Рецензии на книгу «Дар» Владимир Набоков

Набоковские романы – это дерьмо в шоколаде!
За нарочитым изяществом слога скрывается злоба.
Набоков, наверное, был самым злым писателем в истории русской литературы. И нисколько не мучился этим, а бравировал. Его эстетическое отношение к реальности, по-видимому, требовало реабилитации зла. А вынужденная эмиграция, потеря статуса, унижение и бедность дали этому художественному принципу обильную эмпирическую базу. Набоков упивался своей злобой, черпал в ней вдохновение. И делал ее литературой.
Вы скажете, что это плохо!
«Пошел вон, жалкий плебей!» – скажет вам Набоков.
И плюнет в лицо.

В романе «Дар» он излил свою злобу на Чернышевского.
Огромная глава номер четыре, треть «Дара», – развернутый пасквиль на несчастного русского революционера.
Набоков атакует Чернышевского по всем фронтам. И высмеивает именно те черты его характера, которые принято считать благородными. Он, например, признает факт аскетизма Чернышевского, как бытового, так и плотского. Но мимоходом прибавляет, что, к несчастью, это приводило к коликам, «а неравная борьба с плотью кончалась тайным компромиссом». Гениальному писательскому чутью Набокова открылось, что «святоша» Чернышевский тайно дрочил. И, конечно, выдавливал прыщи. В романе Набоков не раз живописует «наливные» прыщи. Чтобы все запомнили.

Потом Набоков пишет, что Чернышевский, в силу своих идеалов, всегда стремился помогать людям. Но как? «На каторге он прославился неумением что-либо делать своими руками (при этом постоянно лез помогать ближнему: «да не суйтесь не в свое дело, стержень добродетели», грубовато говаривали ссыльные)». Доброта Чернышевского в рассказе Набокова становиться ужасно глупой. Чернышевский – смешным.

Рассказывая о литературной деятельности своего героя, Набоков оговаривается, что, конечно, «подобно большинству революционеров, он был совершенный буржуа в своих художественных и научных вкусах». Вуаля! Весь революционный пафос Чернышевского разбит. Небрежно и даже без осуждения. Простим его заблуждения, как будто говорит Набоков, он же не знал жизни, не отличал пиво от мадеры, зато все объяснял общими понятиями. Стоит пожалеть.

Именно этим Набоков заканчивает свою убийственную критику. Жалостью. Последняя часть жизнеописания Чернышевского, его двадцатилетняя ссылка, описана с жалостью. С высокомерной фальшивой жалостью победителя к побежденному. С «милостью к падшим». Мол, бедный, бедный прыщавый недотепа, так пострадал по своей глупости! А, казалось бы, даже неплохой человек…

По большому счету, все мы с вами – немножко гопники. Всем хочется про своего недруга сказать гадость, хочется поднять его на смех, хочется видеть его унижение. Мало, кто по-христиански готов врага возлюбить. Но утонченный аристократ Набоков – король гопников. Про своего классового врага он написал почти роман, чтобы все потомки запомнили Чернышевского именно таким: нелепым, униженным. И уникальность Набокова состоит в том, что свой пасквиль он превратил в литературу. Благодаря толстому слою шоколада его злобное дерьмо стало классикой.

Давайте все на минуточку замолчим и послушаем, с каким словом обратился к миру великий Набоков:

рассеянный свет весеннего серого дня был не только вне подозрения, но еще обещал умягчить иную мелочь, которая в яркую погоду не преминула бы объявиться; всё могло быть этой мелочью: цвет дома, например, сразу отзывающийся во рту неприятным овсяным вкусом, а то и халвой; деталь архитектуры, всякий раз экспансивно бросающаяся в глаза; раздражительное притворство кариатиды, приживалки, - а не подпоры, - которую и меньшее бремя обратило бы тут же в штукатурный прах; или, на стволе дерева, под ржавой кнопкой, бесцельно и навсегда уцелевший уголок отслужившего, но не до конца содранного рукописного объявленьица - о расплыве синеватой собаки; или вещь в окне, или запах, отказавшийся в последнюю секунду сообщить воспоминание, о котором был готов, казалось, завопить, да так на углу и оставшийся - самой за себя заскочившею тайной. Нет, ничего такого не было (еще не было), но хорошо бы, подумал он, как-нибудь на досуге изучить порядок чередования трех-четырех сортов лавок и проверить правильность догадки, что в этом порядке есть свой композиционный закон, так что, найдя наиболее частое сочетание, можно вывести средний ритм для улиц данного города

Вы ведь тоже бывали в такой ситуации? Ситуации, когда вы не оценили что-то общепризнанное, а нашли его пустым, глупым и бесполезным.
Говорят, что Набоков пишет хорошо или, как минимум, красиво. Но почему я этого в упор не вижу? Напротив, то, как пишет Набоков, все его словесные разливы вызывают у меня только чувство неподдельной скуки, т. е. того чувства, которое не возникает даже при чтении всех этих милых празднословов вроде Кафки, братьев Манн и Пруста (А Газданов, которого иногда сравнивали с Набоковым, например, его роман "Ночные дороги" - это же просто прелесть. Это укор Набокову). Я думал об этом, и пришёл к выводу, что в творениях последних есть какой-то "жизненный аспект", а Набоков, в моём представлении, - это что-то нарочитое, неестественное, надменное... и мёртвое. Но даже если отвлечься от обнаруживаемого чувства скуки, порой переходящей в тоску, то и тогда я не смогу положив руку на сердце назвать набоковские тексты красивыми. И если говорить о стиле, то есть ещё один аспект -стиль (да и всё прочее) должен определяться темой, т. е. если человек желает написать роман об ужасах войны, то ему явно не стоит писать что-то вроде: " В жидком супе, который подала ему молоденькая официантка (её серое платье почему-то напомнило ему те исписанные ровным почерком письма, написанные на мраморной бумаге, - рубль-пятьдесят лист, - которые присылала Виола каждое воскресенье) варёная морковь напоминала баржи, огибающие мелкие островки из дешёвого растительного масла, а две картофелины покачивались на "волнах" словно девичья грудь, что особенно понравилось Борису и придало его мыслям известное и весьма игривое направление, вселив в него неожиданную бодрость и доброе расположение духа, столь необычное для человека, оказавшегося посреди военных действий в городке, куда (ох уж эти истории) случайно забросила его неумолимая судьба."
Приведу пример взаимоотношения так сказать фабулы и стиля, и попытаюсь связать его с Набоковым. Читал я, значит, недавно роман Леонида Андреева "Дневник сатаны". И пусть идея воплотившегося сатаны мне не близка, но то, как написан роман - это восторг. Это даже не красота, а какая-то внутренняя мощь, а самое главное, что читая его, ощущаешь гармонию того, как написано, с тем, о чём написано, и нисколько не сомневаешься, что именно так нужно рассказывать об этом. Ситуация с Набоковым диаметрально противоположна. Сюжет, как это обычно у него бывает, играет роль чисто формальную. Набоков, вообще, характерен для меня именно своим безмыслием. Это даже апофеоз безмыслия. И письмо живёт у него своей жизнью - это что-то раздольное, самодовлеющее и бессмысленное, напоминающее любимую автору ловлю бабочек.
Идём дальше. И посмотрим, как обстоит дело у Набокова с деталями. Сергей Довлатов, рассуждая об особенностях отечественного и западного "книгописания" предположил, что причина традиционного русского многословия заключается в постраничной оплате. И далее, он шутя придумал коротенький текст, обременённый излишними деталями. Но что за диво! Открываешь "Дар", и видишь, что эта толстенькая книжка (412 страниц в моём издании) - одна большая свалка из лишних, бессмысленных, ни чему не помогающих, ничего не раскрывающих, никуда не ведущих деталей, включая бредовые авторские отступления вроде: иностранный критик заметил, что бла-бла-бла. (Кроме того, автору для морального удовлетворения крайне важно казаться остроумным, поэтому он козыряет своим идиотским остроумием вроде "кривых ног и довольно красивого лжекитайского лица"). Опять же, детали нужны для большего вхождения в мир книги или для точности мысли или описания, то есть, иной раз - они не нужны. В этом смысле, Набоков - это свихнувшийся Чехов. Я очень люблю его "Дом с мезонином", но если бы за эту историю взялся Набоков, то она растянулась бы на безбрежное море из пятисот страниц, в которых бы потонули и дом с мезонином, и рассказчик, и сёстры, и всё на свете.
И несколько слов про объём. Вы когда-нибудь задумывались о том, зачем вообще люди пишут толстые книги? Неужели они не могут изложить всё на ста страницах? Мне кажется, что в лучших вариантах подобных эпосов, проявляется связь с эпохой, её всестороннее исследование или описание, благодаря которым читатель может в неё войти ("Война и мир", "Тихий Дон", например). Иногда, человек не умеет лаконично выразить свою мысль, не обладает достаточной "чуткостью" (той, которая, например, есть у японских классиков), поэтому он многословно и "всеаспектно" её развивает, увеличивая объём. И есть много других вариантов, например, диккенсовский. Набоковский вариант, как мне кажется, более распространён: сказать нечего, а хочется.
Я и так отнял у вас много времени, но мне хочется рассказать о ещё одном - и самом трудном - аспекте. У него, кажется, ещё нет названия, он не зависит от таланта, стиля, важности темы или заинтересованности в ней автора, и постигается преимущественно интуитивно. Я, кстати, замечаю, что в моих писаниях его, к сожалению, нет. Вот смотрите, даже если Толстой (а ведь я его не люблю) напишет просто слово "Ночь" и поставит точку, то у меня всё равно возникает чувство монументальности, основательности, весомости, словно кулаком по столу. А порой я открываю именитого писателя и чувствую легковесность, даже если текст написан хорошо и повествует о чём-то серьёзном. Например, я открыл как-то заслужившего нобеля Зингера, и почувствовал легковесность, а открыл его брата Исроэла-Иешуа (да-да) - и почувствовал знакомую, но столь редко встречающуюся основательность, которой, как можно догадаться, совершенно нет у Набокова.
Завершаю. Было время, когда я чуть было не полюбил прозу Владимира Владимировича, но это быстро прошло - эстетический вкус не пропьёшь. Так вот, я в той или иной мере знаком с несколькими текстами Набокова ("Лолита", "Дар", "Камера обскура", "Машенька", "Ада"), но окончательно убедился лишь сейчас, Набоков - человек книжно мыслящий и праздно болтающий.
Несколько дополнений: нашёл рецензию, с которой не могу не согласиться, а так же частично не могу не согласиться с рецензией пользователя barbakan.
Всё.

Опять тот случай, когда можешь о книге много сказать, а с чего начать - понятия не имею.

Что книга эта чудесна и высокохудожественна? Это так, но в такой формулировке малоубедительно.

Что это лучший роман Набокова? Но я, во-первых, не читал всех романов, а во-вторых это и без меня давно сказали.

Что книга полна грусти и ностальгии по Родине? Так я у Набокова только в "Лолите" ее не встречал.

Что Набоков слишком агрессивен к Чернышевскому? Ну так и я его не очень люблю.

Я скажу так. Это очень СЛОЖНЫЙ роман.

Да. Он удивительный. Интересный. Но он очень сложный. Читать его надо медленно. Долго. Отключив телефоны. Попросив, чтобы никто не мешал. Оставить попытки чтения в транспорте по электронной читалке, или во время выгула собаки по плееру. Читать нужно, не перепрыгивая через строчку, как бы иногда этого вам не хотелось.

Читать надо всё. Чтобы не пропустить чего-то важного. А важного там много.

Ищите его сами.

То ли рецензия, то ли призание в читательской любви. Нелюбителям субъективности и злоупотребления местоимением «я» в отзывах – не читать.

«Дар» для меня оказался наиболее совершенным, наиболее поглощающим, наиболее сложным – и композиционно, и стилистически – из всех произведений Набокова «русских лет» (на данный момент мной прочитаны все романы и повести этого периода). Думаю, не погрешу против истины, если назову этот роман жемчужиной русского модернизма.

Отзыв Владислава Ходасевича на обложке книги довольно точен:

Щедрый вообще, в «Даре» Сирин... решил проявить совершенную расточительность. Иногда в одну фразу он вкладывает столько разнообразного материала, сколько другому, более экономному или менее одаренному писателю, хавтило бы на целый рассказ.

Это действительно так. Многослойность, многоплановость, многосюжетность – характерные черты «Дара». Этот роман – словно огромное дерево с густой кроной: множество человеческих судеб, множество разных историй вплетаются в основной сюжет, отрастают от него отдельными ветками и веточками, листьями и листочками – а кое-где это лишь набухшая, так и не раскрывшаяся почка. А всё вместе это представляет собой настолько органичное и совершенное творение, что оторваться от чтения – чтения непростого, нередко заставляющего возвращаться на несколько страничек назад – невозможно.

Автобиографические моменты в романе очень интересны, я очень люблю вот это присутствие самого автора в книгах. Набоков вообще любил внести в свои произведения хоть толику автобиографичности, а «Дар» и вовсе считается автобиографическим романом. Я уже несколько месяцев параллельно с книгами Набокова читаю его биографию ( Владимир Набоков. Русские годы - Брайан Бойд ), и мне особенно интересно улавливать в сюжете это авторское «я». Знаю, многие читатели обвиняют Набокова в язвительности, мизантропии, резкости в отношении несимпатичных ему людей и неприглядных человеческих черт. Но для меня все это меркнет перед его отношением к людям любимым, близким. Какой великолепный образ отца в романе, какая глубокая сыновья любовь! Ну а если знать биографию писателя, то читать это можно было не иначе как с комом в горле.

Роман в романе – глава четвертая, художественная биография Чернышевского «от Набокова» – мне был особенно интересен ввиду того, что уже перечитано было «Приглашение на казнь», уже известно было, кто послужил прототипом для образа Цинцинната, уже прочитано было и кое-что из критики по этому поводу. Было интересно читать «Дар» практически сразу после «Приглашения», сравнивать образы набоковских Чернышевского и Цинцинната. Литературная критика, кстати, в этом вопросе меня только запутала: на распространенное мнение большинства о том, что это язвительная сатира (что и читателю вроде бы более очевидно), другие парируют утверждением, что здесь речь скорее идет о симпатии и жалости.

С другой стороны, лично мне это не кажется главным, мне видится в биографии Чернышевского прежде всего творческий манифест Набокова, выступающего против непременного служения музы каким-то социальным идеалам, против воспитательно-морализаторской роли литературы, против недолитературы, литературы «низшего сорта», жертвующей эстетическими категориями во имя «высоких идей». Прекрасно помню, как когда-то меня, еще школьницу, поразило в творчестве Набокова именно это – как классическая литература может быть настолько «невоспитательной», ничего не навязывающей, ни к чему не призывающей и ничему не поучающей. Конечно, Набоков не уникален в своих творческих принципах, но для меня он был и останется первым писателем, читая произведения которого я получала то самое эстетическое наслаждение. Он научил меня этому, после знакомства с ним моя планка претензий к стилистике литературного произведения поднялась так высоко, что я сама этому порой не рада. При этом, конечно, ошибочно считать набоковские романы графоманией, лишенной проблематичности писаниной, искусством ради искусства. Просто некоторые читатели любят попроще – ближе к делу, так сказать, – но это не обо мне.

Наверное, я отвлекаюсь, но где же еще объясняться в любви к писателю, как не в отзыве на книгу, название которой – «Дар»?! Еще одно читательское обвинение Набокову, которое мне встречалось, – обвинение в тщеславии, осознании себя талантливым (да что там, гениальным! ) писателем. А мне это не претит, нисколько. Ну не всем же великим писателям, претерпевая тяготы и лишения, непременно должно писать в стол и умирать, не будучи признанными при жизни. На долю Набокова тягот и лишений тоже достаточно выпало. А как писатель он, ощущая силу своего гения и тонко чувствуя грань между литературой и ее подобием, был для себя и довольно жестким критиком – о чем и в «Даре» написано достаточно, а не только вот это

ты будешь таким писателем, какого еще не было, и Россия будет прямо изнывать по тебе, - когда слишком поздно спохватится...

в определенной степени равное, пожалуй, пушкинскому «Я памятник воздвиг себе...» У него был ДАР, он его осознавал, развивал, оттачивал, использовал, он был известен при жизни и оставил после себя внушительную подборку замечательных произведений. Спасибо, Владимир Владимирович, за Ваш дар!

P.S. Одно только плохо: после Набокова долго невозможно приступить к нормальному чтению других книг.

Производственный роман

Впечатление от "Дара" (очень осеннего романа, надо сказать, хотя бы в силу его прямо таки цеховой литературности) вышло сначала бессловным, если не сказать немым.

Легче начать с обрывочных замечаний, чем шарахнуть что-то целиком: меня, к примеру, удивил голос публицистики в стиле Леонида Парфенова в главе о Чернышевском, привела в щенячий восторг игра композиции (это охренительный пи**ец - и иначе формулировать я отказываюсь), некоторые окололитературные тёрки переводили чтение в режим очень приятного small talk, метафизические труизмы как всегда трогательны, но всё-таки... всё-таки... слов как-то уж слишком много. В том смысле, что в некоторых отрывках КПД у них неумолимо стремится к нулю (чего у Набокова пока не видала, хотя это последний из русских романов, с которым я знакомлюсь).

Продираешься сквозь словесные чащи, весь такой в беже, весь такой в колониальном стиле, потный, в сапогах... разрубаешь лианы, кромсаешь тростники и думаешь: "Что я здесь делаю? Куда иду? Скорей бы уже хоть куда-нибудь, только бы прочь от этих утомительных топографий и ломающегося разглагольствования учёного". И вот спасительная смена эпизода - уфффф. И становится воздушно, человечно и вкрадчиво.

Самый тяжёлый период романа - рассказ об отце. Очень угрюмая экзотика. Надо сказать, я бралась за "Дар" два раза и преодолела барьер сороковой страницы только на третий. При том, что прочие опусы Набокова проглатывались с почти невероятной силой чревоугодия.

Мне сказали как-то, что "Дар" трудный, потому что такой мужской. Если под мускулинностью понимать смешение английской технологичности с тем типом экстравагантности, над которым при каждом столкновении гадаешь "от души или просто вы***вается?", то да. Но я лично всегда думала, что мускулинная любовь к делу не сводится к этому.

Амбициозность дара, причудливость дара, телесность дара, детерминированность дара, даже обилие мусора, свойственное дару, - всё это в романе есть. Технологический процесс рождения Произведения - это очень интересно, но просто в данном случае он описан неровно. Как если бы его ходы в течение двадцати лет, сильно изменивших почерк, хаотично записывали на карточках, а потом расставили в нужном порядке (безупречном порядке!) и вышел странный коллаж: то хлопаешь в ладоши и пускаешь благодарную слезу, то зажимаешь нос, то откровенно засыпаешь.

Для нашей высоколобой братии «Дар» стал чем-то вроде герба (во многом потому, что каждому хочется ощутить или внушить себе ощущение родственности миру таланта, творческой наделённости и осмысленности), но сказать, что он изменил мою жизнь, закружил меня в вальсе, осветил, обласкал – это слишком большая ложь, чтобы я могла её себе позволить ради простого приличия.

Роман очень хорош постфактум: он пухнет в голове многообещающей немотой. Он заставляет вспоминать о себе при пробуждении, в холодном автобусе, в очереди супермаркета и в любую другую праздную минуту. Но давайте судить произведение по законам его создателя. Набоков проповедует не только послевкусие чтения, но и собственно вкус. И на этот раз для эффекта эстетического взрыва кое-кому не хватило стройности ритма.

У меня не получится написать рецензию не хуже уже имеющихся.
У меня не получится написать рецензию, не вызывающую стыда на фоне самой книги.
У меня не получится написать рецензию даже на книгу-вкладыш о Чернышевском.
У меня не получится запомнить в этой книге всё, что хочется запомнить
(потому что у меня не получится запомнить книгу целиком)
У меня не получится упрекать Набокова в высокомерии.
У меня не получится извиниться за то, что не прочитал "Дар" четырьмя годами ранее.

Тем не менее, у меня получилось это прочитать.
И то хорошо.

«А не прячется ли под маской Федора Константиновича Годунова-Чердынцева сам Набоков?» - такой вопрос крутился в моей голове, когда я читала «Дар».
Герой, так же как и писатель, является русским эмигрантом, представителем аристократического рода и любителем бабочек. По-моему, общих черт предостаточно.
Владимир Владимирович пишет о людях, закинутых на чужбину, но не забывающих о своём происхождении, корнях. Интеллигенция, заброшенная по другую сторону жизни, в пучину иной ментальности, языка, ценностей. Русские люди собираются в маленькие стайки, как рыбы, и плывут, плывут, плывут, а в сердце тоска.
Вот не завидую я эмигрантам ни зерна. Дома краше. Пусть голодно, холодно, горько, но кто сказал, что там, за рубежом, будет легче, проще и счастливее?
Естественно, что Владимир Владимирович не обошёлся без любовной линии. В этом романе он дал любимой девушке героя имя – Зина. Отношения молодых невинны и прекрасны.
Набоков любит символы, и я подумала, что ключ тоже несёт в себе свой смысл. Не зря же пара оказалась за дверями.
Я люблю читать Набокова, потому что его язык доставляет удовольствие моему восприятию литературного наследия как такового. То есть, если я хочу получить наслаждение от процесса чтения, вкусить русское СЛОВО, то я читаю Набокова. Хотя сюжеты его просты и не отличаются оригинальностью. Читаю упоённо.

Отец однажды, в Ордосе, поднимаясь после грозы на холм, ненароком вошел в основу радуги, - редчайший случай! - и очутился в цветном воздухе, в играющем огне, будто в раю. Сделал ещё шаг - и из рая вышел...

Дуб - дерево. Роза - цветок. Олень -
животное. Воробей - птица. Россия -
наше отечество. Смерть неизбежна.
П. Смирновский.
Учебник русской грамматики.

Сейчас будет рецензия с возрастным рейтингом 18+! :)

Когда я читаю книги Владимира Владимировича , меня охватывает литературный экстаз...У меня учащается пульс, холодеют пальцы рук, в животе просыпаются бабочки, ток проходит через всё тело, мурашки разбегаются, а в голове поселяется туман блаженства. И улыбка не сходит с лица...
Нет, я вполне серьезно :) Не знаю, почему на меня так действуют книги Набокова, но я схожу с ума от его речевых оборотов, философии, религии и жизненного опыта. Мне он кажется таким сексуальным!!! И при этом я прекрасно понимаю людей, которые не могут читать его произведения. Этой ой как непросто! Я не хочу сказать, что я прямо-таки безумно опытный читатель, который его понимает, но могу сказать однозначно, что я его чувствую каким-то неведомым мне образом. Возможно, где-то он мне непонятен, но он мне очень близок.
Ну это же безумно красиво! Послушайте только!

К примеру: различные, многочисленные “а” на тех четырех языках, которыми владею, вижу едва ли не в стольких же тонах – от лаково-черных до занозисто серых – сколько представляю себе сортов поделочного дерева. Рекомендую вам мое розовое фланелевое “м”. Не знаю, обращали ли вы когда-либо внимание на вату, которую изымали из майковских рам? Такова буква “ы”, столь грязная, что словам стыдно начинаться с нее. Если бы у меня были под рукой краски, я бы вам так смешал sienne brulee и сепию, что получился бы цвет гутаперчевого “ч”; и вы бы оценили мое сияющее “с”, если я мог бы вам насыпать в горсть тех светлых сапфиров, которые я ребенком трогал, дрожа и не понимая, когда моя мать, в бальном платье, плача навзрыд, переливала свои совершенно небесные драгоценности из бездны в ладонь, из шкатулок на бархат, и вдруг все запирала, и никуда не ехала, несмотря на бешеные уговоры ее брата, который шагал по комнатам, давая щелчки мебели и пожимая эполетами, и если отодвинуть в боковом окне фонаря штору, можно было видеть вдоль набережных фасадов в синей черноте ночи изумительно неподвижные, грозно алмазные вензеля, цветные венцы…

А юмор...

Я ничего не помню из этих пьесок, кроме часто повторяющегося слова «экстаз», которое уже тогда для меня звучало как старая посуда: «экс - таз».

Теперь что касается непосредственно этой книги. Тут ничего особенного не происходит. Эдакое плавное повествование, описывающее повседневную жизнь писателя (очень много отсылок к произведениям самого Набокова и его биографии). Но скажу честно - было местами скучновато. Особенно та часть, где пересказывается книга про Чернышевского. Только за это снизила оценку. А в целом мне очень понравилось!
Слушала книгу в исполнении Вячеслава Герасимова, коего очень люблю. Его голос на 100% сочетается с Набоковым.
P.S. Боже мой! Какой обалденный мужчина! Какой взгляд!!! :)

Я не знаю, почему Набоков назвал роман «Дар». Нужно было – «Игра в фантики».
Вы не умеете играть в фантики? Ничего страшного, я сейчас научу. Нам потребуется коллекция блестящих красочных фантиков от конфет. Вероятно, у вас такая была в возрасте 5-6 лет. Вы конечно помните коробочку, куда вы складывали свои ценные образцы в особом, понятном только владельцу порядке. Нужно достать ее с чердака или дальней полки в доме родителей, стереть пыль и высыпать содержимое на стол. Порядок игры следующий: закрывайте глаза и на ощупь берите одну бумажку. Слегка погните ее, почувствуйте легкий хруст. Понюхайте фантик, вдруг сохранились запахи-воспоминания. Открывайте глаза и начинайте рассказывать историю. Наверняка она будет связана с историей конфеты: купили сладость вам родители, угостили родственники или может на нее были потрачены все небольшие сбережения ребенка? Вспомните ее вкус, расскажите об ощущениях во время поедания лакомства, о послевкусии. Если не способны вспомнить такие детали, ничего страшного. Расскажите об ощущениях в данный момент: какие ассоциации вызывает несколько полинявшая цветовая гамма фантика, удачен ли на ваш взгляд дизайн рисунка и шрифта. Самое главное правило игры – не сосредотачивайтесь на одном, чуть-чуть поговорив, откладывайте фантик в сторону, беритесь за историю следующего, потом всегда можно будет вернуться к первому, меняйте фантики так же легко, как порхает от цветка к цветку бабочка. Изменяйте также стиль историй, то начните ностальгировать о детстве, то сделайте упор на настоящем, одну историю расскажите прозой, другую стихами. Играть нужно долго, обязательно утомить всех слушающих. Не обязательно стремиться к оригинальности. Можно рассказывать истории, рассказанные где-то еще. Я уверен, у вас не возникнет проблем с сюжетом. Но на всякий случай я приведу несколько для примера:
• Вспомните, как озорной ветер унес один из наиболее ценных образцов, и вы доставали его с крыши сарая старым сачком для ловли бабочек.
• Ваш отец тоже играл в фантики? Расскажите об этом, когда попадется фантик, перешедший вам по наследству.
• Однажды в детском саду вы влюбились в соседскую девочку и разделили одну конфету с ней? Это тоже повод для истории.
• Написали стихотворение в 1-м классе, а его никто не оценил, и вы с горя наелись шоколада? Расскажите и об этом, не стесняйтесь.
Имеет ли смысл подобная игра? Безусловно. Вы сможете потратить много времени, и не только своего, но еще и времени слушателей. Научитесь извлекать истории из любого пустяка. При очевидном недостатке содержания в рассказах, сможете отточить форму, добиться совершенства словесной мозаики, заставить случайных слушателей умирать от эстетического восторга. Играйте в фантики, если у вас есть дар заниматься этим!

Послесловие от бесталанного рецензента:
В этом романе есть вроде бы все, что мне нравится у Набокова: насыщенный текст с игрой слов, переходящие друг в друга стихи и проза, нелинейность повествования, смысловые подтексты. При этом остается ощущение, что меня обманули. Во-первых, текст вторичен и напоминает другие произведения автора, причем скорее не по содержанию, а по настроению. Во-вторых, слишком сильный и неоправданный перекос в сторону формы, из-за чего содержание кажется неуместным. В-третьих, несвязность общего повествования. Иногда сборники (самых разных авторов) состоят из рассказов на разные темы, но все вместе они составляют гармоничное целостное произведение. В данном случае все наоборот. Роман вроде целостный, а производит впечатление несвязных фрагментов с излишними подробностями, прямо игра в фантики! Также, автор немало водит читателя за нос, но делает это так топорно, что мне было несколько за него стыдно. Наконец, очень сентиментальная концовка. При этом есть претензия на красивую метафору (ситуация с ключами), но выглядит она довольно убого.
В целом, действительно понравилась мне только глава про Чернышевского. Набоков рассказывает о нем очень субъективно и предвзято, но действительно смог меня заинтересовать. Мне даже захотелось перечитать «Что делать?». Остальные главы подарили первое разочарование прозой Набокова.

Дар, да не вам

Нельзя читать такие книги по играм, в спешке. Я много раз себе это говорила, но дара убеждения у меня нет. Поэтому "Дар" я не прочитала. Я его прослушала.

Слушать Набокова это как смотреть балет по Чехову. Я видела два. Один - гениальный, за комментарии к другому, мне кажется, меня муж замуж взял (решил, что опередят иные, сожгут ненароком, жалко будет). Так вот даже гениальный балет к Чехову имел отношение весьма космическое. А Набокова нужно читать. Нет. Перечитывать. Несколько раз одно и то же место, чтобы оно добралось от спинного мозга к головному, от интуиции к осознанию.

Чтец, надо сказать, мне попался замечательный. Евгений Терновский. Так что аудиокнигу в его исполнении я поставлю в один ряд с балетом Киллиана по "Трём сёстрам". Но "Дар" открою еще раз, настоящий, бумажный, медленный, без дамоклова меча игровых сроков.

И снова окунусь в эту совершенно потрясающую историю чужого-своего-автобиографичного-персонажнеавтор дара. Литературного? В том числе. Но, прежде всего, это дар видеть и воспринимать. И передавать ощущение увиденного читателю. Сколько образов, сценок, сиюминутных впечатлений, внутривенных прозрений, надуманных и передуманных мыслей, удивительно тонких наблюдений собрано в этой книге! Недавно видела картинку с хамскими высказываниями Бунина о своих современниках, что-то он там ляпнул про словоблудие Набокова. О, как он жалок и как прав))) Набоков далёк от краткости (что не мешает точности) и возбуждает невероятно своими описаниями, играми, каламбурами. Иногда мне кажется, что у него блудят даже буквы. Хотя почему кажется. Анаграммы автора известны всем, кто увлечён его творчеством.

Кстати, увлечение не значит абсолютное принятие всего им написанного. "Лолиту" не люблю и вряд ли перечитаю, чтобы сделать переоценку. "Бледный огонь" скучен, не могу дочитать никак. А еще стихи... Поэт-Набоков кажется мне вполне себе средним поэтом. И первую часть "Дара" я воспринимала как автобиографию. Когда фантазия героя вела его закоулками чувств, которые вылились в стихи, мне казалось, вот оно, то, что мешает поэту Н.:

Такова книжечка Годунова-Чердынцева. В заключение добавим… Что еще? Что еще? Подскажи мне, мое воображение. Неужто и вправду все очаровательно дрожащее, что снилось и снится мне сквозь мои стихи, удержалось в них и замечено читателем, чей отзыв я еще сегодня узнаю? Неужели действительно он все понял в них, понял, что кроме пресловутой «живописности» есть в них еще тот особый поэтический смысл (когда за разум зашедший ум возвращается с музыкой), который один выводит стихи в люди? Читал ли он их по скважинам, как надобно читать стихи? Или просто так: прочел, понравилось, он и похвалил, отметив как черту модную в наше время, когда время в моде, значение их чередования: ибо если сборник открывается стихами о «Потерянном мяче», то замыкается он стихами «О Мяче найденном».

Не хватает Набокову размера, чтобы впихнуть всё, что он видит и знает. Его мощь - как раз в развёрнутом словоблудии. Не надо рифм, пусть будет голая суть в финтифлюшках роскошного языка.

Внезапно история поэта сменяется жизнеописанием его отца. И кажется, что в этом реализме воспоминаний побеждён не особо умелый поэт и найден правильный тон, правильный коридор для раскрытия дара.

Но в середине книги происходит совсем уж невероятное. Текст срывается с цепи и вдруг рассказывает о Чернышевском. Персонаж пишет книгу о реальном человеке, мы читаем книгу персонажа о реальном человеке, которого персонаж в своем воображение делает персонажем. А потом автор (который Набоков) проводит еще и полномасштабный литературный анализ книги своего персонажа. И кто кому Гоголь я уже не знаю. Но что метафизический Чернышевский завораживает, что жёсткий разбор полётов восхищает в этой пляске ёрничества и самоиронии - факт.

И завершающая пятая глава медленно возвращает нас к пониманию, что это всего лишь роман, всего лишь герой романа. Он прошел свой путь, у него украли все фантики и обёртки, он чист и готов нести свой дар миру. Будем считать, что мы поверили и не узнали его.