Рецензии на книгу «Пленница» Марсель Пруст
Однако, к великому моему разочарованию, пятый том эпопеи оказался несколько более бледным, чем восхитительные первые четыре. На то есть вполне конкретные исторические причины, связанные с ухудшением прустова здоровья, но мне сейчас не хотелось бы их касаться. Более шероховато воспринимается и сюжетная линия. Невроз и мономания главного героя как-то с трудом находят у меня отклик, хотя и выписаны они блестяще. Но на фоне этой мономании приглушается богатство звучания пышно оркестрованных автором словесных конструкций, скрадывается тонкость и изящество восприятия Марселем действительности. И чем более точно и правдиво описано погружение Марселя в пламя всепоглощающей ревности, тем большее отторжение он начинает вызывать. "Пленница" для меня - сложная интерференция неверных штрихов слабеющего мастера и подспудного неприятия его замысла в целом. Но, несмотря на это, Пруст продолжает оставаться прекрасным. Просто здесь он для меня несколько менее прекрасен, чем вдохновенный кукловод Сванов и Германтов, дергающий за нити с мягкой улыбкой на пышных усах.
К пятому роману Пруст стал словно родной. Те же герои, те же пышные гармоничные фразы в великолепном переводе Франковского, та же Belle Époque до боли знакомая по романам начала прошлого века, автобиографическом произведении Хэма или относительно новым фильма Вуди Аллена и Клода Миллера. И словно в пандан рассуждениям главного героя:
«Если бы не так поздно, милая, — говорил я ей, — я бы это вам показал у всех писателей, которых вы читаете, пока я сплю, я бы вам показал у них такое же однообразие, как и у Вентейля. Его типичными фразами, которые вы начинаете различать не хуже меня, милая Альбертина, как в сонате, так и в септете и в других произведениях, являются, например у Барбе д'Орвильи, некая скрытая реальность, выдаваемая каким-нибудь вещественным признаком, физиологическая краснота Порченой, Эме де Спанс, Клотты, Кармазиновой Занавески, старинные обычаи, старинные нравы, старинные слова, редкие старинные профессии, за которыми таится Прошлое, устная история, сочиняемая захолустными пастухами, благородные нормандские города, пахнущие Англией и миловидные как шотландские селения, причина несчастий, против которых ничего нельзя поделать, Веллини, Пастух, одно и то же ощущение тревоги в том или ином отрывке, идет ли речь о жене, ищущей своего мужа в «Старой любовнице», или о муже в «Порченой», объезжающем пустошь, и о самой Порченой, выходящей от мессы. Роль таких типичных фраз Вентейля исполняет далее геометрия каменотеса в романах Томаса Гарди».
Пруст сам повторяется. Интриги маленького диктаторского клана Вердюренов, словно переродившиеся со времен Шарля Свана и Одетты де Креси. Любовные линии Мореля и Шарлюса, Марселя и Альбертины. Но как мы видим герой не Сван. Он сам установил авторитарный режим в отношениях к свой пассии и неминуемо привел их к краху. Альбертина, конечно, легкомысленна и сильно напоминает Одетту, но затворничество, навязанное Марселем, ограничение свободы, приведшее впоследствии к охлаждению героя, по сути зло. Для ревнивого и эгоистичного героя его пассия всего лишь игрушка, кукла (как в пьесе Ибсена), светившаяся красками, пока была не укрощена, и, вмиг потухшая, когда повиновалась.
Пожалуй, один из лучших романов цикла.
Рецензия-ощущение
Ах, эти зацелованные солнцем плечи и шея Альбертины, простёртой на каком-то зачарованном берегу сна!
Такое ощущение, что Альбертина ( подружка героя), попала в плен к новой Калипсо, в котором нежно дотлевает время.
Мужчина, желая обнять всю природу словно женщину, обнимает в итоге лишь женщину, наделяя её качествами природы и одухотворяя её. И женщина ( у которой происходит почти обратное : она обнимает какую-то сияющую пустоту- душу) кокетливо соучаствует в этом творчестве, подспудно творя жизнь мужчины( с его творчеством) по своему образу.
По Прусту, жизнь с женщиной - это тайный и уютный ад, ( адок) похожий на муки вдохновения, на сладкую утрату себя и своего одиночества в наслаждении , одиночестве и жизни другого.
Так кого же "пленил" Марсель? Может, свою юность, душу, музу?
Как же очаровательно французы подходят к материальному и духовному, придавая последнему черты вещественного и порочного, а первому - нечто эфемерное, стирая границы между телом и душой, между полами ( а душа, как и ангел - беспола), женщинами и любимой женщиной, душу которой он как будто разложил на чёрную радугу - всё меняется : дождём шумят дни и звёзды, обстоятельства и чувства.. и лишь радуга остаётся неподвижной, но всё же многоликой и вечно ускользающей . В радуге всегда есть что-то печальное : какая-то распятость света.
Можно находиться рядом с человеком, но он словно бы будет за тысячи миль от тебя. Можно воскресить в памяти или искусстве былое чувство с этим человеком, и он предстанет рядом с тобой с такой сияющей и обнажённой близостью, какая может быть только во сне, где человек и пейзаж слеплены из одного материала.
Пруст словно бы каллиграфически прорисовывает свои мысли : так осенний тёмный холодок небытия убивая цветы за окном, словно бы спиритически вызывает их души к новой жизни на заиндевелом окне.
Иногда кажется, что новозаветное " и времени больше не станет", вполне сбывается лишь в мире искусства, в котором прекрасны и Бог и человек и природа.
Общее ощущение от романа : душа, исповедующаяся у тонкой ширмы плоти, за которой, быть может, никого и нет.
Рецензия написана в рамках игры "Несказанные речи"
"Пленница" была первой моей книжкой Пруста, я ничего не знала тогда о нем, даже не знала о том, что это одна книга из цикла "В поисках утраченного времени", пятая. И как же это было волшебно вот так наивно без каких-либо предварительных мнений открыть для себя Пруста, открыть эпоху. Это было чистое, ничем не замутненное изумление, наслаждение фразой, ловля ускользающих смыслов. Так не бывает, подумала я.
Эта струящаяся проза в замечательном переводе А.А.Франковского не нуждалась ни в каком смысле, она была самоценна, это были миры мысли, парящей над сюжетом. А сюжет томил своей неразрешаемостью. Пленница, запеленутая в покрывала любви и томящаяся в них, вечно стремящаяся ускользнуть, драгоценная игрушка, чей переливающийся блеск тускнеет от падающей на нее тени удушающей ревности. Герой (автор), глядящий на нее, казалось бы, всегда из темного угла комнаты, мучающийся страстью и бессильный удержать свое сокровище. Грусть, восхищение совершенством и осознание хрупкости этого совершенства - вот грани этого медленного и пронзительного романа. Журчание ручья, текущего в никуда, неуловимая мелодия, прозвучавшая лишь раз и навсегда растаявшая, неспособность удержать то, что находится у тебя в руках. Красота и тщета. Ловля ветра.
Потом я читала всю серию, и приближение к "Пленнице" волновало. Все книги Пруста хороши, но эта стала любимой. Мне кажется, что в "Пленнице" он достиг своей вершины, это кульминация, а два последующих романа - затухание. Нет, не таланта, но напряжения. "Пленница" вся насыщена электричеством, это предгрозовая атмосфера, в которой разрешается все, сталкивается надежда, бессилие, томление достигает предела и... Неподвижность, застывшее действие, страх, тишина. Гроза разражается в "Беглянке", но "Пленница" - это сконцентрированное предчувствие. По-моему, второе прочтение добавило мне тревожности восприятия, возможно из-за долгой прелюдии.
Конечно, Пруста трудно рекомендовать каждому, не все способны выдержать эти предложения, растягивающиеся на страницы, эти бесконечные круги и зависание над одной точкой, это почти полное отсутствие сюжета. Для кого-то это может стать и пыткой, и, наверное, для многих, но все равно находятся мазохисты, готовые истязать себя семью томами, потому что пытка эта сладкая.
Я был разбужен спозаранку
Щелчком оконного стекла.
Размокшей каменной баранкой
В воде Венеция плыла.Все было тихо, и, однако,
Во сне я слышал крик, и он
Подобьем смолкнувшего знака
Еще тревожил небосклон.Он вис трезубцем Скорпиона
Над гладью стихших мандолин
И женщиною оскорбленной,
Быть может, издан был вдали.Теперь он стих и черной вилкой
Торчал по черенок во мгле.
Большой канал с косой ухмылкой
Оглядывался, как беглец.Туда, голодные, противясь,
Шли волны, шлендая с тоски,
И гондолы* рубили привязь,
Точа о пристань тесаки.Вдали за лодочной стоянкой
В остатках сна рождалась явь.
Венеция венецианкой
Бросалась с набережных вплавь.
Борис Пастернак.
Я не мог отрицать, что, когда я не ревновал, моя жизнь с Альбертиной была скучна, а когда ревновал - мучительна.
Марсель Пруст написал, как преданные его читатели знают, знаменитый цикл текстов " В поисках утраченного времени" и роман "Пленница" - 5 книга из 6 произведений этого крупномасштабного цикла. Каждая книга представляет собой беспрерывный сплошной текст рассуждений, мыслей и выводов, почерпнутых жизнью Марселя Пруста. Его удивительный поток сознания, посвященный ушедшей жизни, некоторым историческим событиям, живописи, музыке, литературе , искусству, человеческому эгоизму и главным образом любви. На протяжении всего романа автор рефликсирует по утраченной свободе, самовыражению, похоти, эгоистическому началу, присутствующему в каждом человеке только в определенной степени. Свободе самовыражения подобно взлетающему одинокому аэроплану.
Параллельно с этим в тексте присутствует любовь к музыкальному творчеству Вагнера, дань преклонения перед Гюго, Стендалем и что очень приятно к Достоевскому. В финале произведения Пруст показывает и подробно описывает свое отношение к Великому русскому классику и здесь мы можем стать невольными свидетелями европейского отношения того времени и их восприятие прозы Ф.М. Достоевского. В каком то смысле и сам Пруст пытается добиться подобного результата. Он, как и Достоевский хочет докопаться до истины сложной, не чуждой каждому, понимания и сознания человеческой, и порой неприглядной души. Очень интересно читать трактовку Карамазовых и Иволгиных в исполнении Марселя Пруста. Хотя, как мне показалось, отношение это слишком поверхностное. Видимо это и есть тот самый заграничный взгляд на особенности русской самоорганизации и витееватой души.
Марсель Пруст занимается саможизнеописанием и следуя за его потоком сознания можно увидеть его отношение к женщине, к любви, к политическим интригам бессмертного и уродливого своим малодушием света Парижа.
Свет есть царство ничтожества; достоинства светских женщин незначительны, им могут давать бешеные цены или злопамятство, или воображение де Шарлю.
И параллельно с этим в тексте упоминаются мелкие, но жизненно важные детали, которые как отдельные кусочки единого пазла иллюстрируют мировосприятие главного героя и автора - Марселя Пруста.
Его иронический и эгоистический взгляд на мир.
Скоро забывается то, что глубоко не придумывается, то, чему вы подражаете, мелкая суета жизни. Меняется суета - и вместе с ней наша память.
Не виртуозность ли создает у великих художников иллюзию врожденной неукротимой единственности, на поверхностный взгляд - отсвет иного бытия, на самом деле - плод изощренного мастерства? Если искусство - только это значит оно не более реально, чем жизнь, и мне особенно не было о чем жалеть. Я продолжал играть "Тристана".
Если меня не убьют, - говорит он себе, - я в ту же минуту примусь за дело, и как же я буду развлекаться!
Отношение к девушке, с которой он сожительствует и которая ему порядком надоела своей с одной стороны покорностью "Пленницы", а сдругой тайными изменами с другими женщинами, неприличное и извращенное поведение которых она в свою очередь осуждает. И та житейская, семейная, светская и любовная ложь, которая так легко выявляется наружу, если внимательно следить за потоком сознания и нитью рассуждений великого Пруста. Автор не раз дает логическое объяснение не только изменам ( мужским и женским), когда надоевшая дама сердца теряет свою привлекательность для мужчины и становится его пленницей, но и демонстрирует все типичные особенности поступков и ошибок в поведении каждого человека. Это и сублимация, и необычайно точно сформулированная по всему тексту рефлексия, и тонкий психологический самоанализ, на обсуждение которого нас и вызвает замечательный французский писатель Марсель Пруст.
P.S. Путешествие было сложное. Нельзя в нем делать читателю остановки на протяжении нескольких дней. Потом чтение текста становится более трудным занятием, хотя по-началу это настоящая литературная музыка для души. Но я уверен, что со временем куплю и остальные произведения всего этого замечательного цикла и периодически ( изредка) буду их изучать. Но позже. Потому что не время еще оглядываться на поиски утраченного времени... Оно еще , как я очень надеюсь, не наступило...
Марсель Пруст, до встречи в Венеции!
Пленница
Марсель Пруст, Пленница: Роман/ Пер. с франц. Н. Любимова, вступ. статья и коммент. А. Михайлова. – М.: ИХЛ, 1992
Великий роман об отчужденности людей, о невозможности понять другого. Изощренный психологический анализ без всякой пошлости и перетяжек. В отличие от других романов серии, в этом есть и внутренний драматизм. Шлюшка и лесбиянка Альбертина, не равнодушная к деньгам богатого аристократа, со всеми ухищрениями лживых женщин, которые понимают, что порок и путь удовольствий им дороже, чем плен, чем даже деньги и содержание. Вместе с тем это роман о «дружбе» старика с молодостью и надеждой, о последней, так сказать, улыбке любви. Герой, конечно, безбожно ревнует свою подружку, а та без конца запирается. Детективное расследование куда интереснее, чем если бы о нем рассказывал Арчи Гудвин, и гораздо искуснее проведенное.
Бедняга Марсель Пруст! Так и кажется иногда, что он знал и в своей эпопее описывал только одно счастье: ребенком, пока еще был здоров, после крепкого сна маму запеленговать всеми чувствами и эти покой и блаженство нюансировать потом на тысячи страниц. Замечательно сделано, филигранный мастер, но как утомительны подчас эти блестящие нюансировки. И Альбертина у него мама, и Франсуаза мама, и всё-то он пытается возвратить утраченное колыбельное время (a la recherches du temps perdu). Я как Пруста очередной том прочту, так и понимаю ясно, что все горожане – больные люди: они заперты, пытаются выбраться на волю, а кому не удается, те сублимируют свою безысходность «в творчество». Вон они, «творцы» московские, - одни матюги в стихах и в прозе. Ясное дело, если ты заперт в четырех стенах, - чего тебе еще остается? Только мат.
А между тем манит простор, горизонт, дорога (не автомобильная), река, костер, болото и те тысячи состояний природы, из которых ясно, что ты есть, ты чувствуешь, а не труп общественный и обобществленный в телеящике.
Но если без предубеждений и предвзятости – у Пруста есть чему поучиться. У западной литературы ХХ века триада гениев – Пруст, Кафка, Джойс – всеми признана, но в русской культуре эти имена по-прежнему оспариваются, и в первую очередь потому, что их понимание труднодоступно, затруднено. Ну, никак нельзя человеку самодовольному или с заскорузлыми мозгами и необразованному прочесть хоть три десятка страниц в романах Пруста: абракадабра – вот и весь вердикт. А между тем Пруст вовлекает в свои чудовищные синтаксические периоды столь много опыта, картин, чувств и наблюдений, что можно говорить об объемном изображении. К сожалению, отечественными снобами и прилипалами всех мастей много делается для того, чтобы представить выдающихся писателей этакими жрецами, небожителями. Как начнут камлать и шаманить: Бродский, Бродский! - так поневоле, если не крепок духом, засомневаешься: да чего же он такого написал-то, этот Бродский, чего и понять нельзя? А оказывается – банальная правда. Правда, и больше ни фига.
Вот и у Пруста: Правда, и больше ничего.
Ведь вот 100 лет не прошло, как он писал, а о нетрадиционных сексуальных отношениях так убедительно, просто и ясно сказано, что все эти ваши фейсбучные споры – точно пыль с Марса. Ребята! Это все давно описано, расписано, изображено и аргументировано как факт жизни и психофизиология, а вы говорите: Государственная Дума приняла закон. Что вам Дума? Сенаторы и депутаты – это же селениты и марсиане: их давно нет, а они думают, что рулят жизнью и нормируют действительность. А действительность катится мимо и помимо них, и она совсем иная.
Очень стоящий роман, всем рекомендую. Перевод Николая Любимова местами просто виртуозен (лучше оригинала: у меня есть издание и на французском, я сличал!).
Алексей ИВИН
https://www.livelib.ru/review/edit/268634
Первая книга в новом году!
Самая камерная из всего "Утраченного времени", действие практически не выходит за пределы комнаты Марселя - особенно, если не брать в расчет то, что во всем цикле действие в принципе не выходит за пределы его головы. Да даже если и брать - все равно самая камерная, потому что мысли Марселя крутятся почти исключительно вокруг его мучительных отношений с Альбертиной и за границу этого невидимого круга не выходят. Книгу следовало бы назвать "Пленник", потому что заложником и заключенным ощущает себя именно Марсель.
А описание смерти Бергота - пожалуй самое простое и пронзительное из всех литературных смертей.
Любовь у Пруста прекрасна, чувственна, доведена до совершенства, до виртуозности, как плод изощренного мастерства. В его исполнении это не соединение слов, - это музыка, исполненная нежности.
Любовь – возвышенное чувство до тех пор, пока она не начинает взращивать и питать собою ревность.
Если вы не знаете что такое ревность, какой она бывает и что испытывает человек, разжигающий в себе ее огонь, - обратитесь к Прусту.
Ревность, как потребность быть деспотом, тюремщиком для любимого существа.
Ревность как трепет ожидания, чередующая с тяжеловесной скукой, в зависимости от того, где находится предмет вашего обожания, кто он – вольная птица или ваш пленник.
Ах, у Пруста не так важен сюжет, как стиль. Монотонный на первый взгляд, но составляющий душу автора, подтвержденный не отдельными эпизодами, а общим впечатлением от книги в целом, от красоты, которую он принес.
«Никому прежде не свойственная способность – открывать целый мир, который ни один композитор нам никогда не показывал, – говорил я Альбертине, – не есть ли это непреложное доказательство гениальности, гораздо более веское, чем содержание произведения?» – «И в литературе?» – спросила Альбертина. «И в литературе».
P.S. Размышления о Достоевском необыкновенно хороши.
Человеческий мозг подается читателю на усыпанном фиалками подносе, установленном в центре зеленого лабиринта. Красиво, вкусно, полезно.
Пленница
Чтение эпопеи «В поисках утраченного времени» растянулось на пару лет и это непозволительное читательское поведение. Никогда так не растягивал чтение даже самых крупных эпосов. В каждом томе действуют одни и тоже лица в большом количестве, которых неизбежно забываешь, что негативно сказывается на цельности восприятия истории. Ещё и «Содом и Гоморра», в отличие от первых трёх книг, оставила по себе не самое приятное впечатление. Всё это неизбежно привело меня к смазанности в ощущениях от этой части книги.
Несомненно, она мне понравилась гораздо больше «Содома и Гоморры», хоть и по своей теме недалеко от неё уходит. Если же воспроизвести впечатление от первых трёх томов, то приходит осознания того насколько всё-таки слабы и «Содом и Гоморра» и «Пленница».
В «Пленнице» Пруст не показывает ничего нового, всё также продолжая свою бесконечную песню болезненной «любви» и бесконечной рефлексии. Главный герой понимает, что его возлюбленная ему абсолютно чужда и неинтересна, однако в результате постоянного воспламенения чувств ревностью он боится лишиться её. Эдакая простенькая эмоциональная зацепка. При этом сама его возлюбленная также особых чувств к нему не испытывает, предпочитая мужчинам женщин. Марсель желает с ней расстаться, но именно в тот момент когда не будет напряжён ревностью, в момент своего спокойствия. Выжидая наступление этого момента, он оказывается в дураках, поскольку Альбертина покидает его первой. Всё это создаёт расплывчатое отражение истории Свана или истории того же Марселя с предыдущей девушкой, или Де Шарю с Морелем.
Стиль изложения также не блещет переливами той красоты, что мне так полюбилась в первых частях книги. Возможно это связано с тем, что «Пленница» была издана после смерти Пруста и не прошла окончательной авторской редактуры, а возможно и с тем что Пруст уже не мог написать чего-то поражающего в контексте саги.
«Пленница» в целом оставили приятное впечатление и язык не повернулся бы назвать этот том плохим (чего только стоит инцидент на вечере у Вердюренов и терзания юного Марселя ревностью). Но всё же в противовес восхищению, поразительной красоте и оригинальности первых томов саги, выходит некоторая вторичность и блеклость последующих частей.