Машка, или, как ее называла бабушка, Мария, была связующим звеном нашей семьи.
Все, - сказала мама. - Ты костный мозг не сдаешь. Нам от тех, кто жжет детские одеяла и считает ребенка рыбой, мозгов не надо. Тем более что у тебя их нет. Брать нечего.
Просто мне тоже хотелось маму, свою собственную маму. Я еще маленькая. Меня никто не спрашивает, как у меня дела.
Мы вспомнили все сказки, и в них все всегда хорошо кончалось. <...> А в жизни, получается, никаких тебе чудес?
Я приеду и ему по шее дам, честное слово, сейчас умирать абсолютно некогда. Надо подождать с этим немножко.
Я знала один секрет про взрослых: если молчать и делать вид, что понимаешь, о чем идет речь, они скажут гораздо больше.
Мне казалось, что жизнь уже стала налаживаться. Можно жить от анализа крови до анализа.
- Она должна хотеть жить дальше. Сама хотеть. Если этого не будет, то сколько бы ей не было отпущено, жизнью это не будет.
Мама понимала и тихо плакала по ночам в коридоре. Днем она часто рисовала Сашины портреты карандашом. И потом, когда Саши не стало я угадывала на этих портретах без дат сколько той оставалось до конца. Постепенно взгляд становился прозрачным, черты лица бестелесными, и эти маленькие портреты все больше походили на иконы.
Если человек умер, то дневник делается ничейным или он продолжает быть чужим?
-Ты не злись, ты прости их всех , жизнь такая... Она запнулась на слове "короткая" и выдохнула в один слог. - Хорошая