Лондонский бедный квартал, вторая половина XIX века. Сью Триндер, сирота, выросшая среди воров и мошенников, не знает, что судьба странными узами соединила ее жизнь с юной наследницей богатого имения, живущего замкнуто и уединенно. И едва порог дома переступает неотразимый Джентльмен, начинаются приключения, захватывающие дух своей непредсказуемостью.
— Три тысячи фунтов, Сью. Ох ты мать честная! Неженка, подай мне ребенка, просто не могу, так хочется кого-то обнять!
Не хочу быть хорошей. Я хочу быть умной.
...жизнь научила меня, какая страшная вещь - терпение...
...фотография - пленница истории. испорчена историей. вы можете заметить это по форме туфельки, по покрою платья, по прическе, наконец. дайте фотографии вашему правнуку: он посмотрит на них и только усмехнется. он будет смеяться над вашими нафабренными усиками! но слова...они прельщают нас в темноте, и воображение наше обликает их в формы и одежды, соответствующие нашим сегодняшним представлениям...
Верьте мне: я по своему опыту знаю, как можно убить лучшие годы, если доверять сказкам и принимать их за чистую правду.
— Съешьте это за меня, — велела она мне. — Все съешьте. А мне достаточно хлеба с маслом.
...вся она была белая, как статуя в парке. Казалось, вот-вот засияет.
И кажется, именно тогда я вдруг поняла — прежде мне это и в голову не приходило, — как устроен мир: что есть в нем злые Биллы Сайксы и добрые мистеры Иббзы, а также девушки Нэнси, которые могут оказаться с кем-то из них рядом. Как хорошо, подумалось мне, что я с теми, к кому в конце концов прибилась Нэнси. То есть на правильной стороне — там, где леденцы на палочке.
— Ой, какая пыльная! — вскричала она. — Это с дядюшкиных полок насыпалось! Это все книги, гадкие книги! — Казалось, она вот-вот заплачет.
Я стряхнула пыль, и мне вдруг захотелось сказать ей, что она зря переживает. Да появись она хоть в рубище и с лицом как у трубочиста, для Джентльмена она всегда будет самой желанной, пока в банке лежат пятнадцать тысяч с пометкой: «Мисс Мод Лилли».
Какой обман? Какие злодеи? Украденные сокровища и девицы, которых выдают за безумных? Только в дешевых книжках такое бывает.
Те, кто ищут истину, гораздо предпочтительнее тех, кто думает, что нашел ее.
— Жемчужина, — сказала я. Такая она была бледная! — Жемчужинка, жемчужинка, жемчужинка моя...
Мы просыпались под бой часов, после этого все начинали перемещаться из комнаты в комнату, каждый по своей дорожке, пока вечерний звон не зазывал нас обратно в постель — спать. Я представляла себе, что в полу для каждого из нас проложен желобок, и мы скользим по нему, как фигурки в заводной шкатулке. А где-нибудь сбоку дома приделана ручка, которую вращает какая-нибудь гигантская невидимая рука. Порой, когда за окном сгущалась тьма или наплывал туман, я представляла себе эту ручку, и мне казалось, я даже слышу, как она, вращаясь, скрипит. И мне становилось страшно: что, если ее вдруг перестанут крутить?Вот что делает с человеком сельское житье.
Она - былинка, уносимая бурным течением. Она как молоко: слишком беленькая, слишком чистенькая и очень доверчивая. Она будто сама напрашивается, чтобы ее испортили.
— А знаете ли вы, — продолжал он, — каким осторожным сделала меня любовь? Вот, видите мои руки? Меж ними соткана тончайшая паутина. Из самых заветных желаний. А в самой середине — паучок, цвета рубина. Этот паучок — вы. И вот я беру вас — нежно, осторожно, и никаких банок! — так что вы даже ничего и не заметите.
— А разве книги не долговечны?
— Ну да, пока есть слова. А фотография обходится без слов, ей слова не нужны. Фотография вызовет те же эмоции и у англичанина, и у француза, и у дикаря. Она всех нас переживет и будет волновать даже наших правнуков. Это вещь вне истории.
Мы дома обычно смеялись над теми, кто ложился спать раньше полуночи.
...человек ведь что хочет увидеть, то и видит.
Посмотрите на небо, Мод. Какая противная синева! Не подходит по цвету к моим перчаткам. Вот она, природа. Никакого чувства моды. Небо над Лондоном все же знает приличия: всегда тускло-серое, как стены в ателье.
Ну скажите мне - конечно, если вы только знаете - есть ли на свете институт, более погрязший в извращённых видах разврата, чем Римско-католическая церковь.