Артур любил позлить врагов, не говоря им ни капли лжи и не оскорбляя, – просто бросал правду в лицо, а потом любовался, как они запляшут от услышанной правды, подобно чертям на сковороде. И выкажи Гледерик на сей раз хоть тень злости, раздражения или растерянности – это бы доставило Айтверну мало с чем на свете сравнимое наслаждение. Чужая ненависть иной раз дороже золота, слаще вина и женских объятий.
– Если хочешь стать королем, – продолжал Айтверн, – изволь запомнить одну вещь. Ты не имеешь права поступать так, как хочешь. Ты можешь поступать так, как должен, и больше никак.
– Поехали обратно, – сказал Артур устало. – Кажется, у нас впереди война. Интересно, спустя тысячу лет ей придумают какое‑нибудь красивое название? Война Смутных Лет, Война Пламени… Как назовут нашу? – Надеюсь, не войной трех остолопов, – пробормотал Гайвен, садясь в седло.
Этот юноша был одержим гордыней и принципами, и хотя он верил, что сражается за правое дело, – порой в его речах и голосе отчетливо прорывался привкус безумия. Складывалось впечатление, что молодого Айтверна радует надвигающаяся война, и он готов сражаться лишь потому, что к этому призывает горящий в его сердце драконий огонь.
Получается, быть королем – это всего‑навсего быть купеческим управляющим, и ничего больше.
Чудеса случаются в час умирающего света, вспомнил Артур малерионские сказки. Чудеса никогда не бывают добрыми, но и злыми не бывают тоже. Они просто есть. Иногда забирают у нас душу. Ты, кажется, сам мечтал оказаться в сказке? Поздравляю, ты внутри нее. Но у тех, с кем ты борешься, тоже есть свои сказки.
Вот оно! Вот оно. Тот самый ничем не ограниченный, всеподавляющий хаос подготовленного им момента. Высокие лорды, умудренные опытом многолетних интриг, сплетали свои сети, направляя реальность по одному им угодному руслу, поворачивая мир мановением политических рычагов, будто мир был огромным проржавевшим механизмом. Планы громоздились на планы, марионетки плясали, подчиняясь натяжению удерживающих их нитей, и все ради единственной цели – короля с древним именем, севшего на Серебряный Престол. Он был умен, этот король, и до последнего выстраивал собственный порядок, уберегая его от малейшего дуновения хаоса. Он избегал войны, потому что война была лишена логики, смысла и последовательности и могла уничтожить его блестящие планы. Но он все‑таки не смог избежать этой войны, как ни старался. Отныне все решала не политика, а меч.
Сила. Древняя Сила. Та, что течет в крови, та, что и есть кровь. Изученная Бердаретом Чародеем – там, на чужом материке, за семью морями. Принесшая первому из Ретвальдов победу в великой войне и иберленский престол, на Борветонских полях уничтожившая имперские армии. Отданная по наследству потомкам. Забытая, утраченная, легендарная. В нее никто не верил, и ей никто не придавал значения. Мало ли какие чудеса творились в далеком прошлом, времена чудес прошли… Прошли, значит? «Силу может разбудить мощное напряжение воли… яростное, страстное желание… или смертельная необходимость, великая нужда». Получается, вот она, эта нужда?
«Я прошел сквозь смерть, – подумал Гледерик. – Вот какой она оказалась, моя старая добрая сказка, в которую я бросился очертя голову, словно глупый щенок на брошенную ему кость. Я видел, как предают друзья и как рушится все, на чем держится этот прогнивший мир. Видел владык, начинающих бессмысленные войны. Видел города, утонувшие в крови, и королевства, распадающиеся на части. Избалованные аристократы вроде молодого Айтверна произносят красивые слова о чести – и ради этих красивых слов втаптывают мир в грязь. Кто‑то должен сотворить порядок из этого хаоса. Я могу. И я справлюсь. Лучше этим миром буду владеть я, нежели все эти дураки. Я хотя бы знаю этому миру цену».
Он говорил правду. Он и в самом деле говорил правду, понял Артур. Гледерик Кардан станет великим королем, таким, про каких помнят и спустя многие века после их смерти. Про подобных ему королей слагают красивые баллады и легенды, и их прославляют страницы хроник. Гледерик возьмет себе Иберлен и будет править Иберленом достойно, так, как и пристало править подлинному государю. Не потому что Гледерик чист душой и помыслами. Нет, он вовсе не праведник, и помыслы у него не чисты. Но править достойно для него куда выгодней, чем править недостойно.