Рецензии на книгу «Я исповедуюсь» Жауме Кабре

Исповедь после исповедания

Каждый раз, читая сотни страниц, миллионы букв и предложений печатного текста на одной силе воле и способности к преодолению, я жду, что в конце концов, когда иссякнет авторская фантазия и сюжет подойдет к логическому завершению, труд простого читателя будет вознагражден интригующей концовкой, небанальными выводами, любым, ломающим шаблоны поворотом....Хоть чем-то, чтобы можно было для себя оправдать потраченное время и усилия не напрасно.

И раз за разом приходится неумолимо убеждаться, что в погоне за изысканным текстом, попытке удивить, заинтересовать читателя писатели порой идут на такие ухищрения, которые становятся прямо пропорциональны желаемому эффекту. По крайней мере, со мной, как читателем, именно так и происходит зачастую.

В анамнезе имея интересную задумку для сюжета, по ходу развития она разрастается до невероятных размеров, когда временной отрезок растягивается не на одно столетие (только вдумайтесь, особенно если учесть количество значимых событий в каждом), количество персонажей увеличивается в геометрической прогрессии, ну и в довершение ко всему, территориальный охват ,как минимум, немаленький.

Это костяк произведения, на который нанизываются извечные проблемы отцов и детей, взаимного непонимания и желания лепить из ребенка по своему образу и подобию, особо не считаясь с его желаниями, вопросы взросления и неизбежного старения, любовные страсти в духе Ромео и Джульетты, холокост 20 века, скрипичные мастера Средневековья, история одного произведения искусства, когда жажда обладания им не принесла ничего, кроме увеличивающегося числа бед и жертв....

Помимо собственно начинки, впечатляет и авторский способ подачи материала, где основная его часть идет так называемым потоком сознания, при этом внутри него имеются также скачки, когда кто-то вспоминает, кто-то пишет, кто-то читает эти воспоминания...А ты последовательно выстраиваешь стройную картину мира в голове, в конце получая ответы на вопросы кто есть кто. И тут впору вспомнить извечные слова, что никому верить нельзя....В погоне за славой и деньгами мало кто может устоять перед искушением, как и стремление положить жизнь на алтарь искусства обернется прахом...все обернется в прах...

Ну и последний гвоздь: на протяжении семисот с лишним страниц гг абсолютно статичен. Что в пять лет, что в семьдесят пять его характер не претерпевает изменений по воле писателя. По сути, вся история превращается в бесконечное наматывание кругов, когда меняются персонажи и декорации, но суть происходящего остается прежней.

В итоге: за идею сюжета, мысли и повороты в конце -4,5, за исполнение -1 и получаем 3,5. И как говорится: ничего личного))

Середина романа — 29 глава — именно с неё стоит начинать, ведь она суть сотворение мира. И я даже подозреваю, что роман задумывался с неё — так ярок этот эпизод, когда главный герой лингвист и философ Адриа Ардевол-и-Боск получает в свое полное владение родительскую квартиру и наконец может распоряжаться и ей, и своей жизнью, как ему вздумается — вот он и создает свою Вселенную: расставляет бесчисленные книги на полках шкафов в разных комнатах.

Философию в прихожую. Вместе с математикой и астрономией. Всю филологию, включая лингвистику, в комнату Лолы Маленькой. Романы — по коридорам, в зависимости от языка.

Да, забыла сказать, Адриа владеет каталанским, французским, испанским, немецким, итальянским, английским, русским, арамейским, латинским, греческим, нидерландским, румынским и ивритом, и точно еще может читать на шести или семи языках. Впечатляет? Готовы справиться с таким главным героем и понять его возвышенную душу?

Читать Жауме Кабре достаточно сложно — роман, написанный Адриа-гением, чей пытливый ум поражен болезнью Альцгеймера, рассыпается на куски: пытаясь поведать свою историю, он перескакивает от одного временного пласта к другому, от местоимения «я» к «он»... Диалоги смешиваются, и в них говорят не два человека, а два по два — представьте, что в вашу с другом беседу вмешивается начальник Освенцима Рудольф Хёсс или Великий инквизитор Николау Эймерик или скрипач и композитор Жан-Мари Леклер или... или-или, и так вы путешествуете по всей жизни Адриа, включающей в себя врезки из Рима 1914-1918 гг., Барселоны 40-50-х, Жироны 14-15 вв., Пардака 16-17 вв., времена нацизма и второй мировой войны... А места, где вам придется побывать — их даже не счесть! Здесь и Африка, и Германия, и Барселона (основное действо романа), и Рим, и... Тексты-тексты-тексты — свидетельства происходящего — исторические свитки, оказавшиеся в руках Адриа благодаря или вопреки его отцу, таинственному Феликсу Ардеволу, который с раннего возраста пичкал сына языками и жаждал, чтобы тот знал десять из них уже в юности! Мать же жаждала, чтобы Адриа стал великим скрипачом, оттого маленький мальчик должен был делать невероятные успехи не только в изучении языков, но еще и в музыке. Непосильная ноша для неокрепшего ума, но Адриа всегда нравилось учиться.

Все, чего ты хочешь, - это провести жизнь за чтением: только ты и твои книги.

История жизни Адриа не простая, она таит в себе отвратительные поступки и катастрофичные решения, предательство друга, смерть возлюбленной, не любящих и не любимых отца и мать, а еще много текста, много старинных свитков, исторических артефактов, стоящих миллионы-миллиарды, но несущих в себе высшую духовную ценность — жизнь.

Собственно, антикварный магазин также стоит в центре повествования (только первую половину текста), а вот старинная знаменитая скрипка Сториони, которую таинственным образом приобрел Феликс Ардевол, проходит через всё повествование текста и ведет героя от одного страшного поступка к другому (ничего не напоминает? Антикварные вещи, знаменитый предмет искусства... «Щегол», да? Но на этом все схожие черты заканчиваются). Так вот скрипка так плотно вплетена в текст — сквозь строчки прослеживается её история, история, мягко скажем, кровавая — драгоценной древесине пришлось в течение веков впитать в себя кровь нескольких людей и послужить причиной смерти многих других. Этот волшебный инструмент, который способен производить божественную музыку, оценивается одними как высший предмет искусства или как вещь, достойная жизни, другими — как денежный эквивалент. И вот другие, как раз, и есть приспешники зла, те, чьи сердца гнилы и не способны вызывать ни капли слез.

Есть еще два предмета, удостаивающиеся внимания в романе — это золотой медальон с девой Марией (из-за него пришлось кому-то погибнуть, кому-то потерять невинность, а в итоге он всё равно оказался в мерзких жадных руках того, кто считает, что может присвоить чужое) и грязная салфетка в бело-голубую клетку. Казалось бы, вот этот простой предмет не хранит в себе никакой ценности: он не сделан руками знаменитого мастера, в его составе нет ни золота, ни драгоценных камней, - однако он ценен. Ценен для того, кто потерял всё и всех, для отца, потерявшего всю свою семью из трех милых дочек, жены и тещи в лагере смерти. А еще эта тряпочка также, как и музыка, способна пробудить душу и стать предвестником возникновения слез. Один врач СС, мучивший детей в Освенциме страшными экспериментами, случайно берет с собой эту тряпицу, которую сжимала в руках 7-летняя девочка перед смертью. И эта тряпочка пробуждает в нем все воспоминания и заставляет всё то зло, которое он совершил, не попытаться искупить, нет — он знает, что искупление невозможно, — а попытаться ответить на это зло добром. И врач идет в монастырь ухаживать за скотом и мыть полы, а после уезжает в маленькую деревушку в далекой Африке — лечить тех, кому нужна помощь.

И Адриа, выискивающий в трудах философов и лингвистов вопросы этики, вопросы добра и зла и то, откуда это зло берется в человеке, в конце концов создает то, что становится камнем преткновения для его друга, талантливого музыканта Берната — он создает роман «Я исповедуюсь». Еще один предмет искусства, которым можно восхищаться, а можно насильно завладеть, подчинившись злу в своем сердце.

Безмерно много хочется еще сказать, ведь я даже не коснулась чудесной Саги-Сары, возлюбленной Адриа. Им было по двадцать лет, но судьба в виде злобных матерей заставила их расстаться на долгие годы. И после, обретя друг друга на короткий промежуток, они вместе творят: он пишет, она рисует, в их барселонской квартире, в этом раю, созданном в главе 29, кроме Адама, появляется Ева. И та трагичная история жизни Сары и трагичное второе расставание и трагичная смерть — обо всём об этом лучше прочитайте. А скрипка, скрипка снова становится предметом раздора — между Адамом и Евой, как то яблоко, протянутое рукой змия. И вот тут и правда задаешься вопросом, как же может искусство повлиять на человека: или вдохновить его на что-то новое, став причиной творческому прорыву, или уничтожить всё человеческое в нем, пробудив в нем жадность, желание обладать, несмотря ни на какие запреты, уничтожая всё на своем пути, даже людей. Наверное, книга об этом. Хотя мне кажется, что книга обо всём — вся история в ней. А главное — это человеческая память, но что есть память, когда она может исчезнуть в один миг, и ты над этим не властен. Вот тут и возникает потребность рассказать историю, потребность последней исповеди. И исповедь есть тоже ценная вещь, за нее могут заплатить, будь она в форме романа или актерской роли. Кража исповеди происходит в романе несколько раз, помню два из них, но их точно больше. Исповедь, как скрипка Сториони, как золотой медальон, она — ценность, и ей можно либо восхититься, либо украсть, все зависит от заложенного в человеке зла, от его эгоизма и честности.

Роман-калейдоскоп

Я положил перед собой три сотни листов, над которыми корпел зазря, пытаясь написать о зле, потому что оно – я уже понял – невыразимо словами и загадочно, как и вера, и на оборотной стороне страниц, словно это был своего рода палимпсест, стал сочинять письмо, подходящее нынче, как мне кажется, к концу, ибо я добрался до hic et nunc (здесь и сейчас).

Помните, в детстве у многих были игрушки-калейдоскопы? Смотришь в него, крутишь потихоньку и изображение меняется стоит лишь пошевелить рукой. Так и этот роман, лишь чуть-чуть отвлечешься, а перед тобой уже новая картинка, не менее яркая и завораживающая чем предыдущая, хотя порой и ужасающая одновременно. Повернули, и вот средневековый монастырь, в котором умирает от болезни отец-настоятель, а последний оставшийся в живых послушник еще не знает, что смерть, преследовавшая его более тридцати лет, уже стоит за дверью. Покрутили еще немного, и перед нами позор рода людского – Освенцим: кашляющая старуха, прижимающая к груди скрипку, единственное, что успела прихватить по дороге от праздничного стола к газовой камере, семилетняя девочка с грязной тряпкой в руках, последним напоминанием о доме, люди, так и не осознавшие до конца, что им отказали в праве быть людьми. Снова поворот, Испания середины 20 века, режим Франко, но семью Ардеволов это несильно волнует: богатый дом, прибыльный магазин, гробовая тишина, в которую погружено все семейство. Люди, которых ну никак не назовешь семьей, просто у них есть все, кроме искренней привязанности друг к другу.

Пласты этого грандиозного романа наслаиваются один на другой, картина сменяется абсолютно неожиданно, предупреждений не будет, но, прочитав где-то четверть, осознаешь, что они и не нужны. Зачем разделять друг от друга монологи Николаса Эймерика, безжалостного и беспощадного инквизитора, и Рудольфа Хёсса, начальника Освенцима? Они ведь вторят друг другу, какая разница, чьим именем они прикрываются, и служение кому избрали в своей жизни. Нет никого страшнее тех, кто уверен в своей правоте. Один служил Богу, другой обожествленному вождю Гитлеру, искренне и пламенно веря в свое правое дело, они уничтожали, пытали и обрекали на смерть бессчетное количество людей. Не от жадности, не из мести, а «делая мир лучше», что может быть страшнее?..

Роман поднимает множество тем: здесь и взаимоотношения родителей и детей, и плата детей за грехи родителей, и холокост, и режим Франко, и вопросы веры, и любовь, и дружба, но главным, мне показался, вопрос автора о природе Зла. Почему высшие силы, как их не назови, позволяют злу твориться? Почему одни люди готовы уничтожать других самыми изощренными способами, хотя они даже и не знакомы? Можно ли искупить чудовищное зло, посвятив жизнь спасению других жизней? У автора нет готовых ответов, на эти вопросы каждый должен ответить себе сам, но читать его измышления было очень увлекательно и познавательно.

В книге множество героев, они пересекаются, смешивая правду и вымысел, желаемое и действительное, наслаиваются одна на другую эпохи, наслаиваются одна на другую людские судьбы, но в центре всегда все же остается Адриа Ардевол. Нелюбимый ребенок, в котором родители видели только большую одаренность. Отец хотел сделать из него ученого, мать хотела видеть блестящего скрипача, но, как часто, к сожалению, и происходит в жизни, родители, год за годом отказывались спрашивать и слышать, чего хочет он. Неудивительно, что самые радужные детские воспоминания связаны у него не с ними, а с домработницей и продавщицей в семейном магазине. Всю жизнь он хотел только счастья, но не знал, как его получить. Подменял эмоциональное материальным, не видел того, что происходит перед глазами, слишком поздно оценил тех, кто был совсем рядом. Несмотря на некоторые его поступки, мне его искренне жаль, ведь идеальных людей не бывает, а покорёженное в самом начале жизненного пути, сложно выправить и распрямить…

Неоднозначные чувства вызывает у меня и лучший друг Адриа - Бернат Пленса. Притягательная, но противоречивая личность. Великолепный музыкант и посредственный писака. Отличный друг, готовый на все ради Адриа, с которым они с детства неразлучны, и невнимательный до бесячки муж и отец, занятый чем угодно, но только не семьей. И его конечный поступок кажется на первый взгляд предательством, но почему-то мне кажется, что Адриа бы ему это простил, не задумываясь.

Вообще о концовке хочется сказать отдельно. Несмотря на все эти наслоения, так присущие постмодернизму, несмотря на сплетение правды и вымысла, книга очень жизненная, особенно концовка. Судьба скрипки, окажись она в руках своего настоящего хозяина, отдавала бы волшебной сказкой, счастливым концом в мире, где они так редки. То, что произошло гораздо реальнее, прозаичнее и, хотя отдает грустной ухмылкой в сторону человеческой натуры, больше подходит самому тону романа.

Не знаю... Я написала уже немало, но поток мыслей в голове не прекращается и, как всегда, прощаясь с прекрасной, зацепившей что-то внутри книгой, кажется, что не сказал о ней и половины того, что хотелось. Я раздумывала, добавлять ли ей статус любимой, или просто поставить высшую оценку. Но сейчас уже не сомневаюсь, ведь когда-нибудь я снова достану с полки этот увесистый томик и погружусь в местами страшный, местами трогательный роман о людях, их природе и их судьбах.

Докопаться до истоков

Автор мудрил, мудрил, и почти меня перемудрил. Но только почти. Главную история я таки сумела разглядеть, под всем наносным и сложным. Да, структурно книга очень тяжела для меня оказалась: поток сознания практически плюс постоянные лирические отступления в виде проваливания читателя сквозь дыру во времени (или сознании героя) с помощью малозначимых предметов воспринимались как неизбежное и неотвратимое зло. Поначалу исторический контекст был интересен, хотелось разобраться что к чему и зачем мой фокус тот тут то там насильно смещают с главных героев на других, причем как будто бы не связанных с основным повествованием. Но постепенно это стало надоедать, как по мне, автор слишком увлекся таким кинематографическим приемом, ну или это фишка такая его, возможно, но к моему двору она не пришлась, и в итоге, ближе к финалу, я исторические вставки практически пролистывала. Ну вот неинтересно мне про эту чертову скрипку и ее происхождение, про людей интересно.

Главная же история проста и даже наивна. История о много страдавшем испанском мальчике, а потом и много страдавшем испанском мужчине. Страдавшего как будто бы от всего - от своих холодных, далеких и совсем нелюбящих родителей, от прошлого своей семьи, о котором мы узнаем ой как много из вышеописанных лирических вставок, от любви к одной-единственной-на всю жизнь Саре, от собственного таланта - а талантлив мальчик оказался безмерно - лингвист и культуролог, выучивший много, от 7 до 12 языков, кажется, он даже сам уже забыл, сколько, хороший скрипач, владеющий мегадревней скрипкой Виал от мастера Сториони, которая и я явилась причиной всей заварушки. Адриа приписал себе еще и вину за убийство отца, хотя отец был тот еще сволочь, и в общем-то мальчик был совсем ни при чем. Психологически удивительно, как он вообще смог все это вынести, на характере его это все сказалось однозначно.

Несмотря на все страдания, книга оказалась достаточно ровной в эмоциональном плане. Да, меня несколько бомбило от Адриановских родителей, но в общем-то, ничего криминального в их действиях не было, многие дети жили в подобных условиях. Да, меня возмущали методы работы сеньора Беренгера, управляющего той самой антикварной лавкой из аннотации, но, мнится мне, это тоже достаточно типичное поведение дельцов этой среды. Да, мне было грустно видеть угасание Адриа в финале - Альцгеймер это страшно. Да, мне было обидно, что Сарой и ее чувствами так сильно манипулировали охотники за скрипкой, и в конце концов добились своего. Но сильнее всего, обиднее всего, и тут мне захотелось опять что-то сильно разбить, для меня оказалось предательство Берната, лучшего друга Адриа. Такой подставы в финале не ожидаешь. Совсем. И оттого финальное чувство оказалось самым горьким из возможных. Сожаление о напрасно прожитой жизни. Возможно, не вся она прожита напрасно, но финальный аккорд - был бы лучшим, а его просто раздавили. Украли. И потому нет для меня героя подлее и ненавидимее, чем Бернат. Гори в аду чувства вины вместе со всеми своими чаяниями.

Тем не менее одного яркого финала для высшей оценки как-то недостаточно.

Confiteor. Ну… Вообще-то тайны чужой исповеди редко бывают по-настоящему интересны. Да и зачем их выслушивать? По большей части они нужны самому рассказчику - для покаяния и самооправдания, если он оказался не способен свершить свой собственный высший суд, когда судьба привела его в тупиковое жизненное состояние «mea culpa, mea maxima». Понять, простить, помиловать, дать способ искупить истинную или мнимую вину – вот цель, которая делегируется другому из-за собственной слабости. Тайна исповеди выступает как защитный механизм, как биполярное коммуникативное пространство, в котором обеспечивается иллюзия божественного посредничества и обещается таинственный протекторат Всевышнего. Но здесь в качестве «исповедника» выступает огромная читательская аудитория и, стало быть, мотивация другая. Наверное, автор почти классически стремился воззвать в людях к их нравственности, добру и милосердию. «Ничто на земле не проходит бесследно», тысячами нитей добро и зло связано с людьми и их поступками. И хотя «не всегда мы себя узнаём» в эпизодах этого почти эпического повествования, автор заставляет нас постигать и принимать собственную малость, греховность и невозможность быть до конца познанным даже самим собой. Вписывая героев в разнообразные экзистенциальные контексты – войны, любви, дружбы, корысти, призвания, творчества – он указывает нам на стезю добродетели, которая, хоть и не противостоит злу в прямом смысле слова, но помогает уменьшить его последствия и распространение среди людей. Месть, ненависть, жестокость блёкнут перед милосердием и осознанным прощением. Конечно, эта книга, предполагающая у читателя влечение к самопознанию и самотерзаниям, – весьма на любителя, причем на рефлексирующего любителя, которому почему-то важно оставить на душе собственные стигматы.

Confiteor. О чём это? Об играх судьбы с человеком и борениях человека с судьбой. Об индивидуальных опытах понимания того, как коротка и единична жизнь, как сложно отыскать в ней свой истинный путь. О свободе и силе случая. Об экзистенциальных тупиках, в которые человек загоняется волей обстоятельств или собственным разумом. О попытках вернуть жизнь на «правильные» рельсы, преодолев её изломы. И ты задаёшься вопросом – а можно ли вообще искупить жизнь? Поначалу вообще очень трудно въехать в этот текст и понять, кто есть кто, когда есть когда и что в конце концов явится причиной-следствием того, о чём ты прочитал сотней страниц раньше или прочтёшь спустя ещё сто. На старте даже хочется бросить книгу из-за её переусложнённой формы, произвольно и причудливо смешивающей эпохи, события, возрасты, поступки и – главное! – мысли и чувства героев. Смешение имён, времён, местоимений поистине вавилонское! Только на середине все мастерски перекрученные линии начинают, наконец, сплетаться-связываться, и текст приходит в смысловое движение, медленно вовлекающее в себя читательское сознание. К сожалению, это случится, только если хватит терпения дочитать роман хотя бы до середины. Признаться, мне его еле хватило, но я рада, что не остановилась в начале и что во мне сработало правило Спинозы о любви-нелюбви с первого взгляда: просто взглянуть второй раз. Эта книга, безусловно, требует терпения и второго взгляда, с наскока её не возьмёшь.

Confiteor. На мой взгляд, у автора получился мощный гипертекст, настоящий психологический полигон для озабоченного нравственными поисками читательского ума. Благодаря калейдоскопически искусным переходам сюжеты постепенно словно прорастают сквозь друг друга, пронзая слоистое пространство судеб героев. Не всё, конечно, одинаково интересно, но ведь жить и рассказывать о своей жизни – вообще трудное ремесло. Я, например, с трудом осиливала лагерную линию, хотя она центральная и самая сильная в романе. Меня не так чтобы увлекала история скрипки Сториони, хотя она выписана с большой тщательностью и даже литературной изощрённостью. И любовная линия Адриа и Сары не заставила меня переживать, слишком уж по-старчески сдержанной, когнитивной и моралистически выпрямленной она мне показалась. В ней для меня не было живой жизни, хотя я согласна, что «на склоне наших лет нежней мы любим и суеверней». Но вот история дружбы-соперничества-предательства, история трудных отношений героя с матерью и отцом, история оттачивания ума языками и книгами, история попыток раз за разом разглядеть свою судьбу сквозь «пену дней», история богоискательства и стремления понять природу зла как такового заставляли меня размышлять, откладывая на время книгу в сторону. Может быть, это и было одной из целей автора – заставить читателя с помощью этих сюжетных ходов вглядываться вглубь себя, искать в самом себе прецеденты своих собственных убеждений и ценностей. В конце концов, что-то из жизни персонажей случалось и с нами, хотя и принимало другую форму.

Confiteor. Я верю, что книги, так же, как живопись или музыка, обязательно должны что-то делать с людьми, иначе зачем вообще их читать? «Стоит прикоснуться к красоте искусства – жизнь меняется. Стоит услышать Монтеверди-хор – жизнь меняется. Стоит увидеть Вермеера вблизи – жизнь меняется. Стоит прочитать Пруста – и ты уже не такой, каким был раньше», - пишет Ж.Кабре. Поменялось ли что-то во мне, когда я прочитала его книгу? Да, безусловно. А вот как… пусть останется тайной для какой-нибудь моей исповеди. К самой же книге у меня родилось редкое читательское переживание – благодарность. Думаю, каждый сделает из неё свои выводы, поскольку, выбрав такую книгу, как эта, он уже сформулировал для себя особые и, видимо, значимые для него вопросы. Но, пожалуй, с одним заключением Ж.Кабре я согласна на все сто: «Персонажи, которые пытаются в зрелости осуществить желания юности, идут неверной дорогой. Для тех, кто не узнал или не познал счастья в своё время, потом уже слишком поздно, какие бы усилия они не предпринимали. В любви, возвращенной в зрелые годы, можно найти самое большее с нежностью исполненную копию былых счастливых моментов». Но это уже не Ж.Кабре, это - Гёте.

Чем старше, тем больше мертвых во снах

Нарисовать тебе пару строк - личный вызов. Прежде мне было лень искать для "Исповеди" алфавит. От слова совсем, думал закинуть этот кирпич на полку. Ведь я не люблю расписывать сочинения о больших романах. В такие часы я постоянно в поиске слов и сигареты. А на Кабре легко можно нацарапать диссертацию. Некоторые, например, тратят два - три листа в рецензиях, а я не могу собрать и пяти абзацев. По сему, этот набор фраз только для тебя. И мне будет приятно, если в конце ты все-таки улыбнешься и откроешь первую главу. Хочу, кстати, за ранее извиниться за субъективную акварель. Но где поймать объективность? К черту её.

Представь мужчину, который возвращается в пустую квартиру. За окном улица тускнеет и наполняется криками соседских детей. Адриа Ардевол медленно снимает ботинки, облокачиваясь рукой на корешки книг. Проходит по холодному полу, улыбаясь именам на обложках и опускается на стул в своём любимом кабинете. С минуту, а может чуть больше, он просто сидит и вспоминает, как Сара входила в эту комнату с чашкой кофе. Скажешь, болезненная тяга? А я хочу думать, что такое возможно. Что мужчина способен пронести сквозь жизнь любовь к женщине. А затем посвятить ей свою рукопись, где нет желания скрыть уязвимость и враньё. Саре бы понравилось. Она бы улыбнулась и отвернулась. Если взглянешь под другим углом – увидишь здесь нить - Ариадны, которая выводит мужчину из лабиринта.

Ардевол открывает блокнот и начинает писать на листке бумаги строки о своём отце, загадочной скрипке, матери и магазинчике…

Я понимаю, что должен был рассказать тебе об этом давно, но это трудно, и даже теперь не знаю, с чего начать.

Ситуация усугубляется тем, что Адриа забывает воспоминания. Каждый час из памяти вырывают фрагменты прошлого. Человек теряет даже свои сновидения, связанные с детством и юностью. Меня это напрягает особо, ведь я обожаю сны про солнечную улицу вблизи дома, не говоря о воспоминаниях о любимых книгах, людях и эпизодах. Как же он пишет? Так и пишет, с охренительным дедлайном. В минуты чтения порой приходит чувство, что Кабре теряет мысль. Повествование перепрыгивает с одной истории на иную, еще более загадочную – Венеция незаметно превращается в Барселону, а рассуждения о друге перетекают в контекст Гестапо…

Канва романа напоминает лабиринты, где рассказы – своеобразные тропы, а их персонажи – рисуют на скалах в непохожей стилистике. Читается непросто, согласен, но игра стоит свеч. И если Сара – маркер в настоящем, то Виал (скрипка Сториони) словно нить Ариадны, которая связывает обрывки в цельную историю и ведёт читателя за руку (что-то похожее было с кольцом всевластия). Даже больше. Скрипка во многом пыталась изменить жизнь Адриа. Она словно диктовала ему выбор. Так, например, Виал не захотел покидать семью и заставил маленького Адриа заглянуть в сейф. Благодаря чему, отец (Феликс) ушёл из квартиры с пустым футляром… Но Кабре все-таки нарисовал роман-сомнение. Тут нет явной трактовки. Будь это мистика с дьявольской скрипкой, или же воля случая с совпадением… ты определишь сама. Я уверен, у тебя это выйдет гораздо тоньше. Меня же цепляет мистическая тайна в образе скрипки, рядом с которой всегда ходит несчастье. Мне нравится история о том, как её сотворили в 1764 году – из дерева, которое выросло на могиле.

После чего кусок древесины обрел возможность созидать мелодию. Так “Исповедь” наполнилась одним видом искусства - музыкой (или инструментом потустороннего). Но что привлекает… в романе есть и другие формы самовыражения. На этих страницах человек занимается коллекционированием антикварных вещей и оригинальных книг, пишет художественную литературу/эссе, дарит музыку, оживляет портреты на холсте… Через последнее, мы подошли к самому важному.

Пока Адриа пишет свою рукопись, Сара стоит рядом.
Девушка смотрит на цветок в горшочке, на вещи, которые лежат там же, где она их оставила. Если бы Сара могла пройти в другую комнату, то узнала бы свой холст и последний рисунок. Увидела бы набор карандашей, которые были куплены в лавке напротив. Они так же по-детски лежат на полу. Но сейчас девушка смотрит на Адриа, на его морщины, одиночество и… уязвимость. Она вспоминает, как когда-то пришла к этому мужчине со своей сумкой, а Адриа открыл перед ней дверь.

- Можно войти?
- Можешь войти в мою жизнь, можешь делать всё, что хочешь, Сара, любимая.
Но она ограничилась тем, что вошла в дом.

Не каждая женщина войдет в комнату и загнёт уголок любимой страницы в мыслях у мужчины. В её взгляде читаются… задумчивость, тишина, честность и умение дать дельный совет. Кабре нарисовал персонажа, который любит всем сердцем, но никогда (очень редко) не скажет этого вслух. Забавно, что именно такую женщину хронически не хватает, ведь ей не скучно в одиночестве. Я думаю, она рисовала, даже когда наблюдала за толпой. Так писатель пишет историю на воображаемом листке, а Сара - на холсте.

Кстати, говоря о женщине из какой-либо книги, мне часто вспоминается одна беседа:
- Расскажи мне о ней.
- Что ты хочешь знать?
- Хочу знать о человеке в персонаже.
- Я не уверен, что передам суть.
- Тогда расскажи про её желания.

Какое желание было у Сары? Вернуть Виал настоящему владельцу. А может, просто спасти Адриа от скрипки и стереть трагические события из совместных воспоминаний. Вопрос причины сейчас не столь принципиален. Здесь интереснее другое, например, как женщина восстает против Виала. По крайней мере, это одно из самых ярких желаний, которое я заметил у Сары…
Что касается стремления Адриа… думаю, ты уже догадалась. Явная попытка усидеть на двух стульях - не потерять любимую женщину и сохранить кусок старой древесины. В итоге получился забавный и своеобразный треугольник, в котором соприкасаются три формы выражения - литература, мелодия, живопись.

Эти три кита составляют фауну романа. Сама же “Исповедь” видится мне идеей о пройденном пути. В книге, по непонятной для меня причине, особо сильно чувствуется печаль. Как быстро пролетели минуты одной жизни! Вроде бы совсем недавно Адриа бегал по комнатке и играл с невидимыми друзьями из детских книг. Помню, как он прятался за диваном от мамы, а по вечерам встречал отца. А сейчас я вижу мужчину, который пишет “Исповедь” в полнейшем одиночестве.

Я почувствовал себя в укрытии рядом с тобой, Сара. Тогда было невозможно даже представить, что теперь, когда я пишу тебе, я буду жить открытый всем ветрам.

…
Ты не ответила.
Хочешь знать, как персонажи могут оживать в современных романах? Если откроешь “Исповедь” - встретишь друга Адриа - удивительного музыканта, который пытался стать писателем (Бернарт Пленса). Я уверен, что ты не пройдешь мимо матери (Карме Боск) и её изменения на страницах. Помнишь… её покорный взгляд на кафельную плитку? И особо интересна параллель сына с отцом (Феликс Ардевол). В этой линии наиболее заметны символика и авторское внимание. Так, например, Феликс сбежал от религии, а Адриа - от музыки. Ну и особо красива нить между кельей отца (№54) и палатой сына (№54). В общем, ты найдешь для себя ребусы...

До встречи.

Попытка счастья в глубокой памяти

Шедевр это сложная вещь, механизм, который состоит из мелких деталей, механизмов, фрагментов. Картина из мазков, гастрономическое блюдо из продуктов, простых и сложных, украшение из россыпи драгоценных камней. Небо из миллионов светил. Море из воды, песка, камней, живых существ и вещей, потерянных людьми. Библиотека из книг, свитков, рукописей.
Если вы внимательно посмотрите на то что вас восхищает, оно поразит вас слаженностью своих составляющих. Да хоть бы на любимого человека посмотрите, ведь все в нем не просто.
Для меня чем южнее природа любого проявления, тем сложнее. Температура раскрывает цвета, звуки, вкусы. Чувства тоже раскрывает. Порой, до брожения. Даже асфальт в теплых странах добавляет свою ноту в букет запахов.

Месяц в чтении, читаю только одну вещь, это действительно долго для меня. Ничем другим перебивать не хочу. Даже поэзию и научные статьи считаю излишними. Я не хочу торопиться. Не спеши, она говорит, не спеши. Сделай свои дела и возвращайся. Я уже месяц размышляю, как сложно все устроено, и о том, что не лень кому-то было усложнять мироустройство, объясняя его. Книга как высокий барьер, как вызов. Как шкатулка с украшениями, как винный погреб с коллекциями памяти урожайных или неурожайных годов, как библиотека с редкими экземплярами, которых нигде не купить. Как магазин антиквариата, где каждый предмет с историей, только тронь. Как жизнь, начинающаяся с детских обид и страхов и заканчивающаяся осознанием вселенской вины.

Невозможностью пережить эту вину. Жизнь как ключ, приоткрывающий мир со всей ее болью. Зачем человеку столько рецепторов? Столько чувств? Страсть, нежность, алчность, азарт, любопытство, красота, садизм, эгоизм, обладание, контроль, страх, неуверенность, надежда. В каждом человеке. А их много. В каждом столетии миллионы.
Мыслей так много, впору захлебнуться от них, утонуть. Еще бы!, жизнь человека с памятью удерживающей события и переживания нескольких столетий, прочитанная всего лишь за месяц. Для него не будет различий между инквизитором и фашистом, между персонажами трехсотлетней давности и сиюминутным разговором с другом.

Бывало ли у вас такое, что знаешь наверняка о том, что произошло в каком-то конкретном месте? С каким-то человеком? С вами? Двести лет назад, пятьсот, тысячу? И это знание объясняет то, что происходит с вами сейчас, например? Или произойдет завтра? Все имеет значение, ничего никуда не девается, ничего нового не происходит, все уже давно ползет по своей колее. Тот спасен, кто не знает про колею, у кого память коротка. Жизнь его полна открытий и свой счет понимания событий он ведет от своего рождения.

Один мой родственник, иудей по происхождению, говорит, что никогда не поедет в Германию, потому что идея уничтожить всех евреев, очистить территорию, достигла там своей кульминации. Много, говорит, наших сожгли в печах.
Одна моя родственница, армянка по происхождению, говорила, что никогда не благословит поездки своих потомков в Турцию, потому что идея уничтожить всех армян, очистить территорию, достигла там своей кульминации. Говорит, реки выходили из берегов и стали красного цвета.
Один мой родственник…

Условности? Надо все забыть? Или надо жить своей жизнью? Презреть ограничения, быть выше? Или проще? Скажите мне…

Бог с ним - поеду не поеду. А если любовь? Рождение детей, как обнуление зла и памяти о нем. Могут ли эти памятливые, из разных лагерей быть счастливы? Может, любовь все очистит? Если поставить ее превыше всего, выше памяти, возможно. Если нет - не справится даже любовь. Тем, кто помнит, тому мучение и счастья не видать. Человек рожден ради памяти о корнях? Или для своей жизни? Что больший грех - предать забвением или быть несчастным от долгой памяти? Скажите мне…

Мне теперь себя не собрать. Детальки своего механизма. Заражение памятью не дает читать то, что меня ждет терпеливо уже месяц. Теперь и моя память переполнена. Мне не хочется ее предавать. Жалко выплеснуть и потерять. Не хочется еще раз предавать героя с уникальной памятью. Но оценит ли он это? А оценят ли предки несчастливость своих потомков из-за памяти к ним? Да, скажите мне.

Истина и жизнь

«Трудно высказать мысль, когда мысль – это жизнь».
Паскаль Киньяр
Покаяние, как основной мотив исповеди, побуждает человека взглянуть на свое существование немного со стороны. Мысленный переход от «я» к «он» освобождает от ослепления собственной индивидуальностью и позволяет увидеть себя «чужими глазами». Чего и добивается Адриа, рассказывая о своей жизни, потому что «подлинное человеческое существование невозможно без переживания собственного бытия».

Адриа Ардевол родился в Барселоне в 1946 году, но «всё началось, по сути, больше пятисот лет назад». Такова особенность мировосприятия героя - рассмотрение «мира и идей в исторической перспективе», что роднит Адриа с героем Пруста, для которого церковь в Комбре (начало «Du côté de chez Swann») - «здание, которое занимало пространство, имевшее, если можно так выразиться, четыре измерения, - четвертым было Время, - и двигало сквозь века свой корабль, который, устремляясь от пролета к пролету, от придела к приделу, казалось, побеждал и преодолевал не просто столько-то метров, но эпоху за эпохой». «Историческое восприятие» вещей проявляется у Адриа, например, когда он прикасается к корпусу скрипки, и переносится «в те времена, когда эта древесина была деревом и росла, даже не подозревая, что однажды примет форму скрипки». Или рассматривает картину с изображением монастыря Санта-Мария де Жерри и видит, как брат-привратник отпирает монастырские ворота. Поэтому в автобиографию Адриа постоянно «врывается» прошлое: фра Жулиа де Сау, монах-бенедиктинец, Иаким Муреда, знаток древесины из Пардака, Николау Эймерик, великий инквизитор, Конрад Будден, врач Освенцима…

Лабиринт сюжетных линий, внезапные «перемещения во времени» и переходы от одного персонажа к другому на первый взгляд кажутся авторским произволом, а на второй - следствием нейродегенеративного заболевания рассказчика. Но в действительности форма исповеди Адриа строго регламентирована и продуманна, в ней нет случайностей или проявлений расстройства памяти. «Я исповедуюсь» - удивительно рациональный роман, в котором всё взаимосвязано и всё символично, даже такие незначительные детали, как шифр сейфа или номер больничной палаты, или болезнь Альцгеймера у Адриа (утрата мышления по сути).

«Опыт мира», осознаваемый героем как часть его собственного жизненного опыта, огромен, но автору по понятным причинам пришлось ограничить его тремя предметами: медальоном с Пресвятой Девой Марией Пардакской, пейзажем Уржеля с изображением монастыря Санта-Мария де Жерри и скрипкой Сториони 1764 года. (Получилась, и полагаю неслучайно, физическая задача трех тел, и Адриа Ардевол как точка тройного соударения). Какое-то время Адриа обладает всеми тремя предметами, и с каждым из них в какой-то момент расстается. Через судьбы медальона, картины и скрипки (и их владельцев) в романе раскрывается идея подлинного и ложного отношения к искусству. Для Адриа искусство – это познание. Его рефлективному, «правильному», отношению к искусству противостоит в романе «фетишистское представление» некоторых герое о предметах искусства как об «имуществе» или «капитале», которым можно обладать и который можно выгодно реализовать (Тито Карбонель, сеньор Беренгер).

Однако переживанием истории содержание романа не исчерпывается. Большую часть книги занимают размышления героя о том, что есть истина и красота, почему существует зло в мире, имеет ли жизнь смысл? На такие вопросы нельзя ответить. Но о них можно думать. Что и делает Адриа в присущей ему манере исторического мышления, среди прочего пытаясь понять, почему, «стоит прикоснуться к красоте искусства – жизнь меняется».

Или почему «выходишь из музея уже не с тем ощущением жизни, с каким входил», как писал Гадамер. Исповедь Адриа доказывает, что «опыт искусства» проясняет и расширяет бытие человека, и если действительно удается приобщиться к искусству, «мир становится светлее и жить в нем легче». Именно поэтому «поэзия после Освенцима необходимее, чем когда-либо». И именно поэтому способность к эстетическому переживанию для человека, возможно, важнее мышления.

Я всегда испытывала большую белую зависть к одарённым людям, особенно к полиглотам и музыкантам с абсолютным слухом. В детстве моя мама тоже мучилась со мной и водила на занятия по скрипке, но из меня не вышло великой и даже посредственной скрипачки: сейчас я даже гаммы не сыграю, а дисциплина сольфеджио была тёмным лесом для меня, как бы я не старалась. Вспоминаю с ужасом уроки в музыкальной школе. Поэтому Адриа сразу стал для меня объектом для зависти. Ему легко удаётся всё, что мне не далось даже огромным трудом. Мне очень понравился милый мальчик со странными родителями, которые воспитывали вундеркинда, а не ребёнка. Думаю, эта нелюбовь сказалась на психике Адриа.
Отец мальчика был очень строг с сыном. Он требовал, чтобы Адриа с ранних лет учил языки. Мать старалась не вмешиваться и держалась особняком. В доме был строгий порядок. Ребёнка не баловали, заставляли только учиться, никогда не хвалили.
Старший Ардевол владел антикварным магазином. Самым дорогим предметом в его коллекции была скрипка Сториони – необычный музыкальный инструмент с магическими свойствами.
Повествование ведётся обрывисто и подробно, поэтому читать нужно как можно более внимательно, чтобы понять всю соль сюжета, насладиться закрученной историей и получить настоящее читательское удовольствие. Книга подойдёт тем, кто любит размеренное, неторопливое чтение.

Мозаика-фреска — вот что такое этот роман

Самое главное, что предстоит совершить читателю этого романа — по отдельным хаотично разбрасываемым автором кусочкам событийно-смысловой мозаики отгадать всю картину книги. И в самом деле, роман построен очень сложно по форме. Буквально каждый следующий абзац без всякого объяснения вдруг начинает повествовать о каких-то других событиях, других героях и даже других временах. И спервоначалу просто ничего не понимаешь от слова "вообще". И лишь потом постепенно начинаешь догадываться, что это вовсе не брак издания, а таков творческий план автора (с Альцгеймером не поспоришь).

Вот представьте себе большущую картину, разрезанную на сотни маленьких кусочков, которые затем перемешали и просто взяли и высыпали на стол. И ты просто берёшь следующий очередной фрагмент этого неизвестного тебе полотна и пытаешься его как-то распознать, с тем, чтобы затем приспособить на отведённое ему место. Не то коллаж, не то лоскутная техника, танграм, а может быть аппликация, но скорее всего пазлы, вот что такое этот роман. И от читателя требуется не только терпеливо держать в голове все эти кусочки событий, имён и мест, но и каждый раз приращивать к запомненному новые фрагменты, с тем, чтобы в конечном итоге всё-таки получилась цельная и стройная картина романа.

Если говорить о главных смыслах, то конечно это роман о Любви. О любви главного героя Адриа к своей избраннице Саре. О любви его друга к своей спутнице жизни. О любви многих других персонажей друг к другу. О любви к музыке. О любви к славе и деньгам. О любви к власти и насилию. О любви к обладанию. О любви...

А все остальные смысловые темы и слои просто являются производными из основного смысла книги. Даже столь сильно и жутко выписанная антивоенная и антифашистская линия. И изящно соединённая в одно целое религиозная и одновременно антиклерикальная тема. И семейные тайны. И монастырские секреты...

Если вы начали читать эту книгу и вам кажется, что она "не пошла", то попробуйте просто потерпеть и продолжить чтение. Вдруг с вами произойдёт то же самое, что случилось и со мной — из раздражения и фыркания вдруг прорезались другие оттенки отношения, другие эмоции и чувства...