничество существовало и раньше, и вечно, но свою классическую форму, когда любой вопрос решается подношением, когда чиновник найдет любую лазейку, чтобы решить вопрос как ему угодно или не решать его вовсе - это с николаевской эпохи. Что ж, хорошо хоть теперь в присутственных местах по зубам не дают, да за нехождение в церковь в тюрьму не сажают.
Недаром Салтыков-Щедрин сравнивает чиновников с юродивыми. И недаром чем ближе к концу, тем больший упадок духа демонстрирует повествователь. А как весело начинаются "Очерки"!
Однако хочу сказать - книжка наполнена чрезмерно. Без некоторых очерков (в особенности личностно-зарисовочных) можно было бы обойтись. Честно говорю - к концу я просто устал все это читать и недочитал примерно четверть. В общем, некая волокита получилась у автора с его содержанием. Это тоже отголосок его чиновничей деятельности?
В губерниях чиновничество и без того дошло до какого-то странного панибратства. Для того, чтобы выпить лишнюю рюмку водки, съесть лишний кусок лакомого блюда, а главное — насытить свой нос зловонными испарениями лести и ласкательства, готовы лезть почти на преступление. «Это не взятка», — говорят. Да, это не взятка, но хуже взятки. Взятку берет чиновник с осмотрительностью, а иногда и с невольным угрызением совести, а едучи на обед, он не ощущает ничего, кроме удовольствия. Рассудите сами, можете ли вы отказать в чем-нибудь человеку, который оказывал вам тысячу предупредительностей, тысячу маленьких услуг, которые ценятся не деньгами, а сердцем? Нет, и тысячу раз нет. Деньги можно назад отдать, если дело оказывается чересчур сомнительным, а невесомые, моральные взятки остаются навеки на совести чиновника и рано или поздно вылезут из него или подлостью, или казнокрадством.
— Мне не то обидно, — говорил он почти шепотом, — что меня ушлют — мир везде велик, стало быть, и здесь и в другом месте, везде жить можно — а то вот, что всяк тебя убийцей зовет, всяк пальцем на тебя указывает! Другой, сударь, сызмальства вор, всю жизнь по чужим карманам лазил, а и тот норовит в глаза тебе наплевать: я, дескать, только вор, а ты убийца!..
Сон и водка — вот истинные друзья человечества.
Женись, брат, женись! Если хочешь кататься как сыр в масле и если сознаешь в себе способность быть сыром, так это именно масло — супружеская жизнь!
Надо быть или очень благодушным, или очень хитрым человеком, чтобы овладеть доверием людей, которые имеют свои причины, чтобы на всякую такого рода попытку смотреть подозрительно, как на попытку воспользоваться этим довернем в ущерб их интересам.
Дорога! Сколько в этом слове заключено для меня привлекательного! Особливо в летнее теплое время, если притом предстоящие вам переезды неутомительны, если вы не спеша можете расположиться на станции, чтобы переждать полуденный зной, или же вечером, чтобы побродить по окрестности, — дорога составляет неисчерпаемое наслаждение.