Рецензии на книгу «Щегол» Донна Тартт

Это было ритуальное чтение. Я готовилась к нему неделю. План был таков: в субботу курьер должен был доставить книгу к моей двери, муж на работе, дочка у бабушки. Дома я, кот и Книга. В нашу тесную компанию были допущены только холодильник и бутылка любимого вина. Три дня до этого я «постилась». Не читала вообще ничего, освобождала свой мозг, чистила его от эмоций. К субботе он должен был быть голоден, он должен был алкать, должен был наброситься на новый шедевр Тартт и впитать его пересохшими губами. А то, что это шедевр, я не сомневалась. Иначе и быть не могло.

«Щегол» неизменно ассоциируется у меня с самой Тартт, они неразрывны в моем сознании, как сиамские близнецы. Оба с внутренним стержнем, им безразлично мнение окружающих, их нападки, их любовь, их презрение, их глупость. И в тоже время мне хочется уберечь их от мира, защитить, укрыть, спрятать. Мой список книг, за которые я готова выцарапать глаза пополнился. Я заранее ненавижу отзывы типа «я не хотела читать этот кирпич, но хвалебные отзывы меня заставили. Не пойму, что все нашли в этой долгой и нудной книжке. Не понятно, за что только эти премии выдают. Раньше я никогда к чужому мнению не прислушивалась, и правильно делала». Да, друзья, это - Книга, в ней 827 страниц мелкого шрифта. И если это проблема, то просьба не беспокоить.

Кто смотрел «Во все тяжкие» наверняка помнит обгоревшего плюшевого медведя, который плавал в бассейне в начале серии. Дальше идут события, в которых, казалось бы, ничего и не предвещает такого поворота. Вместо обгоревшего мишки здесь будет Теодор Декер. Он - больной и перепуганный - скрывается в амстердамской гостинице. Он адски мерзнет, боится выйти из номера, прислушивается к голосам в коридоре, захлебывается страхом и неизвестностью, чего-то ждет и вспоминает, как докатился до этой точки в пункте А. Катился он долго, всё чаще по ухабам и рытвинам, но был и хайвей. Гиперпрыжок в прошлое и вот перед нами тринадцатилетний Теодор. Он едет с мамой в школу за очередной выволочкой. Потом он годами будет вспоминать это утро. Оно будет сниться ему в кошмарах. Он будет часами думать о нем. Но пока он ни о чем не догадывается. Еще не приехало такси, еще не пошел дождь. Пока он всё еще думает, что выговор от директора его самая большая проблема.

Первое, что приходит в голову – это Диккенс. Бережно отреставрированный, подновленный и доведенный до совершенства антиквариат. Потом появляются лихие нотки Гая Ричи времен «Револьвера». И тогда становится ясно, что классику оттюнинговали по последнему слову современности. Но сделано это с безупречным вкусом! Штучный товар. Ручная сборка. Создано для истории.

Есть авторы, которые жгут глаголом. Тартт не такая. Она выжигает. И не только глаголом, а всеми подручными средствами. В ход идут прилагательные, существительные, наречия, всё, что состоит из литературных молекул – букв. Тартт вставит иглу тебе в душу и с ловкостью бывалого кольщика выбьет там каждую букву . Такое не забывается. Больной и актуальный вопрос – как читать после Тартт? Как опомниться от нее, как очнуться? Сейчас я пребываю в невесомости, в отключке. Во мне еще кипит щеглодоза. Я еще в дурмане. Потом будет ломка, будет долгий отходняк. Когда от других книг мутит. А ведь вся их вина лишь в том, что они «нетартт». Возможно, я найду утешение в мужских объятиях Кинга или Джона Ирвинга. Эти парни не раз уже вытаскивали меня из разных книжных кюветов, справятся и сейчас, я уверена. Но всё это после. А пока я буду упиваться светлой сердечной тоской.

Самая большая проблема очень многих современных книг - это псевдоинтеллектуализм, эдакая простота в массе упаковочной обертки многословия и финтифлюшек, разворачивая которую ты, в самой сердцевине, находишь не зерно мысли, не глубину, а пустоту. Ничего, кроме оберточной бумаги в 800 страниц. Вот такова и эта книга - пустая, многословная, с потугами на искусство, рефлексию и невозможность выпрыгнуть из магического круга несчатной жизни, куда отправляет одно-единственное случайное событие и все в жизни становится не случайным. Герой становится похож на щегла на привязи - куда бы он не захотел полететь, получится у него только на длину цепочки/ошейника/веревки. Вырваться из очерченного круга не удасться.
Вот, собственно, об этом все 800 страниц текста. Да, идея была грандиозная - создать современные ''Большие наджеды'', с описанием антикварного мира Нью-Йорка, стилизовать все в старинных антикварных декорациях, рассказать о том, что подделки ловко выдаются за подлинники, причем, не только мебель или картины, но и чувства, безусловно, тоже. История эдакого современного Пипа, попавшего в большой мир, прошедшего все испытания и пережившего ''большие надежды'', эдакого современного нью-йоркского мальчика-сироты. Но если у Диккенса есть и идея, и мораль, и поучительная история, и юмор, то у Тартт одни лишь воздушные шарики: от очень невнятного главного героя, который на протяжении всего романа абсолютно одинаков - его речь, его мысли, - все одинаково с первой страницы и до последней, то есть эти шарики от главного героя до самого сюжета. Не было никакого развития героя, словно герою двенадцать и в начале истории и в конце, просто автор написала, что он как бы вырос. О, нет, есть одно развитие - наркотики и алкоголь. Вот еще одна неизменная составляющая большинства современных романов - наркотики и алкоголь. Ну без этих атрибутов роман не роман, мысль не мысль, современность не современность, глубина не глубина. Ах, да, еще мат. Тоже такая ''правда жизни'', без мата смысл жизни понять невозможно. Ну да ладно.
Для меня книга очень четко поделилась на две части: жизнь Тео с мамой до происшествия в музее и последующие события, которые привели его в Лас-Вегас к отцу - это первая часть; а вторая - все оставшееся после возвращения в Нью-Йорк. И если первая часть мне безумно понравилась развитием сюжета, не глубиной или психологией, а именно сюжетно, то вторая часть просто провалилась в какую-то пустоту под названием ''ничто''. По сути все повороты второй части можно предугадать и просчитать, а это скучно. Так же совершенно неубедительны все персонажи романа, роман большой, длинный, но никто из тех, кто живет в книге не выписан хоть в какие-то психологические портреты, герои в детском возрасте говорят так же как и во взрослом возрасте, психологичеки они ничем не отличаются сами от себя. Такого не бывает - человек в процессе жизни претерпевает большие изменения, как в психологии, в интеллекте, так и в речевом общении, чего у героев Тартт нет. Пробелы в сюжете, пробелы во взаимодействии персонажей друг с другом.
Я не смогла попасть в мир Тео, в его мучительную и одинокую жизнь, я не смогла проникнуться его болью, я не смогла почувствовать горечь потери Энди или его полынную любовь к Пиппе. Вообще не почувствовала, хотя я человек очень и очень сентиментальный и чувствительный. Мне не хватило жизни в книге, горячей, болезненной, одинокой. Я не сочувствовала героям. Мне не хотелось плакать от их неприкаянности. Просто наблюдение со стороны. Единственный, кто меня тронул - это Попчик. И в романе до возвращения героя в Нью-Йорк, последние страницы, которые хоть как-то затронули - это путешествие Тео с Попчиком в Нью-Йорк. Остальное - мимо. Даже псевдофилософствования в конце романа.

Мы все, наверное, догадываемся, что, если рассказать историю Гарри Поттера без вмешательства волшебства, вероятнее всего получится нечто среднее между хардкорной версией "Оливера Твиста" (в работном доме имени Святого Брутуса худенького очкастого мальчика в честь знакомства смывают, допустим, лицом в туалет, а лорд Волдеморт бледнеет лицом и жопой перед безучастной жестокостью какого-нибудь Бамбла-бидля) и сводками криминальных хроник. Нетрудно понять, что добряка мистера Браунлоу и цветущую огромным сердцем сестричку Рози в сюжет за шкирку притаскивает сердобольный Диккенс, чтобы хоть как-то отсрочить действие на жизнь бесконечных сайксов и фейгинов, которые в любую книгу могут без приглашения пролезть из реального мира. Еще проще понять размах волшебной палочки миссис Роулинг, когда она в одну секунду превращает сироту-задротика из затрудненного жизнью подростка в могучего колдуняку, который и мир спасет, и в менеджера не превратится.

Но, как оказалось, не всегда возможно догадаться, что же случится с осиротевшими гарри или оливером, если их автор будет по возможности обходиться без уличной магии, а включит мальчику жизнь помощнее, в которой, как известно, бывает и плохое и очень плохое, но редко - без нашего полного в том участия.

Тринадцатилетний Тео Декер остается полусиротой после теракта в музее, где он навеки застывает между до и после, между ошметков голландских мастеров, окончательно умерших натюрмортов и вполне бывших живыми частей человеческих тел. Его мать, идеально прекрасная женщина, с первых же страниц упорхнет в ноосферу, густо населенную викторианскими матерями-ангелами, которые с течением литературного времени хоть и перестали глядеть на своих детей с медальонов через завесу проливаемых теми слез, но, как и, допустим, Лили Поттер для мальчика Гарри, не превратились от этого в нечто менее золотистое и покойное, оставшись для них олицетворением навеки утраченной версии детства. Оглушенный взрывом, пылью, переломанной надвое жизнью и разговором с умирающим стариком, которого он еще минуту назад видел целым и не на слишком причудливо согнутых ногах, Тео выбирается из музея по темным дымным проходам с картиной в руках, маленькой почти картонкой, покрытой сполохами пушистого желтого и палевого - работой голландского мастера Кареля Фабрициуса "Щегол" (1654), которая потом всю жизнь будет волочиться за ним неизбывным чувством вины.

Отсюда перед Тео развернется почти диккенсовская дорога, лишенная правда викторианского заразительного румянца больших приключений, когда куриный бульон творит чудеса, а очистительная лихорадка и впрямь приносит очищение. Тео поочередно будет таскать в душе вместе с кражей картины то раскольниковское пост-лизаветинское окровавленное самоощущение, то сонечкин драдедамовый платочек - ровно по тем же причинам, что и герои достоевского: когда жизнь так невыносима, да хоть и бы и старушку убить, что ли, да хоть бы и о душе задуматься, разве что у Тео всё вместо мыслей о душе постепенно покроется викодиновым флером и неосуществимой любовью к рыжеволосой Пиппе, которая вежливой, морфиновой Эстеллой будет проноситься по сюжету всякий раз, когда жизнь Тео будет совершать новый виток. Из полуантиквариатной атмосферы приемной семьи с крабовыми канапе и прохладно-платиновой миссис Барбур, живущей будто бы на удаленке, Тео предстоит попасть на окраины Вегаса, где нет ничего, кроме песка, недостроенных домов по бросовым ценам и нового друга Тео на всю жизнь, который всю дорогу будет казаться читателю Ловким Плутом, чтобы в самом конце вдруг сбросить лохмотья и предстать перед нами Духом Рождества. Борис Павликовский, возможно, единственный русский во всей современной англоязычной литературе, который ни разу не произносит na zdorovye, зато идеально употребляет выражения вроде "I was v gavno as usual" и весь как будто немножко вылезает из банки со сгущенной русской литературой: когда из темной как деготь русской души на поверхность вдруг вываривается здоровая философия: в жизни, как известно, не бывает ничего ни до черноты плохого, ни до белизны хорошего, а потому, снимай платочек, милый, зачехли топор, да давай-ка уже выпьем и поедим - не себя самих.

К концу романа жизнь и история Тео, отчаянно не-волшебного "Поттера", как зовет его Борис, достигает какого-то недиккенсовского, а скорее роулинг-стайл пружинного напряжения, когда кажется, что вот-вот, и достоевский возьмет верх, и прольется читательская кровушка, и покатятся головы, потому что тошно жить на свете пионеру Декеру, который и ни от кого не ушел, а весь пророс наружу внутренней елкой и необдуманными поступками, и, кажется, что уже ничего не спасет его от себя самого, кроме как с размаху головой на эшафот, как вдруг вступает Диккенс. И невероятный, сворачивающий кишки сюжетный заворот (а сюжет там есть, и еще какой - мисс Тартт не просто заставляет Тео сорок лет жрать с пола песок пустыни в ожидании того, пока туда закатится манна небесная, нет, там будет все: от трудов и дней черного рынка по сбыту антиквариата до, знаете, ли обращения с оружием) вдруг развязывается в рождество, c явлением настоящих ангелов и плотным завтраком. И потом наступают и слезы, и очищение, и блины с икрой, и Диккенс хоть и не начинает, но выигрывает.

Привязан к картине

Если за год вы можете себе позволить прочитать только одну книгу, прочтите эту. Есть авторы, которые «случайно сочинили новый роман, расписывая ручку», есть многостаночники, издающие по несколько книг в год, а есть Донна Тартт, по старательно прописанному роману раз в десять лет. Стоит прочитать все три и запастись терпением. Безусловно, есть шедевры, сработанные за вечер, но любимые миллионами: мир давно заполонил поп-арт и кляксоватый Уорхолл, но при этом не перестал цениться мрачнеющий Рембрандт и картины старых мастеров. На полках с книжными бестселлерами в магазинах регулярно обновляется листва, рукотворные чудеса маркетологов шантарамят оттенками и растворяются в вечности, отправляя читателей в сказку о потерянном времени. Почему-то с «Братьями Карамазовыми» и «Приключениями Оливера Твиста» всё было иначе. Может, вернуться к полке «классика» и не покидать уже родные берега? Заново разбираться в табели о рангах, перенимать дореволюционную манеру речи, как будто и не было ХХ века, как будто живём не во второе десятилетие века ХХI? Хорошая новость в том, что остались мастера, которые делают штучные вещи; и та ручная работа, которая у них получается, примиряет с эпохой одноразовой посуды и литературы. И чувствуется, что американка Донна Тартт с русской литературой знакома не понаслышке, не для красного словца упомянет «Идиота», не раз и не два заговорит на «русские темы». Очерчивая круг вхожих в историю, в этот корпус нестареющих, она и сама там. И не нужно десятков живописных полотен, достаточно одного такого эпичного полотна, как «Щегол». Роман взросления, история одного мальчишки и его картины. Мальчишки, привязанного к небольшой старинной картине, как маленький щегол на ней – к жёрдочке. Заякорённый на травмирующем событии из детства, цепляющийся за прошлое. Выросший из прошлого и оставшийся в нём. Мальчик, которому прошлое было так важно и понятно, мальчик, который среди старинных вещей чувствовал себя как дома, что стал антикваром. Прямо посреди небоскрёбного Нью-Йорка времён сотовых телефонов и интернета. Когда говорят «это хорошая книга» не стоит подразумевать «там все герои хорошие», вспомните хорошую книгу «Преступление и наказание» и попробуйте найти там хорошего и доброго, а также героя, желательно на белом коне. Здесь будут ситуации, вызывающие в памяти «Брат-2», «Жмурки» и «Ромовый дневник», будет чистейший Диккенс и богатейший словарный запас, почти Набоков. Отдельное спасибо стоит сказать переводчику: Анастасия Завозова добротно сделала свою работу, с таким тщанием и вниманием к мельчайшим деталям трудятся, пожалуй, только реставраторы над старинными полотнами. Один крохотный пример: подросток говорит про отца «иногда с ним было норм», вот это самое «норм» - именно то, как говорят современные подростки. И так – с каждой фразой. Здесь каждое предложение как праздник: «То было Саргассово море квартиры, куда стекались изгнанные из тщательно обставленных парадных комнат предметы». Это роман, созданный, чтобы к нему возвращались. Возвращались в магазин-под-магазином, где редкие лучики света собираются в золотистые лужицы на обеденных столах, румяня красное дерево. Из-за тусклого света и опилок на полу кажется, будто попал на конюшню, а вокруг не буфеты, а высоченные лошади стоят, пофыркивая от древесной пыли. Здесь можно разглядеть одушевлённость в хорошей мебели, а в самом заблудшем герое – хорошего человека. «Картина была настоящей, я это знал, знал - даже в темноте. Выпуклые жёлтые полосы краски на крыле, пёрышки прочерчены рукояткой кисти. В верхнем левом краю - царапина, раньше её там не было, крохотный дефектик, миллиметра два, но в остальном - состояние идеальное. Я переменился, а картина - нет. Я глядел, как лентами на неё ложится свет, и меня вдруг замутило от собственной жизни, которая по сравнению с картиной вдруг показалась мне бесцельным скоротечным выбросом энергии, шипением биологических помех, таким же хаотичным, как мелькающие за окнами огни фонарей».

П.С. В блоге (ссылка здесь) я добавила несколько фотографий: кого бы из актёров позвала на главные роли, будь я кастинг-директором.

Странное время у нас наступило. Куда ни глянь, везде тревога, взбудораженность и, как говорят финансисты, «повышенная волатильность». Информационное поле вокруг нас стало настолько неэстетичным и запачканным, что лишний раз уж не знаешь, как узнать результаты игровой недели в NFL, не подвергнув себя пытке ОН ПАДАЕТ РУБЛЬ ПАДАЕТ МЫ ВСЕ УМРЕМ.

Возможно и отчасти, в этом есть некий смысл, ведь такова человеческая природа - никто уже не слушал музыку на тонущем Титанике. Но музыканты играли, даже когда промокли щиколотки. Стоит Вам открыть "Щегла" и у вас появится свой личный оркестр с Титаника. Именно поэтому так сложно "Щегла" закрыть. Это означает вернуться обратно, в эту глупую суету с её волатильностью.

Нужно было написать книгу в два раза больше.

И еще. 2023 год. Обводите в кружочек.

Ваш CoffeeT

На самом деле все мои впечатления от широко разрекламированного бестселлера толщиной в восемьсот с лишком страниц можно свести к одной выбранной из оного же бестселлера цитате:

Потертые деревянные звери (слоны, тигры, быки, зебры,все на свете — до пары крошечных мышек) терпеливо стояли в очереди на посадку.
— Это ее? — спросил я, зачарованно помолчав — животные были выставлены с такой любовью (большие кошки подчеркнуто не смотрят друг на друга, павлин отвернулся от павы, чтобы полюбоваться своим отражением в тостере), что я мог себе представить, как она часами их расставляет, чтобы все было именно так, как надо...

Вот так и я. Они все животные, некоторые даже настоящие звери. Они зачастую деревянные и - кое кто из них - сильно потёртые. Но они выставлены с такой любовью — о, именно так, как надо...

Что толковать о персонажах Тартт? Персонажи Тартт — это персонажи Тартт, чем всё и сказано. Я хочу по книге от лица каждой и каждого из них, включая папашу Деккера, ни дна ему, ни покрышки, и всех швейцаров (можно в соавторстве). Я хочу «Воспоминания о маме» психологини миссис Суонсон и «Мою жизнь среди антикварной мебели» Хоби. Я хочу автобиографию Ксандры, которую в «Гардиан» будут хвалить за неистощимое плебейское жизнелюбие, и автобиографию постаревшего и остепенившегося Бори Ганджубаса, которую в «Гардиан» будут бранить за то же самое. Я хочу космооперу от Энди Барбура и подборку юношеских стихов его отца, я хочу тайный дневник Павликовского-старшего и сборник кулинарных рецептов от Ширли Т. Я даже от мемуаров Попчика не откажусь, хотя тойтерьеров побаиваюсь, ведь они инопланетяне, которые пришли с лаем. Я хочу переписку Пиппы с плюшевым мишкой. Я хочу комментарий на Фому Кемпийского, написанный миссис Барбур...

От чьего лица книгу мне меньше всего хотелось бы прочесть — это тот, от чьего лица она написана.

Аномия по Дюркгейму – это определенное состояние общества, при котором в обществе существуют разногласия, члены общества не верят в существующие ценности и цели, утрачены нормативные и нравственные рамки поведения в обществе.
Социологический словарь.

Мы говорим «Тео Декер» - подразумеваем «аномия по Дюркгейму». Смелый ход со стороны писательницы — избрать на роль повествователя этого несмешного петрушку, чей кукловод давно уже вынул руку из перчатки. Утрата рамок — Бог с ней, но утрачено само сознание того, зачем нужны эти рамки и нужны ли они вообще. Точно в старинном анекдоте:
- Фединька, тебе какого пирожка — так или с маслом?
- А мне всё равно, хоть бы и с ма-а-аслом...
И жуёт Фединька свой масленый пирожок, шмыгает носом и всем даёт понять, что в этом конкретном пирожке ему счастья нету. Вот если бы кулебяку на четыре угла!.. Эх, не дают кулебяки. Ну, да ладно, однако имейте все в виду — я не удовлетворён.

А в какой библии сказано, что Фединька должен быть удовлетворён — неведомо.

Следуя канону западной литературы, Тартт, злоехидная, поверяет своего негероя женщинами. Женщины ей за это спасибо не скажут. Вот возьмём пресловутое «чувство» к Пиппе. Уровень импринтинга у утят, которые, как известно, имеют одну извилину, да и та прямая, наподобие пробора. Я её увидел за миг до гибели мамы — всё, я с ней повязан одной верёвочкой и через землю венчан по гроб, она меня о-бя-за-на усыновить, посадить себе на голову и маяться со мной до второго пришествия. Пиппа в продолжение всего романа лезет вон из кожи, чтобы дать Тео обратную связь, вложить в его упрямую голову: взаимности нет и не будет. Но проблемы индейцев не скребут шерифа. И это вот именуется «я люблю».

С Китси того смешнее. Теодору жалко девочку, поэтому он ею пользуется почём зря и собирается на неё повесить свою нелюбящую, наркозависимую и непросыхающую персону в качестве супруга, пока смерть не разлучит. И это вот именуется «я жалею». Пожалел волк кобылу. Да если бы Декер был банальный авантюрист, охотник за богатыми наследницами, я бы его больше уважала! Тут хоть страсть, воля, желание, а то с прохладцей «ну лааадно, съем пирожок с маааслом, раз уж ты так хооочешь». Всё, что делает Тео, он делает вяло, обессиленно, с гримаской неудовольствия — как в деревне говорят, на пол-шишки. А Тартт пишет на полную шишку, и «Щегол» пронизан контрастом: цепкий, жёсткий, колючий, пышно вьющийся текст о трепетном тридцатилетнем сопляке, у которого на всё одна отговорка: «У меня мама умерла».

- Тео, вынеси мусор!
- У меня мама умерла, не буду...
- Тео, переодень носки!
- Ещё чего, у меня мама умерла!
- Тео, красть нехорошо!
- А подите вы, крал и красть буду! Мне можно, у меня мама умерла!

Как тот легендарный битломан, который пятьдесят лет на вопрос «Что нового?» отвечал одинаково: «Битлз распались». И что характерно, если бы Одри Декер, паче чаяния, осталась в живых, отговорка была бы «мама меня неправильно любила, мама мне отца не сохранила». Такой симбиоз бесследно не проходит. Проблема Теодора не в том, что он с завидным упорством спускает в унитаз все шансы, которые ему с не менее завидным упорством подбрасывает судьба, потому что на самом деле хочет одного — сидеть с матерью в кухне меблированных комнат, рассуждать о живописи и есть омлет фу-янь с рисиком. Проблема Теодора в том, что он и так не хочет по-настоящему. И этим-то книга, завершающаяся самой аномической и нигилистической исповедью из возможных, и даёт надежду. Сие опять же укладывается вольготно и намекающе, как Даная на ложе, в канон западной литературы.

Он живёт по инерции, он врёт на каждом шагу.
Но ради него свершилось Рождественское чудо.
Он ворует, он предаёт, он обманывает тех, кто ему доверяет. Тех, кто ему не доверяет, он приручает и тоже обманывает.
Но ради него свершилось Рождественское чудо.
Его руки обагрены всамделишной, не бутафорской кровью.
Но ради него... ради него...
Все мысли веков, все мечты, все миры.
Всё будущее галерей и музеев,
Все шалости фей, все дела чародеев,
Все ёлки на свете, все сны детворы.
Весь трепет затепленных свечек, все цепи,
Всё великолепье цветной мишуры...
...Всё злей и свирепей дул ветер из степи..
...Все яблоки, все золотые шары.

Рука сама так и тянется сорвать бумагу с книги, там, где выглядывает птица. Обложка точно выражает суть романа. Вам придется разворачивать слой за слоем упаковку, чтоб добраться до сути. И каждый слой приблизит "Щегла" к вам, но до самого конца всю картину вы не увидите. Такую книгу можно ждать десять лет, поверьте.Это я говорю тем, кто любит Донну Тартт, а кому ее творчество не близко, идите себе дальше и не надо мне доказывать, как тут все плохо.

Щегол, привязанный навечно к жердочке - это Тео, привязанный к картине, к кошмарному дню из прошлого, к Борису, к обстоятельствам своей не очень веселой жизни. Только, если птичка - боец, не смирившийся с пленом , то главный герой - другой. Он такой настоящий, живой человек, не совсем понимающий, против чего ему бороться, и как. Не знаю, почему некоторым не нравится этот парень. Безынициативен и ленив? - а, надо же бороться и искать, найти и что там дальше? Наркотики, алкоголь? - ой, какая невидаль в наше время. Обманщик и вор? Да ладно, вы думаете, только в книгах такое бывает? Тогда вы мало что видели в жизни, скажу я вам. Вам не по душе такой персонаж? А вы, положа руку на сердце, себя как оцениваете? Недостатки, и, не дай бог, пороки вам не присущи? У вас есть настоящий друг? С которым горы свернешь, и которому можно простить многое, если не все? Хотя, лучше спросить так: друг, который простит ВАМ, если и не все, то очень многое? Вы уверены, что есть? А в вашей жизни было что-то, что вы безнадежно пытаетесь спрятать и забыть? Да было же, конечно. Лично я не верю в ангелов, живущих среди людей.
Вот и Тео не верит. После трагической смерти матери, что уже способно изменить жизнь ребенка навсегда, жизнь покажет ему свое лицо, которое вполне можно назвать полной задницей. И вот тут автор, как всегда, на высоте: не все черное черно по-настоящему, и если думать, что хуже не бывает, то всегда ошибешься. Бывает и хуже, и рядом с тобой тоже. Всегда найдутся те, кто твою незавидную судьбу посчитают еще слишком хорошей по сравнению со своей, и даже позавидуют. А может, и попытаются украсть.
Я очень много хотела сказать о Борисе, а теперь, пожалуй, вообще ничего не буду говорить. Пусть вы сами все почувствуете и поймете. Пусть он ворвется в вашу жизнь, уютно развалится в вашем кресле, и водрузит ноги в грязной обуви на стол, за которым вы собирались приятно откушать интеллектуальной прозы. Определенно, это незабываемый персонаж. И не часто встретишь у зарубежного автора такого русского человека, за что от меня лично Тартт огромное спасибо.
Не только тема дружбы и прощения меня задела, хотя поставлю ее на первое место, конечно. Семья, и любовь, и искусство - каждый найдет то, что хочет найти.
Ну, а как же "мир не без добрых людей"? Есть такие, конечно, но было бы слишком наивно верить, что с их появлением все исправится, и закончится все, как в сказке. Ведь и белое не по-настоящему бело.
А теперь смешаем все, и хорошее, и плохое, Тео выдернем, как рыбу из воды, из его уютного мрака, где все за него решают другие. Эй, очнись, дружок! Ты еще хочешь жить? Тогда пора начинать. Вот так будет хорошо, по-настоящему!

я не буду советовать эту книгу, даже друзьям. Она настолько "моя", что мне просто больно читать нелестные отзывы, и тем более видеть, как кто-то ее препарирует на составляющие, делает странные для меня лично выводы, или просто пишет "мне было скууучно".

Пожалуй самое интересное эссе о картине ))

Совсем недавно читал "Луна и Грош" Моэма. На мой вкус самая необычная биография художника )) А тут, пожалуй самое необычное эссе о картине... Ну я про реально существующих художников и картины... Книга, конечно не совсем про картину, или не столько про картину, но все же.
Первые главы не мог отделаться от того, что главный герой юноша. Как то слишком все по "девчачьи". Потом ощущение прошло, сюжет захватил и не отпускал страницы до 800-й... А потом, там где должен быть изящный и стремительный переход от кульминации к развязке завяз во внутреннем мире главного героя, его болезненном бреду, воспоминаниях и ощущениях... И это меня несколько огорчило. Как будто Донна Тартт не сумела справиться с динамикой и просто захотела уже хоть как-то закончить не маленький свой труд.
Я поставил четверку, хотя уверен, что многие со мной не согласятся и поставят все пять. Прочитать в любом случае весьма рекомендую. В ближайшее планирую прочитать оставшиеся работы автора

О потере жизненных ориентиров

Когда из трех романов автора один очень понравился, а другой оказался ничем не примечательным, то третий становится той самой проверкой для окончательного решения вопроса. А если учесть, что роман представляет из себя более 800-сот страниц убористого текста, то задача предстоит серьезная.

Но это все вступление к собственно роману, на страницах которого на первый взгляд вроде бы ничего примечательного и не происходит, и тем не менее ты не в силах оторваться от происходящего там, хотя порой и мутит, и передергивает от того, как мы люди сами загоняем себя в угол и словно специально стремимся укоротить свои дни на этой Земле.

История обыкновенного американского мальчика по имени Теодор Деккер . История ребенка, в одночасье оставшегося одним на всем белом свете. История человека, всю сознательную жизнь вынужденного жить с чувством вины и постоянно заново проигрывать случившееся.
История современного общества, не способного не оградить, ни должным образом помочь ребенку в его беде, вынужденного выкарабкиваться собственными силами. Да, тебе предоставят минимум социальной поддержки, но это тот самый минимум, чтоб не протянуть окончательно ноги.
Частично история мирового шедевра живописи, картины Карела Фабрициуса, ставшая для героя талисманом и проклятием, отдохновением и терзанием одновременно. Но без которого и невозможна уже дальнейшая жизнь, настолько это часть тебя самого.

Возможно, кто-то может усмотреть в происходящем всего лишь жалкую историю слабого и попенять ему за многое, но как говорится:

Прежде чем осуждать кого-то возьми его обувь и пройди его путь, попробуй его слезы, почувствуй его боли. Наткнись на каждый камень, о который он споткнулся. И только после этого говори, что ты знаешь- как правильно жить.

На страницах роман бок о бок сосуществуют фешенебельные районы и наркоманские притоны, разговоры об искусстве и забота о хлебе насущном, бандитские разборки и искренняя любовь, свет и тьма, низ и верх, такие себе американские горки порой, уделено внимание многим социально значимым проблемам современного общества.

Единственно жаль, что роман не лишен некоторых стереотипных представлений, в частности, о русских, среди которых не хватает только Медведя с балалайкой. И финалом автор не расставляет все точки над i, оставляя некоторые вопросы открытыми, но возможно, тем самым давая возможность каждому мысленно дописать историю самостоятельно.
А мне предстоит просмотр фильма, снятого по роману, трейлер к которому очень заинтересовал))

Из раздела "Не дочитала" в "Прочитала" (но с трудом)

В книге описывается жизнь американца по имени Тео Деккер. В 13 лет вся его жизнь переворачивается из-за теракта в нью-йоркском музее.
От взрыва погибает его мать, а один из пострадавших посетителей - умирающий старик, передает ему своё кольцо и редкую картину авторства Карела Фабрициуса, на которой изображен Щегол.
Что произойдет с Тео дальше и как эта картина повлияет на его жизнь, можно узнать, если прочитать роман.

Я честно не понимаю, откуда такие восторги рецензентов, так как я для себя в книге вижу больше минусов, чем плюсов.
Прежде всего, она мне показалась ужасно нудной. Практически в каждом этапе развития сюжета наступал такой момент, когда скрупулезное расписывание происходящего уже было несносно, и я молила автора забрать меня уже из этих декораций. Автор сжаливался и через какое-то время сюжет круто поворачивал, чтобы через несколько страниц снова утомить одноообразием сцен...

Что такого выдающегося в этой книге, что ей присудили Пулитцера? Неужели не было ничего лучше? Вне сомнений, хорошую книгу написать - это незаурядный талант нужен, особый взгляд на вещи, льющийся рекой слог и т.д.
"Щегол" - очень обычная книга. Ничего восхитительного, волнующего, будоражащего в ней нет.

Был ли Тео привязан к картине из-за того, что одно ее наличие за кроватью было ему успокоением? Или ценил её художественную уникальность?
Книга не об искусстве.
Прочитать, наверное, стоит, только чтобы составить собственное мнение о бестселлере. Но не более того.

Мужской разговор

Все попытки написать отзыв о последнем романе Донны Тартт непременно окажутся бессмысленными. Стивен Книг легко отделался, выдав ёмкое и многозначительное «Таких книг, как "Щегол", за десять лет появляется штук пять, не больше. Она написана с умом, и с душой. Донна Тартт представила публике блистательный роман». Да, наверное, старина Кинг прав, хотя иногда он тоже бывает тем ещё критиком, и сотню раз подумаешь, верить ему или нет. Но да прибудет «страна радости» с ним, а я, пока пекутся маффины, буду писать про «Щегла», сразу ставя под сомнение объективность собственного мнения.

Только ленивый не сравнивал Тартт с Диккенсом: роман-воспитание, «Большие надежды», «Дэвид Копперфильд» и всё такое. Этакая жизнь глазами буржуа, приходящие увлечения и бесцельные блуждания юной души. Но вот, что я всегда любила у Диккенса – отсутствие излишней сентиментальности в тексте. У Тартт её тоже нет.

Да, ребята, она пишет, как мужик! Неспешно, монументально, но без розовых бантиков и слез в платочек. Конечно, можно упрекнуть писательницу, что, мол, герои пустоваты, а проблемы неглубоки. Неправда, они просто не истеричны.

Наверное, есть те, кто устал от холериков и бесконечного ора о ценах на нефть и санкциях. И им нужен столп спокойствия. Тот, кто просто методично и качественно делает своё дело – пишет об искусстве в эру потребления, не причитая разбирается в проблемах, и будто хлопая тебя по плечу, говорит: «Да, чувак, есть такая ерунда, и скорее всего, будет ещё хуже, но, поверь, биться в конвульсиях рано». За это и Пулитцеровскую премию дать можно.

А в спор о гениальности или расчетливости создательницы «Щегла», я вступать не хочу. О достоинствах и недостатках романа известно без меня. Скажу только одно – десять лет того стоили, и я готова подождать ещё пятнадцать, лишь бы Донна Тартт оставалась прежней ;)

P.S. Черт, маффины подгорели…