Споры о том, насколько велика единоличная роль Сталина в массовых репрессиях против собственного населения, развязанных в 30-е годы прошлого века и получивших название «Большой террор», не стихают уже многие десятилетия. Книга Олега Хлевнюка будет интересна тем, кто пытается найти ответ на этот и другие вопросы: был ли у страны, перепрыгнувшей от монархии к социализму, иной путь? Случайно ли абсолютная власть досталась одному человеку и можно ли было ее ограничить? Какова роль Сталина в...
Однако как бы плохо ни знал Сталин жизнь народа, народ еще хуже представлял себе истинного вождя.
Мемуары, что хорошо известно историкам, – источник ненадежный.
Из рук Сталина молодые выдвиженцы получали огромную власть – власть маленьких диктаторов. Они распоряжались судьбами и жизнями миллионов людей. От них зависело распределение значительных ресурсов и деятельность гигантских предприятий. Они вливались в особую касту, жившую по своим законам и в своем привилегированном мире. Эта каста не знала голода, материальных лишений, страшного жилищного кризиса, примитивного здравоохранения. Они жили под охраной в своих огромных квартирах и на дачах, проносились мимо переполненного общественного транспорта в служебных автомобилях. Они и их близкие не стояли в многочасовых очередях в пустые советские магазины. Их заработные платы и освобожденные от налогов дополнительные выплаты (так называемые «конверты») в десятки раз превышали нищенские заработки рядовых граждан. Гонорары номенклатурных советских писателей составляли сотни тысяч рублей, а в ряде случаев доходили до миллиона в год, что во многие тысячи раз превышало доходы советских крестьян[393]. Чувство принадлежности к всемогущей государственной корпорации и собственной значимости кружило молодые головы. Головы, возможно, честные, но не обремененные состраданием, рефлексиями, пониманием иного.
Важным условием удержания власти Сталин, несомненно, считал внушение непогрешимости своей политики. Он редко признавал допущенные просчеты вообще, а когда признавал, никогда не называл их своими. Ошибочные решения и действия приписывались «правительству», чиновникам или чаще всего проискам «врагов». Принцип личной ответственности за провалы Сталин категорически отвергал. Себе он приписывал только достижения. Неограниченная власть не могла не развить в Сталине, как и в других диктаторах, веру в свои особые качества и способность предвидения. Однако, в отличие от Гитлера, который был настроен мистически, представления Сталина о личной непогрешимости вытекали скорее из его подозрительности и страхов. Он был уверен, что может полагаться только на себя, потому что вокруг слишком много врагов и предательства.
Сохранившаяся часть сталинской библиотеки лишь в незначительной мере свидетельствует о его внимании к современной советской литературе. Но из других источников известно, что Сталин часто читал советских авторов. Он давал советы по пьесам и сценариям, награждал премиями. У него были свои любимцы и неугодные. Последние нередко становились жертвами репрессий, несмотря на признание вождем их достоинств. Впрочем, идеологическим проработкам подвергались и литературные генералы. Каждый должен был чувствовать свою уязвимость и полную зависимость от власти. В рамках своих художественно-политических представлений Сталин был способен отличить хорошую литературу от плохой. Возможно, по этой причине он терпел и даже иногда защищал некоторых талантливых, но бесполезных и даже вредных для режима писателей, таких, например, как М. А. Булгаков[261]. Однако их в лучшем случае держали на голодном цензурном пайке, на грани творческого выживания и ареста. Литература и драматургия интересовали диктатора прежде всего как идеологическое орудие, средство социального манипулирования. Официально разрешенные писатели состояли на службе у государства и являлись частью его огромного пропагандистского аппарата. Объединенные в государственные корпорации писатели, художники, композиторы всецело зависели от государства. Подобно государственной экономике творческие корпорации были малоэффективны, плодили бюрократизм, бездарность и давили талант. «Давно пора обратить внимание на […] безответственную деятельность трех тысяч людей, объединенных в Союзе писателей, трех тысяч, из коих – по крайней мере – две едва ли способны занимать место в литературе […]»[262], – приватно жаловался М. Горький[263], которого Сталин назначил вождем советской литературы.
Сталин знал об этих нелицеприятных характеристиках, данных корифеем. Письмо Горького сохранилось в сталинском архиве. Однако вождя мало волновал средний невысокий уровень советской литературы. Сталин жил властью и политикой, а поэтому произведения искусства и литературы измерял преимущественно мерками идеологической и пропагандистской пользы. «Простота» и «доступность» были ключевыми словами сталинского художественного идеала. Он приветствовал легкость усвоения, прямую, без «заумных» художественных приемов политическую нравоучительность. Творческую интеллигенцию призывали к прямому и доступному для масс отражению реальности, причем не объективной, а вымышленной, «правильной», «социалистической». Не то, что есть, а то, что должно быть, что отвлекает от тягот жизни, воспитывает самоотречение во имя интересов партии и государства.
Важная часть мифа Сталина – непременная дискредитация эпох, окружавших период его правления. Преуменьшаются достижения дореволюционной индустриализации. Замалчиваются подвиги героев Первой мировой войны, одержавших многие победы и не допустивших врага вглубь страны, пока за дело не взялась революция. Особой ненависти в мифе Сталина удостоен Н. С. Хрущев, инициатор неизбежно неуклюжей кампании борьбы с «культом личности Сталина». Ему вменяют зверства в период репрессий, за которые на самом деле он несет не большую ответственность, чем любой другой региональный секретарь, подписывавший подготовленные без его участия приказы. Многократно прославляя Сталина за атомный проект, с именем Хрущева советские космические достижения демонстративно не связывают. Прощая Сталину землянки и бараки, насмехаются над «хрущевками», коренным образом и быстро изменившими жизнь многих миллионов фактически бездомных советских граждан. Старательно объясняя, почему при Сталине миллионы людей обязательно должны были умереть от голода во имя великой цели, осуждают Хрущева, закупавшего хлеб за границей.
Как и любой другой, сталинский политический миф не выдерживает исторической конкретики, а поэтому всеми силами избегает ее. Творцы мифа тщательно отбирают только «полезные» факты и нередко фальсифицируют документы и «доказательства». Основной упор делается на схемы и умозрительные построения. В Сталина и его эпоху предлагают просто верить.
Многие горожане, прежде всего жители столиц и крупных промышленных центров, были относительно привилегированной и высокооплачиваемой группой. В голодные годы они недоедали, но не умирали, как крестьяне, поскольку снабжались государственными пайками. В отличие от крестьян они имели паспорта и относительную свободу передвижения. В городе были лучше развиты медицина, культура и образование. В столичных магазинах, куда направлялась значительная часть потребительских товаров, можно было что-то купить и даже выбрать[928]. Более доступные горожанам учебные заведения и высокооплачиваемые рабочие места открывали перед ними сравнительно широкие возможности. В интересах жителей столичных и крупных промышленных центров проводилась денежная реформа, снижение цен в государственной торговле и увеличение налогов на крестьянские хозяйства. Эти меры заставляли крестьян, нуждавшихся в наличных деньгах, продавать за бесценок продукцию своих подсобных хозяйств на городских рынках. Сталин, судя по всему, вполне осознавал социальные последствия такого экономического курса. На этот счет имеются очень правдоподобные свидетельства А. И. Микояна, который в силу должностных обязанностей занимался вопросами торговли:
Я говорил, что нельзя снижать цены на мясо и сливочное масло, на белый хлеб, во-первых, потому, что этого у нас не хватает, и, во-вторых, отразится на закупочных ценах, что отрицательно скажется на производстве этих продуктов, а при нехватке этих товаров да при таком снижении цен будут огромные очереди, а это приведет к спекуляции: ведь рабочие не смогут днем в магазин пойти, значит, товары будут скупать спекулянты […] Но Сталин настаивал, говоря, что это нужно сделать в интересах интеллигенции[929].
Микоян достаточно точно прогнозировал реальный эффект от политизированного снижения цен: дефицит товаров, очереди, теневой рынок. Однако вполне ясны и расчеты Сталина. Он думал о тех привилегированных слоях населения в крупных городах, на которые в значительной мере опирался режим. Даже средние горожане благодаря государственной политике перераспределения ресурсов были во много раз богаче крестьян. Ярким отражением этого неравенства являлись молодые крестьянки, массами нанимавшиеся домработницами в городские семьи практически за хлеб и угол. Очевидно, что восприятие действительности у городского меньшинства и сельского большинства различалось. Однако получилось так, что именно горожане – те, кто активно писал воспоминания и дневники, – оказали непропорциональное воздействие на современные представления о сталинской повседневности.
Однако вождя мало волновал средний невысокий уровень советской литературы. Сталин жил властью и политикой, а поэтому произведения искусства и литературы измерял преимущественно мерками идеологической и пропагандистской пользы. "Простота" и "доступность" были ключевыми словами сталинского художественного идеала.
В эмиграции Светлана опубликовала собственную историю семьи Сталина, ностальгическую и приукрашенную. Свое отношение к системе, созданной отцом, дочь Сталина вполне определенно продемонстрировала бегством в страну, которую сам Сталин считал злейшим врагом социализма.
Иосиф Виссарионович! Дайте мне хорошую машину, я оправдаю Ваше доверие. Скоро 10 лет стахановского движения, я еду в Донбасс и еще раз покажу, как нужно работать. Сколько раз и к кому только я ни обращался, все дают какую-нибудь трофейную разбитую коробку, а если бы дали один раз, да хорошую, я бы и не приставал больше […] Вот еще насчет квартиры. Я живу в Доме Правительства 9 лет, и ни до войны, ни во время войны не могу допроситься сделать ремонт. Стены грязные, мебель потрепана, разломана […] а кое-кому обивают стены шелком по два раза в месяц и мебель ставят всевозможную. Это неправильно, я прошу сделать ремонт и заменить мебель, чтобы не стыдно было пригласить в квартиру к себе людей...
Используя особую заинтересованность режима в «разоблачениях» и почти полную безнаказанность клеветы, многие советские граждане активно использовали доносы как один из немногих способов манипулирования государством. При помощи доносов сводили счеты, выселяли из коммунальных квартир соседей, устраняли конкурентов на службе и т. д. Не следует также забывать, что для бесправных и обездоленных «низов» доносы были практически единственным способом мести всесильным чиновникам. Само государство толкало людей на то, чтобы использовать в борьбе за свои права постыдные методы.
Коллективизация – одно из ключевых достижений Сталина, на котором в значительной мере держалась его диктатура. Все остальные черты сталинской системы можно рассматривать как производные от коллективизации. Массовое насилие над самым большим классом страны требовало создания значительного карательного аппарата, системы лагерей и спецссылки, окончательно превратило террор в главный метод управления. Коллективизация резко и почти сразу разрушила многочисленные традиционные социальные связи, усилила атомизацию общества и облегчила идеологические манипуляции. Произвольное и беспощадное выкачивание из деревни ресурсов (как материальных, так и человеческих) позволяло принимать бездумные экономические планы, безнаказанно расточать «легко» полученные средства и жизни.
Происками «врагов» объясняли все политические и экономические провалы, тяготы жизни и военные неудачи.
Однако Сталин явно не был тонким ценителем музыки и ограничивался привычным и понятным. На пластинках он ставил незамысловатые оценки - "плохая", "дрянь", "пустое".
Сталин не имел возможности видеть, в каких условиях жили советские люди, что и где они покупали, где лечились и учились. Его знания о существовании «масс» были преимущественно кабинетными. До сих пор известны два главных источника, из которых Сталин мог черпать свои знания о повседневности: сводки госбезопасности о положении в стране и массовых настроениях, а также письма и жалобы рядовых граждан, в значительном количестве поступавшие во все властные структуры, в том числе на имя вождя.
К началу войны Сталин добился того, к чему стремился, – никто, кроме него, не имел права голоса и мнения. Все ждали, что скажет вождь, надеялись, что он знает правильное решение задачи. Однако Сталин не знал.
Однако в целом царское правительство относилось к осужденным неизмеримо лояльнее, чем сталинская диктатура несколько десятилетий спустя.
Заложенные при Сталине принципы взаимоотношений с великим восточным соседом работали лишь до тех пор, пока китайские вожди чувствовали острую зависимость от советской помощи и поддержки. Длительных перспектив у такого сотрудничества не было – как и у многого другого, что оставил Сталин своим наследникам.
Выбор был прост: либо принять или по крайней мере демонстрировать принятие официальных ценностей, либо попасть в лагерь. Это обстоятельство обесценивает даже такие максимально интимные источники, как дневники. Можно предположить, что и наедине с собственными мыслями советские люди не были вполне искренни, рассматривали собственные хроники скорее как алиби, чем как исповедь.
Многие факторы способствовали социальной консолидации и поддержке режима, хотя мотивы этой поддержки могли быть очень разными: от искреннего энтузиазма до примирения с неизбежностью и обычного подчинения непреодолимой силе.