14 декабря

Что вы хотели знать о декабристах. но боялись

Что же это,
что же это,
что ж это за песнь?
Голову на руки
белые свесь.
Тихие гитары,
стыньте, дрожа.
Синие гусары
под снегом лежат.
Николай Асеев.

Что мы помним о декабристах? Страшно далеки они от народа; разбудили Герцена; Некрасов "Русские женщины"; не обещайте деве юной любови вечной на земле. Еще? Два общества: Северное и Южное; Сенатская площадь; Пущин, Чаадаев, Рылеев, Трубецкой, Пестель, Кюхельбекер, Сергей Муравьев-Апостол (имена отчего-то лучше всего помнятся)? Толстой начиная "Войну и мир" прежде полагал написать роман о декабристе, который возвращается, спустя годы, из каторги. И все.

"14 декабря" - роман тщательно и хронологически скрупулезно восстанавливающий подробности декабрьского восстания. Большая часть подготовки: собрания, заседания, трескучие фразы, коими заговорщики обосновывают необходимость цареубийства; непримиримые, на первый взгляд, противоречия между "Русской правдой" Пестеля и конституцией Муравьева; сословно-имущественный дисбаланс между членами Союза благоденствия и Южного обществом - все это уже описано в предыдущем романе трилогии "Александр I". Так же, как биографические детали, внешность и особенности характера ключевых фигур.

У любого события есть причина и внешний повод, который служит толчком к началу. Катализатором этой ситуации стала чехарда с престолонапследием после смерти Александра I, не оставившего за собою наследника.Формально трон должен был перейти к старшему в роду, цесаревичу Константину Павловичу. Который склонности править не имел и еще при жизни Александра отрекся в пользу третьего августейшего брата Николая, а все три с лишним месяца (!), прошедшие со смерти царя и до его похорон. находился в Варшаве. Николай, в свою очередь, тоже не рвался взваливать на себя бремя власти и надеялся, что Константина все же принудят воссесть на престол. Ощущал себя фельдфебелем, а не государем, на царствие на готовился и позже войдет в историю под именем Николая Палкина (прозвище. красноречиво свидетельствующее о фельдфебельских методах правления).

Нет царя, но есть разветвленный многофигурный заговор, исполнители которого люди решительные и привыкшие повелевать. И есть многие основания полагать, что о заговоре известно, а новая власть, буде утвердится, не станет так либеральничать, как прежняя. Ту привыкли называть "тиранством", но на деле Александр проявлял неслыханную снисходительность. Днем восстания решают сделать дату принесения присяги новому правителю, используя павовую вилку "мы не станем присягать самозванцу", три полка приведены были на Сенатскую площадь, выстроены в каре (сильная, практически неуязвимая позиция в условиях города). Правительственные войска подтянуты, но пролить кровь на заре царствования Николай I не решается. Толпа симпатизирует бунтовщикам.

И вот тут впервые за три книги недостатки Мережковского-рассказчика оборачиваются достоинствами. Он многословен и тяготеет к незначимым деталям и, может быть, излишне сентиментален. Подробная хронология событий четырнадцатого декабря - время его триумфа. Четко и протокольно точно восстановленный день. Кто где стоял, кто что сказал, попытки переговоров; убийство Каховским Милорадовича; переход Якубовича на сторону власти; взаимная нерешительность и упускаемое преимущество во времени из-за нежелания кровопролития. Зимний питерский день, переходящий в ночь; стояние на морозце без провианта и (пардон) сортира; толпа вокруг жаждет грабежей и погромов.

И уже под утро орудийные залпы. Первый поверх голов, но сразу за ним боевой. Убитые, раненые, вопли, стоны, давка в толпе. Запоздалая картечь со стороны заговорщиков, невский лед проседает и ломается под весом. Потрясающей силы утренняя сцена с мытьем и катаньем. Герой, князь Голицын, очнувшись после контузии, возвращается на площадь и слышит многие непривычные звуки. Это скребут и замывают кипятком от крови, присыпая после свежим снегом, следы вчерашнего восстания. А тела сбрасывают под лед. Некоторые застревают в наспех выбитых прорубях, так и оставляют - вмерзшими. Трагическая картина мощи необычайной.

Не думаю, что много найдется читателей, чей интерес к неактуальным ныне событиям и не самому популярному из авторов пересилит инерцию, но в эпизодах восстания это того стоит. После, следствие, заключение, казнь - материализация мерзейшей мощи во всех ее ипостасях: от государственной машины подавления до иезуитской беспринципной хитрости, умело играющей на душевных струнах жертв. Это наша история, моя и ваша и теперь я знаю о ней чуть больше. Стоило читать.

C'est trop. Могли бы и расстрелять (с)

Странная вещь, что почти все наши грезы оканчивались Сибирью или казнью и почти никогда – торжеством, неужели это русский склад фантазии или отражение Петербурга с пятью виселицами и каторжной работой на юном поколении?

Александр Герцен

Где мои 17 лет? Мне бы прочесть этот роман Мережковского именно тогда, в то лето, когда автобусной экскурсией по Питеру мы проезжали мимо памятника казненным декабристам, и сердце внутри так участливо забилось при виде его. Тогда мой опыт знакомства с их печальной историей составляли лишь курс школьной истории и стихи Рылеева с Кюхельбекером. А кажется, что такие книги и надо читать в то время, когда только вступаешь во "взрослую" жизнь, тем более теперь, когда так далеки их и наши понятия о долге, совести, чести. Это замечательное повествование о замечательных людях - образованных, воспитанных, интеллигентных бунтарях, не умевших мириться с несправедливостью. "Сочли милостью заменить четвертование виселицей. А я все-таки думаю, что нас расстреляют: никогда еще в России офицеров не вешали", - пишет в каземате Муравьев-Апостол, в размышлениях о предстоящей казни (его запискам посвящена целая глава).

Кроме того, в книге представлено порядочное количество исторических личностей: члены Северного и Южного тайных обществ, понятное дело, и о них позже, но еще Карамзин, Кутузов, Татищев, Бенкендорф, Сперанский... В связи с делом декабристов они предстают в совершенно ином свете, не как имена из школьного учебника, а действительные, действующие когда-то люди со своими слабостями, с им одним присущими чертами, и гаснут нимбы величия над их головами, горение которых так хорошо поддерживается нашей дальностью от них и той эпохи.

Как сочувствуешь Голицыну, в тюрьме осознающему всю прелесть жизни и готового прожить еще сколько угодно и в заключении, только бы жить; Рылееву, одураченному царем; Муравьеву, не сумевшему справиться с собственным войском, восклицающему: "И вся Россия - разбойничья шайка, пьяная сволочь - идет за мной и кричит: - Ура, Пугачев-Муравьев! Ура, Иисус Христос!" Происходящее в романе описывается преимущественно через Голицина, с ним связана и любовная линия (куда же без нее?). Но в ходе повествования знакомишься с позициями, впечатлениями и всех остальных главных участников восстания. И опять, как хвалила Горького за "Мать", так похвалю Мережковского за "14 декабря": не группа, не масса одержимых идеей, а каждый - индивидуальность, как луч со своим этой идеи преломлением, да и характерами различные. Веруют в Бога Оболенский (моя главная симпатия), Голицын, Муравьев, а Пестель среди них - атеист, "математик". Одни с холодной решительностью принимают намерение убить всех членов царской фамилии и кровь будущих жертв восстания, другие - до ужаса мучимы сомнениями по это поводу.

И в этом, как по мне, сердце романа, а не в его историзме. В нашей обычной жизни тоже свои восстания, масштабом помельче, но все-таки; свои наказания, свои казематы, свои сделки с совестью, свои "выдать? - не выдать?". Этот роман был бы обязательно причислен к самым моим любимым, кабы я насладилась самим его языком, но, видимо, модернисткая литература 4 курса мешает мне теперь погрузиться в "ваши благородия".

Что вы хотели знать о декабристах, но боялись...

Что же это,
что же это,
что ж это за песнь?
Голову на руки
белые свесь.
Тихие гитары,
стыньте, дрожа.
Синие гусары
под снегом лежат.
Николай Асеев.

Что мы помним о декабристах? Страшно далеки они от народа; разбудили Герцена; Некрасов "Русские женщины"; не обещайте деве юной любови вечной на земле. Еще? Два общества: Северное и Южное; Сенатская площадь; Пущин, Чаадаев, Рылеев, Трубецкой, Пестель, Кюхельбекер, Сергей Муравьев-Апостол (имена отчего-то лучше всего помнятся)? Толстой начиная "Войну и мир" прежде полагал написать роман о декабристе, который возвращается, спустя годы, из каторги. И все.

"14 декабря" - роман тщательно и хронологически скрупулезно восстанавливающий подробности декабрьского восстания. Большая часть подготовки: собрания, заседания, трескучие фразы, коими заговорщики обосновывают необходимость цареубийства; непримиримые, на первый взгляд, противоречия между "Русской правдой" Пестеля и конституцией Муравьева; сословно-имущественный дисбаланс между членами Союза благоденствия и Южного обществом - все это уже описано в предыдущем романе трилогии "Александр I". Так же, как биографические детали, внешность и особенности характера ключевых фигур.

У любого события есть причина и внешний повод, который служит толчком к началу. Катализатором этой ситуации стала чехарда с престолонапследием после смерти Александра I, не оставившего за собою наследника. Формально трон должен был перейти к старшему в роду, цесаревичу Константину Павловичу. Который склонности править не имел и еще при жизни Александра отрекся в пользу третьего августейшего брата Николая, а все три с лишним месяца (!), прошедшие со смерти царя и до его похорон. находился в Варшаве. Николай, в свою очередь, тоже не рвался взваливать на себя бремя власти и надеялся, что Константина все же принудят воссесть на престол. Ощущал себя фельдфебелем, а не государем, на царствие на готовился и позже войдет в историю под именем Николая Палкина (прозвище. красноречиво свидетельствующее о фельдфебельских методах правления).

Нет царя, но есть разветвленный многофигурный заговор, исполнители которого люди решительные и привыкшие повелевать. И есть многие основания полагать, что о заговоре известно, а новая власть, буде утвердится, не станет так либеральничать, как прежняя. Ту привыкли называть "тиранством", но на деле Александр проявлял неслыханную снисходительность. Днем восстания решают сделать дату принесения присяги новому правителю, используя павовую вилку "мы не станем присягать самозванцу", три полка приведены были на Сенатскую площадь, выстроены в каре (сильная, практически неуязвимая позиция в условиях города). Правительственные войска подтянуты, но пролить кровь на заре царствования Николай I не решается. Толпа симпатизирует бунтовщикам.

И вот тут впервые за три книги недостатки Мережковского-рассказчика оборачиваются достоинствами. Он многословен и тяготеет к незначимым деталям и, может быть, излишне сентиментален. Подробная хронология событий четырнадцатого декабря - время его триумфа. Четко и протокольно точно восстановленный день. Кто где стоял, кто что сказал, попытки переговоров; убийство Каховским Милорадовича; переход Якубовича на сторону власти; взаимная нерешительность и упускаемое преимущество во времени из-за нежелания кровопролития. Зимний питерский день, переходящий в ночь; стояние на морозце без провианта и (пардон) сортира; толпа вокруг жаждет грабежей и погромов.

И уже под утро орудийные залпы. Первый поверх голов, но сразу за ним боевой. Убитые, раненые, вопли, стоны, давка в толпе. Запоздалая картечь со стороны заговорщиков, невский лед проседает и ломается под весом. Потрясающей силы утренняя сцена с мытьем и катаньем. Герой, князь Голицын, очнувшись после контузии, возвращается на площадь и слышит многие непривычные звуки. Это скребут и замывают кипятком от крови, присыпая после свежим снегом, следы вчерашнего восстания. А тела сбрасывают под лед. Некоторые застревают в наспех выбитых прорубях, так и оставляют - вмерзшими. Трагическая картина мощи необычайной.

Не думаю, что много найдется читателей, чей интерес к неактуальным ныне событиям и не самому популярному из авторов пересилит инерцию, но в эпизодах восстания это того стоит. После, следствие, заключение, казнь - материализация мерзейшей мощи во всех ее ипостасях: от государственной машины подавления до иезуитской беспринципной хитрости, умело играющей на душевных струнах жертв. Это наша история, моя и ваша и теперь я знаю о ней чуть больше. Стоило читать.

Дмитрий Мережковский сильно не любил пролетариат, очень сильно не любил большевиков и не очень сильно понимал, какого хрена декабристам понадобилось будить Герцена, а Герцену – всю Россию. Именно поэтому народ у него выглядит по большей части как разнузданная сволочь, а декабристы – как стадо долб**бов-альманашников. Так что любителям «Звезды пленительного счастья» в его творение лучше не заглядывать: рискуют нарваться на ряд пикантных сцен. Например, как Рылеев ползал в ногах у Николая1 и признавался ему в любви. Или как Голицын съел булочку и обдристался. Как Муравьёв позабыл свою старушку-мать. Как, наконец, члены тайного общества постоянно лобызаются друг с другом (видимо, автор хотел изобразить нечто вроде христианского поцелуя Алёши Карамазова, но с экзальтацией сильно переборщил, так что получилось нечто, отдалённо напоминающее педерастию).
Главное, на чём автор фокусирует внимание читателей – это страшная оторванность декабристов от народа, причём от любого народа, вне зависимости от социального положения.
«Оборотень» Николай1 действует жестоко, но его логика по крайней мере понятна: он отстаивает свои права на власть, свою жизнь, ибо прекрасно понимает, чем может грозить российскому монарху отречение, свою семью и жизнь своего сына.
Декабристы же с их моральной чистотой (её не отнять, поскольку вопрос достижения цели для них был принципиален: «Неприлично дело свободы Отечества и водворения порядка начинать беспорядками и кровопролитием») вроде бы выдвигают важные социальные требования, касающиеся и государства, и народа. Но сам народ остаётся для них глубоко на периферии во-первых, из-за того же вопроса кровопролития, во-вторых, потому, что их идей тупо не понимает, так что святая вольность для него – повод выплеснуть недовольство существующими порядками, а Конституция – жена царя Константина (справедливости ради стоит заметить, что современный народ о Конституции знает немногим больше). Но само государство отвечать на их души прекрасные порывы не спешит вряд ли бы поспешило бы. Во-первых, потому, что реализация требований декабристами тупо не продумана, так что даже насчёт смены формы правления или освобождения крестьян выдвигались очень разные мнения, во-вторых, потому, что сидящим тогда во власти все эти реформы были нужны, как ежу презерватив. По сути дела декабристы не отстаивают и интересы своего сословия. И даже свои интересы.
Они не идут восставать. Они идут приносить себя в жертву.
Они воспринимают предстоящую свободу как некое царство божие на земле, которое должно настать автоматически.
И они противоречивы. Очень противоречивы.
Жаждут «минуты вольности святой» - и пасуют, чуть возникает необходимость решительных действий.
Хотят положить жизнь за отечество – и, чуть запахнет жареным, зарывают подальше «Русскую правду».
Осознают возможные неприятные последствия вроде санкций Бенкендорфа, арестов и даже пыток – и в то же время надеются, что выйдет Николай1 и скажет: «Спасибо, ребята! Я был неправ. Вы меня надоумили. Вы меня научили. Где ваша Конституция? Давайте, я подпишу. А власть мне не нужна – идите, рулите!»
С точки зрения современного читателя это по меньшей мере наивно.
С точки зрения читателя начала ХХ века, уже повидавшего революции, это страшно.
Поскольку он точно знал:
если воспринимать государство как Серого волка, а свободу - как Красную Шапочку, то надо обязательно учесть - шапочка у Шапочки красная от крови.
И именно такие мысли вкладывает Мережковский в уста Муравьёва:

Я видел сон.
С восставшими ротами, шайкой разбойничьей, я прошел по всей России победителем. Всюду вольность без Бога - злодейство, братоубийство неутолимое. И надо всей Россией черным пожарищем - солнце кровавое, кровавая чаша диавола. И вся Россия - разбойничья шайка, пьяная сволочь - идет за мной и кричит:
- Ура, Пугачев - Муравьев! Ура, Иисус Христос!

Это последняя книга трилогии "Царство зверя", так что впечатления скорее суммарные по трилогии, а не по одной части.

Я очень боялась найти в книгах Мережковского второго Радзинского, чья поп-история вызывает у меня зуд под кожей. Но слава богам, такого не случилось. Хотя мне и недостает знаний, чтобы оценить фактологическую составляющую этой трилогии, но исключительно по ощущениям творение Мережковского намного более серьезное, без флера "желтой прессы", который постоянно сквозит у Радзинского.

Сюрпризом оказался вклад некоторых декабристов, кого я привыкла считать вождями восстания. Очень очевидно прочитывается разрыв между моральным долгом перед страной/народом, перед собой и перед историей. Можно ли строить новую жизнь на крови? Добро ли оно, если с кулаками, которые активно пускает в ход? И факт того, что "страшно далеки они от народа", проходит красной нитью в двух последних книгах.

Безумно жаль, что повернулась история так, как повернулась. И насколько меньше было бы крови после, если бы восстание удалось? Я понимаю, что это вопросы без ответов, да и сама не люблю играть в "если". Но именно в этом случае всем сердцем ждала, что Оболенский начнет атаку, хотя и знала, что не начнет.