Книга Ирины Глущенко представляет собой культурологическое расследование. Автор приглашает читателя проверить наличие параллельных мотивов в трех произведениях, на первый взгляд не подлежащих сравнению: «Судьба барабанщика» Аркадия Гайдара (1938), «Дар» Владимира Набокова (1937) и «Мастер и Маргарита» Михаила Булгакова (1938). Выявление скрытой общности в книгах красного командира Гражданской войны, аристократа-эмигранта и бывшего врача в белогвардейской армии позволяет уловить дух времени конца 1930-х годов. В качестве исследовательского подхода для этого автор развивает метод почти произвольных параллелей, не обусловленных причинными связями. Авторское расследование перерастает литературные рамки: в книге использованы не публиковавшиеся прежде архивные материалы, относящиеся к тому же – дьявольскому и будничному – времени, в котором проживал свою судьбу загадочный барабанщик, поколение, читавшее о нем, да и сам Аркадий Гайдар.
Книга предназначена для историков, культурологов, филологов, а также для широкого круга читателей, интересующихся советским прошлым и его включенностью в мировую историю.
Звезда и смерть «дяди Якова»
Встань пораньше, встань пораньше, встань пораньше,
Только утро замаячит у ворот.
Ты увидишь, ты увидишь, как весёлый барабанщик
В руки палочки кленовые берёт.Б. Окуджава, «Веселый барабанщик», 1957
Несколько вымученный текст, который перерос размер и набор тем стандартной рецензии на «Судьбу барабанщика», но до полноценного (и даже неполноценного) исследования не дорос. Метод необоснованных параллелей, выпестованный автором, по-своему хорош, чего греха таить, я вовсю неосознанно пользуюсь им уже много лет в отзывах на этом сайте (теперь буду делать это осознанно), однако, пожалуй, одного его откровенно мало. К тому же автор забывает о нем во второй части своего некрупного исследования, сворачивая на разговор о письмах читателей, разных редакциях текста и счастливом (и никак не задокументированном) спасении Гайдара из жерновов Великого террора.
Итак, что общего у «Судьбы барабанщика» Гайдара, «Дара» Набокова и «Мастера и Маргариты»? А бог его знает, так, какие-то общие мотивы, пара совпадений в ощущениях героев, много мыслей и Zeitgeist. Автор так до конца и не решилась – что вызывает этот самый дух времени? Вот если брать по гамбургскому счету, то на все тексты прямо, косвенно, неоднозначно повлиял Достоевский через «Преступление и наказание», все три вышеназванных текста куда больше похожи на ПиН, чем друг на друга. Но автору-то интереснее написать, что умами людей в СССР, как официальных писателей, так и полунеофициальных, а также умами наших там, за кордоном, владело тревожное время 30-х. И тут, простите актуальщину, просто невозможно не упомянуть свежего Пелевина – про, хм, способы внедрения в умы творческой интеллигенции этого самого Zeitgeist. Кто-то, вероятно, сжег немало свиней, чтобы Гайдару, Набокову и Булгакову пришли в голову одинаковые мысли.
Гораздо интересней вялого (хотя, если верить аннотации, составлявшего главную рекламную часть книги) сопоставления текстов и поиска необоснованных параллелей вторая часть, где автор рассказывает о реакции читателей на книгу, о переписке этих же читателей с Гайдаром и редакциями газет и журналов. Глущенко когда-то вполне впечатлила своей удачной книгой о советском общепите, ее и переиздают регулярно, ибо написано умно, без треска, об интересном – о том, как Микоян создал наше меню (и о том, что хотел, но не смог, вроде гамбургеров, выродившихся в котлету московскую) после поездки в США. Заметно, что писать о советской довоенной конкретике автору и интереснее, и лучше удается.
В «Судьбе барабанщика» упоминается детская книга, не поверите, о маленьком барабанщике времен Великой французской революции. Глущенко сканирует набор книг советских детских библиотек того времени, разыскивает несколько наиболее подходящих вариантов, выделяет наиболее правдоподобного кандидата. Однако же ни в одной книжке нет того мотива, что был главным для Гайдара – стойкости юного революционера, которого окружающие считают предателями. На основе этого автор делает интересный вывод – что в эту выдуманную историю, в книгу в книге Гайдар спрятал свою фрустрацию от сталинского термидора, от огня своих по своим (выступим же еще раз в роли галантерейщика, присоединяющегося к кардиналу – я несколько лет назад, перечитывая Гайдара, говорил о том, что к концу 30-х на него все сильнее должно было давить расхождение между мечтой, тем СССР, что был в его книгах, и реальностью). Под эту гребенку автор подводит и тот абзац, что был в скандальной журнальной публикации первой части «Судьбы…» и пропал из книжной, о деталях преступления отца главного героя. Там Гайдар прямо пишет, что сидел этот отец при белых, а теперь сидит и при красных. В конце 1938, утверждает автор разбора-рецензии-анализа, это было храбро, храбро до безумия. Возможно, все вышло случайно, а возможно, гражданское мужество действительно не покидало Гайдара.
У меня есть отличное издание «Теркина» с приложением писем бойцов, направленных Твардовскому. Они пишут, что Теркин для них близок, что хотелось бы еще, кто-то просит прислать отдельную книгу, если она есть, так как газеты быстро изнашиваются. Но запомнилось мне письмо бойца, который вышел из окружения в 1941. Он долго блуждал по фашистским тылам, не зная вообще – продолжается ли организованное сопротивление или нет, все уже кончено, страна рухнула, как Франция или Польша. Теркин для него стал личным символом того, что борьба продолжается. Пожалуй, почти для всех книг того времени, включая предвоенное, можно делать такие издания с письмами, если, конечно, найдутся энтузиасты. Глущенко цитирует запросы, предложения корректировки сюжета, споры с автором, просьбы прислать портрет. Пишут школьники, студенты, красноармейцы. Мне всегда казалось: это то, что в западных странах принято называть гражданским обществом, низовыми движениями не в рамках государственных инициатив, горизонтальными связами и т.п.
Знаете, к черту и Zeitgeist, к черту и поиски двойного дна в его книгах. Мне просто нравится, как он писал, его искренность и упорность.
Звезда и смерть «дяди Якова»
Встань пораньше, встань пораньше, встань пораньше,
Только утро замаячит у ворот.
Ты увидишь, ты увидишь, как весёлый барабанщик
В руки палочки кленовые берёт.Б. Окуджава, «Веселый барабанщик», 1957
Несколько вымученный текст, который перерос размер и набор тем стандартной рецензии на «Судьбу барабанщика», но до полноценного (и даже неполноценного) исследования не дорос. Метод необоснованных параллелей, выпестованный автором, по-своему хорош, чего греха таить, я вовсю неосознанно пользуюсь им уже много лет в отзывах на этом сайте (теперь буду делать это осознанно), однако, пожалуй, одного его откровенно мало. К тому же автор забывает о нем во второй части своего некрупного исследования, сворачивая на разговор о письмах читателей, разных редакциях текста и счастливом (и никак не задокументированном) спасении Гайдара из жерновов Великого террора.
Итак, что общего у «Судьбы барабанщика» Гайдара, «Дара» Набокова и «Мастера и Маргариты»? А бог его знает, так, какие-то общие мотивы, пара совпадений в ощущениях героев, много мыслей и Zeitgeist. Автор так до конца и не решилась – что вызывает этот самый дух времени? Вот если брать по гамбургскому счету, то на все тексты прямо, косвенно, неоднозначно повлиял Достоевский через «Преступление и наказание», все три вышеназванных текста куда больше похожи на ПиН, чем друг на друга. Но автору-то интереснее написать, что умами людей в СССР, как официальных писателей, так и полунеофициальных, а также умами наших там, за кордоном, владело тревожное время 30-х. И тут, простите актуальщину, просто невозможно не упомянуть свежего Пелевина – про, хм, способы внедрения в умы творческой интеллигенции этого самого Zeitgeist. Кто-то, вероятно, сжег немало свиней, чтобы Гайдару, Набокову и Булгакову пришли в голову одинаковые мысли.
Гораздо интересней вялого (хотя, если верить аннотации, составлявшего главную рекламную часть книги) сопоставления текстов и поиска необоснованных параллелей вторая часть, где автор рассказывает о реакции читателей на книгу, о переписке этих же читателей с Гайдаром и редакциями газет и журналов. Глущенко когда-то вполне впечатлила своей удачной книгой о советском общепите, ее и переиздают регулярно, ибо написано умно, без треска, об интересном – о том, как Микоян создал наше меню (и о том, что хотел, но не смог, вроде гамбургеров, выродившихся в котлету московскую) после поездки в США. Заметно, что писать о советской довоенной конкретике автору и интереснее, и лучше удается.
В «Судьбе барабанщика» упоминается детская книга, не поверите, о маленьком барабанщике времен Великой французской революции. Глущенко сканирует набор книг советских детских библиотек того времени, разыскивает несколько наиболее подходящих вариантов, выделяет наиболее правдоподобного кандидата. Однако же ни в одной книжке нет того мотива, что был главным для Гайдара – стойкости юного революционера, которого окружающие считают предателями. На основе этого автор делает интересный вывод – что в эту выдуманную историю, в книгу в книге Гайдар спрятал свою фрустрацию от сталинского термидора, от огня своих по своим (выступим же еще раз в роли галантерейщика, присоединяющегося к кардиналу – я несколько лет назад, перечитывая Гайдара, говорил о том, что к концу 30-х на него все сильнее должно было давить расхождение между мечтой, тем СССР, что был в его книгах, и реальностью). Под эту гребенку автор подводит и тот абзац, что был в скандальной журнальной публикации первой части «Судьбы…» и пропал из книжной, о деталях преступления отца главного героя. Там Гайдар прямо пишет, что сидел этот отец при белых, а теперь сидит и при красных. В конце 1938, утверждает автор разбора-рецензии-анализа, это было храбро, храбро до безумия. Возможно, все вышло случайно, а возможно, гражданское мужество действительно не покидало Гайдара.
У меня есть отличное издание «Теркина» с приложением писем бойцов, направленных Твардовскому. Они пишут, что Теркин для них близок, что хотелось бы еще, кто-то просит прислать отдельную книгу, если она есть, так как газеты быстро изнашиваются. Но запомнилось мне письмо бойца, который вышел из окружения в 1941. Он долго блуждал по фашистским тылам, не зная вообще – продолжается ли организованное сопротивление или нет, все уже кончено, страна рухнула, как Франция или Польша. Теркин для него стал личным символом того, что борьба продолжается. Пожалуй, почти для всех книг того времени, включая предвоенное, можно делать такие издания с письмами, если, конечно, найдутся энтузиасты. Глущенко цитирует запросы, предложения корректировки сюжета, споры с автором, просьбы прислать портрет. Пишут школьники, студенты, красноармейцы. Мне всегда казалось: это то, что в западных странах принято называть гражданским обществом, низовыми движениями не в рамках государственных инициатив, горизонтальными связами и т.п.
Знаете, к черту и Zeitgeist, к черту и поиски двойного дна в его книгах. Мне просто нравится, как он писал, его искренность и упорность.
Это скорее не книга, а отдельно изданная статья. На научную работу не похожа - хотя тут и есть условные введение и заключение, и разбитие на главы, но стиль изложения слишком вольный и романтический и без всякого "задачи данной работы заключаются".
В начале исследовательница Ирина Глущенко рассказывает, что она собирается делать в этой книге в форме "вопрос-ответ", а в конце так же делает выводы из написанного. Что же она использует при анализе произведений? Она называет это методом почти произвольных ассоциаций. Насколько я поняла, берутся произведения, в которых никак не может быть сознательных отсылок друг к другу, и ищутся параллели, которые все же есть между ними. Основное произведение для исследования здесь - "Судьба барабанщика" Гайдара (ее я когда-то в детстве читала), параллели проводятся с "Мастером и Маргаритой" (ну это вообще наизусть почти знаю, сама диплом по ней писала) и "Даром" Набокова (с ним не знакома). Как ни странно, у этих никак не связанных между собой произведений, авторы которых не читали друг друга, находится много общего. Также в "Судьбе барабанщика" находятся, скорее всего, невольные отсылки к "Преступлению и наказанию", произведениям Лермонтова, Чехова и так далее.
Я очень люблю подобного рода исследования и комментарии, авторы которых ищут параллели между произведениями одного времени или общие мотивы в разных книгах. Например, есть очень хорошие комментарии к Ильфу и Петрову или к поэме "Москва-Петушки". Когда-то в филшколе нас учили писать комментарии, но я, разумеется, не научилась. Поэтому с огромным интересом прочла о "духе времени", который присутствует во всех трех вещах - о сиротстве в мегаполисе, тревоге, чертовщине, предчувствии войны. Даже на уровне лексики находятся такие внезапные пересечения, что сложно поверить в то, что это действительно случайно.
Дальше идет часть "Расследование". Глущенко напоминает, что в "Судьбе барабанщика" упоминалась французская книга о барабанщике, преданном своими друзьями, и пытается найти, какими были реальные прототипы этой книги. Оказывается, что большую часть сюжета Гайдар выдумал сам, и это не что иное, как аллюзия на происходящее в стране в метафорической форме.
Также разбираются письма, которые читатели-школьники писали Гайдару - что их интересовало, чего они хотели, почему "Судьба барабанщика" казалась им неидеальной, что они советовали добавить в сюжет, и в целом проводится попытка среза общества на основе этих писем. Это особенно интересно, учитывая, что на горизонте война, и многие дети ее предчувствовали.
В целом могу сказать, что это внезапно оригинальный взгляд на книгу, которая уже казалась похороненной в пыли времен, в числе многих советских детских книг. Ирина Глущенко вписывает ее в ряд "взрослых" и ставших классическими произведений, причем сопоставляя с эмигрантской прозой Набокова и книгой "внутреннего эмигранта" Булгакова - при том, что Гайдар был максимально советским писателем, и даже опасная оговорка о том, что "Сережиного отца посадили свои", в конечном итоге не повредила судьбе книги. Также мне был интересен сам метод почти произвольных параллелей - он обнаруживает множество пересечений между разными произведениями, и я бы почитала еще об этом. Сам язык книги совершенно не напрягает, и ее могут читать все, а не только филологи, как это часто бывает.
«А вы замечали, что среди героев Гайдара нет счастливых детей?.. — писал А. Ефремов в предисловии к книге “Судьба барабанщика”. — Перед читателем проходят непонятые, страдающие отроки, отроки, несущие свою жизнь, как тягостный крест [...] Когда-то Лев Николаевич Толстой сказал о “пустыне отрочества”. Мог ли он представить себе, какой станет эта пустыня под пером детского писателя конца тридцатых?..»