«Отдохновение миссис Мэшем» – роман о страшных и увлекательных приключениях девочки, случайно обнаружившей колонию лиллипутов, попавших в Англию (с легкой руки Гулливера) еще в восемнадцатом веке и скрытно проживших там более двухсот лет; о ее стараниях спасти новых друзей поначалу от себя самой – от попыток сделать из них игрушку, а затем от собственных злых опекунов, норовящих продать лиллипутов в Голливуд, а в конечном итоге о том, как добро, по своему обыкновению, побеждает зло. ...
Порой Мария чувствовала себя очень несчастной, порой очень счастливой — в юности люди легко перепархивают от одной из этих крайностей к другой.
...Главная сложность в обхождении с любимыми нами существами заключается как раз в том, что нам хочется ими обладать. Но важно владеть своими чувствами и всегда оставаться настороже, чтобы не совершить какой-нибудь низости.
Когда имеешь дело с тиранами, самое правильное, пожалуй, это говорить им правду в лицо, — пусть поймут, что ты их ненавидишь, пусть усвоят, что ты готова при первой возможности сделать им больно. Их это пугает.
"Родители, — говорит бессмертный Ричард Хьюгс, автор лучшей из когда-либо написанных книг о детях, — обнаружив, что видят своих детей насквозь в таком множестве ракурсов, о каком дитя и представления не имеет, редко осознают, что существуют вещи, которые ребёнок действительно старается скрыть, прилагая к этому все силы своего разума, и что здесь их, родителей, шансы равны нулю."
Лично я полагаю, что, попав в рискованную ситуацию, самое правильное — это взглянуть опасности в лицо, позволить ей осуществиться и пройти через неё — вместо того, чтобы оставлять её висеть над твоей головой.
(диалог Марии и Профессора в темнице)– Должен же существовать какой-то выход. Где здесь задняя дверь? Где окна? До чего все-таки неудобный дом!
– Вон там, за дыбой, есть маленькое окошко.
– Значит нужно просто разбить его и вылезти наружу.
– В нем всего дюймов шесть в ширину да еще решетка.
– А решетка зачем?
– Наверное, затем, чтобы не дать нам вылезти наружу.
– Какие-то разгильдяи все это строили! Могли бы, кажется, сообразить, что окно нам понадобится. Все только о себе и думают. А спать я где буду?
Даже если обнести пустошь забором, высоченной стеной, это лишь сильнее разбередит людское любопытство. Так ты только удвоишь число разных проныр, желающих разнюхать что там к чему.
А если нанять армию охранников, и расставить их вдоль забора, – с пулеметами, – тогда проныры вообще ошалеют от любопытства да, кстати, и охранники тоже, и все сразу и обнаружится.
Профессора она застала в разгар скорбных поисков Дю Канжа, – каковое имя, на случай, если ты об этом не знаешь, носит словарь средневековой латыни, – задача при хаосе, царившем в его домике, почти безнадежная. На полках домика места для новых книг не осталось уже лет пятьдесят назад. Почти весь пол, кроме небольшого участка вблизи от ящика из-под чая, который Профессор использовал как сидение, также заполонили штабеля пораженных плесенью томов. Кроме того, следует с прискорбием признать, что Профессор, примерно с начала века занимавшийся сверкой цитат и тому подобными вещами, принадлежал к несчастному разряду людей, оставляющих раскрытую на нужной цитате книгу валяться в каком-нибудь подручном месте, вследствие чего все подоконники, плиты, каминные полки и решетки – словом, любые плоские поверхности – задыхались под бременем давнымдавно проверенных и забытых цитат. Профессор сохранил узкие тропы, проложенные к каждой из дверей. Но ступеньки ведущей в спальню лестницы, – поверхности тоже как-никак плоские, – являли собою слишком большой соблазн, так что до постели несчастный старик добирался ценою немалых трудов, да в сущности говоря, он мог бы остаться и без постели, хорошо хоть кровать ему досталась двуспальная, и он, устраиваясь на ночь, кое-как затискивался между Геснером и одиннадцатью томами Альдровандуса (считая вместе с дополнительным, посвященным чудовищам томом).
– Итак, когда же, – повторил он, – дверь не является дверью?
– Tibi ipsi, non mihi, – уважительно произнес Школьный Учитель, подразумевая: «Сдаюсь!»
– Когда она снята с петель.
Справедливость его суждения поразила всех, будто громом. Старый джентльмен мог бы еще указать, что большинство замков и запоров представляют собой чистой воды надувательство, что когда охотникам на лис встречается на пути запертая на цепь калитка, им нужно лишь приподнять другую ее сторону, и что человеку вообще свойственно при виде висячего замка замирать, словно при встрече с гремучей змеей, вместо того, чтобы отойти немного в сторону и влезть в окно. Но он только сказал:
– Доставьте сюда кочергу.
(диалог Марии и Профессора в темнице о Лапуте)– Да нет, я прежде всего не понимаю, с какой стати тебе понадобилось его захватывать! – раздраженно воскликнул Профессор. – Почему бы не оставить его тем людям, что на нем обитают? Им там и без тебя хорошо.
– Так они же дураки. Все эти старые философы со свешенными набок головами, с обращенным внутрь одним глазом и со слугами, которые хлопают хозяев, когда те слишком задумываются.
– И что же в этом дурного?
– Да ты посмотри, чего они там наизобретали, это же помереть можно со смеху. Помнишь, один даже разработал проект извлечения солнечных лучей из огурцов!
– Почему же нет? Он всего лишь несколько опередил свое время. Как насчет рыбьего жира, витаминов и прочего? Ты и опомниться не успеешь, а люди уже начнут извлекать из огурцов солнечные лучи.
Мария приняла озадаченный вид.
Профессор перестал прохаживаться и присел на плаху.
– Ты знаешь, – сказал он, – на мой взгляд, насмешки доктора Свифта над Лапутой не делают чести его уму. По-моему, высмеивать людей лишь за то, что они привыкли думать, это ошибка. В нашем мире на одного думающего человека приходится девяносто тысяч таких, которые думать совсем не хотят, вот они-то и ненавидят думающего пуще всякой отравы. Даже если некоторые мыслители кажутс нам странноватыми, потешаться над ними не стоит. Все же лучше обдумывать огурец, чем не думать совсем.
– Но…
– Понимаешь, Мария, нашим миром правят люди «практические»: то есть те, которые думать не умеют, – никто их этому никогда не учил, да им и не хочется. Куда проще врать, лупить кулаком по кафедре, мошенничать, дурить избирателей, убивать – в общем, заниматься практической политикой. Так что, когда к ним вдруг приходит мыслящий человек, чтобы объяснить, в чем они не правы и как это выправить, им приходится изобретать что-то такое, что позволит забросать его грязью, потому что они и власти боятся лишиться, и боятся, что придется хоть что-то делать по справедливости. Поэтому они хором начинают визжать, что советы мыслителя – это «визионерство», что они «неосуществимы на практике», и что «все только в теории гладко». А уж когда им удается, играя словами, опоганить принесенную мыслителем крупицу истины, – вот тут можно, не торопясь, на досуге, заняться очернением самого мыслителя, после чего они вольны, как прежде, предаваться войнам и сеять бедствия, являющиеся неизменными следствиями практической политики. Я не думаю, что мыслящему человеку вроде доктора Свифта следовало, высмеивая мыслителей, помогать практическим политикам, даже если он намеревался высмеять только мыслителей глупых. И должен сказать, время отомстило Декану. Те самые изобретения, над которыми он так потешался, в конце концов оказались совершенно реальными.
– А что бы ты стал делать, – с подозрением спросила Мария, – если бы мы очутились на Лапуте?
– Нанял бы слугу-хлопуна и обосновался там навсегда.
– Так я и думала.
(диалог Марии и Профессора в темнице о Гуингнгнмах)– Жаль, – внезапно прервав ржание, сказал Профессор, – что нам нельзя посетить их.
– Почему нельзя?
– Потому что мы йэху.
– Я думала, йэху это такие противные волосатые твари, которые всюду гадят, воруют и дерутся.
– А это именно мы и есть.
– Мы?
– Доктор Свифт, описывая йэху, подразумевал людей, моя дорогая. Он думал о политиках, про которых я тебе говорил, про людей «практических», про «среднего человека», ради которого существует наша прославленная демократия. Вот так-то. Ты сознаешь, что «средний человек» скорее всего не умеет ни читать, ни писать?
– Ну, уж это ты…
– Мария, если слова «средний человек» вообще что-нибудь обозначают, то именно носителя человеческих качеств, усредненных по всем живущим на свете людям, – по России, по Китаю, по Индии, и по Англии тоже. Так вот, читать умеет меньше половины обитающих в этих странах людей.
– Но у йэху же когти…
– А у нас пулеметы.
– И от нас не пахнет!
– Мы просто не ощущаем нашего запаха. Мне говорили, что с точки зрения азиата европеец пахнет ужасно.
– Я этому не верю.
– Разумеется.
– И как бы там ни было, Лошади не имеют права нас прогонять.
– Почему же? Гулливера они изгнали.
– Но за что?
– Да за то, что он был человеком, как мы с тобой.
– Что за нахальство! – воскликнула Мария. – Хотела бы я посмотреть, как меня будет изгонять какая-то скотина.
– Вот, – умиротворенно произнес старик, – вот речи юного йэху. Точка в точку. Прислушайтесь к словам подрастающего Homo sapiens.
Профессор, погрузившийся, пока она говорила, в собственные мысли, по воцарившемуся молчанию понял, что пора и ему что-нибудь сказать, и находчиво заметил:
– Подумать только!
У него имелись тайные приемы поддержания любого разговора, сводившиеся к использованию либо этой фразы, либо другой: «Да что вы говорите!», – обе доказали свою надежность и годились в качестве ответа на любое замечание собеседника.
Существуют люди, которые, решительно отвратив мысли свои от греховных поступков, затем уже совершают их со спокойной душой.