Рецензии на книгу «Гаргантюа и Пантагрюэль» Франсуа Рабле

Социальный институт, вот что в ней граммотно показано и хорошо завуалированно))
(из почившего в бозе приложения "Я читаю")

Друзья мои! Да чтоб мне допиться до белой горячки, если читал я хоть что-то более замечательное! Пусть буду я сейчас драть козла, толочь воду в ступе, переливать из пустое в порожнее, перескакивать с пятое на десятое, начинать не с того конца, расчёсывать волосы стаканом, садиться между двух стульев, попадать впросак, ловить в небе журавля, гнаться за двумя зайцами, бить собаку в назидание льву, пытаться прыгнуть выше носа, запивать суп водой и постоянно возвращаться к нашим баранам, но не сказать хоть пару слов о громоподобном Рабле я не могу.
Разве есть у вас, потаскуны вы мои разлюбезные, на примете хоть что-то столь же пантагрюэличное и крышесносительное? Люди добрые, достославные пьяницы и подагрики, да разве есть хоть одна книга, что подходила бы вам, блудодеюшки мои ненаглядные, лучше, словно пшик и фунька, незримо выходящие из одного отверстия в единый миг, чем эта?
Разве же можете вы поспорить со словами мэтра Диогена, философа-циника, который высшим счастьем считал искры солнечных лучей в стакане вина (или сверкание груд золота? Всегда я забываю слова этого старого развратника)? Можете ли вы сказать, что есть что-то слаще и приятней, чем доброе застолье со старыми друзьями? Коли так (хотя поверить в это так же сложно, как найти чистого на руку епископа, не пробирающегося тайком каждую ночь из винных погребов с бутылкой бургундского в одной и свиным окороком в другой руке, чтобы задобрить сим подношением молоденькую шлюшку, которая и является тем самым бесом, который не даёт покоя нашим рёбрам, когда борода покрывается почтенной сединой), то только дураками я и могу вас назвать, недостойны вы идти по тернистому, зернистому, землистому, благоухающему, правдуговорящему, запоясзатыкающему, громогласноп...ему, дослёздушевному и наизнанкувыворачивающему пути пантагрюэлизма!
А коли вы, как и я, любите отличное времяпрепровождение, то утирайте свои красные носы, друзья!
Налейте же стаканчик, открывайте эту славную книгу и прекращайте брюзжать о всякой ерунде.
Bibite!

Честно говоря, вполне отчетливо себе представляю уложенные штабелями вокруг книги тела упавших в обморок особ, то бишь всех тех, кого шокировали неоднократные упоминания отходов жизнедеятельности человеческого организма, определенных частей этого самого организма и всего того, что можно этими частями делать. Да и правда, если смотреть на "Гаргантюа и Пантагрюэля" одним глазом да и то прищуренным, то только это и увидишь. Но, люди добрые, нельзя ли хоть как-нибудь отвлечься от какашечек, а? Это ж одна из самых жизнеутверждающих книг, которые я когда-либо читала! Она кричит о свободе, наслаждении, прорыве к свету! Давайте попробуем поставить себя на место человека средневековья, внимательно вглядимся в тот мрак, что нас окружает. Вокруг одно сплошное "нельзя". И вдруг... он самый! луч света в темном царстве! Книга, которая призывает ЖИТЬ, а не отказываться от всего сущего, ибо это запрещено церковью. Вот цитата: "желаете быть добрыми пантагрюэлистами, то есть жить в мире, в радости, в добром здравии, пить да гулять" - это ж разве не мечта любого нормального человека?

Пребываю в восторге от многих списков, которые можно назвать одной их характерных особенностей произведения.

- «О разгрызании свиного сала, в трех книгах», сочинение достопочтенного брата Любэна, духовного отца провинции Болтании;
- «О вкушении козлятины с артишоками в папские месяцы вопреки запрещению церкви», сочинение Пасквина, мраморного доктора;
- «Об употреблении бульонов и о достоинствах перепоя» Сильвестра Приерийского, иаковита;
- «Искусство благопристойно пукать в обществе» магистра Ортуина.

Это выдержки из списка книг, которые Пантагрюэль прочитал в университете. Знаете, вот на этом месте (это где-то почти в начале) я поняла, что книга будет не только интересна с исторической точки зрения, но и чрезвычайно современна. Ибо я поняла, что уже читала такой же список, когда первый раз пришла в библиотеку Вернадского (это главная научная библиотека Украины) и начала просматривать каталог диссертаций. Ну ей-богу, тютелька-в-тютельку! Знал господин Рабле, что многое, над чем он смеялся, останется жить в веках...

Когда у меня будет эта книга в бумажном варианте, обязательно перечитаю. И сколько ж всего еще найду! С первого раза в этой пестроте карнавала многого и не разглядишь.

9 / 10

Иногда мне кажется, что самая-пресамая большая на свете заслуга божественного, великолепного, неподражаемого, неповторимого, красочного, вольного и карнавального Франсуа Рабле не в том, как он от души повеселил своих современников, не в том, какое влияние он оказал на развитие французской и мировой литературы, не в том, что он спровоцировал Бахтина на написание соответствующего труда, а в том, в какой разрыв шаблона и ступор вводит он поколение за поколением филологических девочек-цветочков в наши трудные и смутные времена. Являясь в блеске синих молний, он заставляет их потом строчить унизительные рецензии вроде "...эта книга была столь мерзка и отвратительна, что я заблевала кухню, туалет и прихожую!.. Фу-у-у! Какэтоможностолькомерзкойфизиолологии!", а сам при этом смеется как бог и опрокидывает стаканчик за стаканчиком холодненького красненького. Опрокину-ка, пожалуй, и я стаканчик, а потом продолжу.
Ну так вот. С моей точки зрения это абсолютный шедевр, и концептуально, и технически. Истинное дитя своего времени, мэтр Алькофрибас бережно собрал все средневековье в свою котомку, а потом в полном соответствии с законами карнавального жанра перевернул его вверх тормашками и чотко по гротеску вывернул наизнанку. То, что он при этом вытворяет с языком - это уму непостижимо! Прямой предшественник Джойса, не иначе. Честное слово, клянусь брегетом святого Гундяя, я не знаю, кого еще можно между ними впихнуть по этому признаку! А уж о море смешного без границ и компромиссов даже и упоминать не стану - а то еще утонете там. Когда медики шутят - это ведь всегда смешно. Ну а если это медики-богословы, то это и вовсе наповал.

Знаете что, дорогие мои? Я больше не хочу читать французскую классику. Более того, я не хочу ее также видеть, слышать, слушать, предвкушать, любить, обожать, ненавидеть, бояться, держать в руках, валяться с ней, подглядывать в нее, смеяться над ней, плакать над ней, и кучу каких-то там еще глаголов, на которые, безусловно, способен был Рабле, но я такое выдать не могу. Это вам так, для затравочки. Рабле нас просит не забыть выпить, пока мы читаем его книгу. Ну, а я, в свою очередь, прошу выпить читающих сиё творение, потому что как и творчество Рабле, так и моё, читать на трезвую голову практически невозможно.
Разродившись на целых пять книг о великанах и вроде как собирательных образах Гаргантюа и Пантагрюэле, Франсуа Рабле, должно быть, не перечитывал и не анализировал сотворенное. Шатало писателя из стороны в сторону изрядно (видимо выпивал он за свою книгу неоднократно, если не постоянно, да и покуривал, кажись, тоже - ту самую чудо-траву пантагрюэлион, которую курили Пантагрюэль и Панург). Его шатало и вкривь, и вкось, и прямо, и назад, и направо, и налево, и по диагонали во все стороны, которые только можно увидеть и представить. Куча маленьких историй понапихал он в эти пять книг, которые занимают кучу пространства, но несут в себе не особо много смысловой нагрузки. Однако больше всего его шатнуло (и меня тоже), когда он начал терять нить повествования (ну, мне так показалось). [Изменю единому стилю рецензии, дабы объяснить - частое упоминание "я" и "меня" в данном случае указывает не столько на мое мнение, сколько на то, что это произведение оценить и понять практически невозможно, не то что проанализировать, поэтому что вижу, то и пою пишу, а у других может быть своё мнение на сей счет.] А нить повествования - штука очень важная. Но поддавшись творческому порыву талантливого мозга, Рабле выдавал шикарнейшие и воистину никого не запутывавшие предложения, начав читать которые, где-то после десятой-пятнадцатой запятой просто забываешь, к чему вообще идет сиё перечисление. Вот например:

Между тем из хлеба на корню вы можете приготовлять превосходный зеленый соус: он быстро усваивается, легко переваривается, оживляет деятельность мозга, разгоняет по телу животные токи, улучшает зрение, возбуждает аппетит, приятен на вкус, благотворно действует на сердце, щекочет язык, оздоровляет цвет лица, укрепляет мускулы, способствует кровообращению, ослабляет давление на диафрагму, освежает печень, уменьшает селезенку, облегчает почки, влияет на гибкость поясницы и позвоночника, опорожняет мочевой канал, освобождает семяпровод, сокращает кремастеры, очищает мочевой пузырь, увеличивает яички, умягчает крайнюю плоть, делает более твердой головку, выпрямляет детородный член; благодаря этому соусу у вас исправно работает желудок, вы отлично рыгаете, испускаете ветры, газы, испражняетесь, мочитесь, чихаете, икаете, кашляете, плюете, срыгиваете, зеваете, сморкаетесь, дышите, вдыхаете, выдыхаете, храпите, потеете, буравите, и еще с ним сопряжен ряд других ценных преимуществ.

Ах да, вы еще не забыли выпить за здоровье Рабле, Гаргантюа, Пантагрюэля и свое? Забыли? Выпейте, выпейте, тогда станет полегче.
Полегче станет еще и от того, что спасибо смелым людям-переводчикам - иногда действительно было смешно! Не только от всех этих "вы отлично рыгаете, испускаете ветры, газы, испражняетесь, мочитесь", но и от тех же говорящих фамилий, которые, слава Богам, не поленились перевести. Все эти Лижизады, Пейвино, Колбасорезы, Сосисокромсы и так далее действительно заставляли улыбнуться. Не менее позабавили поиски Божественной Бутылки (искали они вместе с травкой, ну, той самой, упомянутой выше).
Говоря по правде, создалось ощущение, что дело вообще было не в Гаргантюа и Пантагрюэле, а в желании Рабле создать что-то, что насмешило бы честной народ. Потому что кто в здравом уме и трезвой памяти будет представлять таких великанов (да, преужаснейших, но все же) и анализировать их действия и поступки? Хотя ведь анализируют, критикуют, размышляют... Вся книга - одна сплошная карикатура, которую лично у меня понять не получилось, ибо читать про гульфики, испражнения, постоянные пьянки и пиры, да еще и теряя периодически нить происходящего от безумного количества перечислений - просто невозможно [без нескольких бокалов вина, само собой]!

Суета сует

Чем больше я взваливаю на себя задач, тем меньше времени остается на подумать - зачем оно все мне надо? Каждый день одно и то же, круговорот мелких, и, зачастую, никому не нужных дел. Утром - чашка кофе, тосты. После занятий - бумажный стакан с кофе, и потом еще очередь из таких же бумажных стаканов, кофе, кофе, кофе... И везде люди, которые заняты тем же - занимают время, чтобы не думать. Странно, но никто из нас не живет для того, чтобы получать удовольствие от жизни, скорее даже наоборот - стремимся все непомерно усложнить, и это получается. Сложный проект, бессонные ночи и все это только для того, чтобы можно было взять следующий проект, еще сложнее. Жизнь развивается по спирали - у кого-то вверх, у кого-то вниз.
Мои наивные попытки отыскать удовольствие в стакане заканчиваются тем, что я заказываю латте. Да, я полагаю, что молоко скроет кофейную горечь, которая и сама по себе хороша, но в сочетании с молоком - это уже желание порадовать вкусовые рецепторы. И ложка сахара, хотя моя диета и не позволяет сладкое. Бассейн, бег - а все равно, когда смотрю на себя в зеркало - я вижу эту ****скую ложку сахара. Мое неудовольствие собой - это тоже спираль. Бег - ложка сахара - бег - чуть меньше сахара.
Иногда я думаю о людях, которые поставили как принцип своей жизни - получать удовольствие. Есть в свое удовольствие, пить, заниматься сексом, искать проблем, а главное - быть свободным от условностей. Такая свобода предполагает великую мудрость, чтобы правильно этой самой свободой распорядиться. Пантагрюэлизм - кажется так? Жизнь - это наслаждение, еда - это наслаждение, алкоголь - это наслаждение. Что есть у меня? Пирожное - это жир на моем заду, алкоголь - это сыпь по всему телу, весенние травы - это приступ астмы. Нельзя так, Нумочка, нельзя. Ты уподобляешься всемирному броуновскому движению. Ты кормишь в себе свою ТП.
Есть свобода для и свобода от. И это вы знаете. Мы ищем в литературе обе этих свободы. Что есть в "Гаргантюа и Пантагрюэль"? Вы видите то, что видели в этой книге современники автора? То, что можно себе очень многое позволить. И наоборот - то, что ТАК много позволять себе нельзя. Я безгранично далека от религии в католическом ее трактовании, но могу оценить, насколько далеко зашел Рабле. Чего искал этот человек? К какой свободе он стремился?
Медик? тогда многое понятно. Для многих людей высшим достижением является принятие своего тела, каким бы оно не было. Почему так много табу для самых естественных процессов? Все знают, что наш организм избавляется от отходов жизнедеятельности - и избегают говорить об этом вслух. Секс правит человечеством - а только последние лет 30-40, как на постсоветском пространстве вообще эта тема перешла от сортирного юмора в литературу. Похоже, что такие вопросы задаю не только я сейчас, но и Рабле 500 лет назад. Он своими романами вскрыл большой гнойник снобизма и упоротости от религиозных миазмов. То, о чем приличные дамы и господа не говорили вслух, но каждый думал, то, что простой народ думал о религии в общем и священнослужителях в частности, все это, щедро приправленное эрудицией автора дало по сути своей легендарнейший роман. Новая Одиссея, новая религия.
Чем больше я углублялась в канву рассказа, тем больше понимала, что не Гаргантюа и Пантагрюэль являются главными героями. Они всего лишь основа, точка отсчета. Наделенные какой-то неземной мудростью, решающие все вопросы, почти боги во плоти. И плоти там много. Плоть на каждой странице романа, плоть торчит в виде половых органов, кишок, крови. В виде испражнений всех мастей, в виде похабных шуток и откровеннейших желаний. Плоть - это именно то, в чем отказывали себе европейцы на протяжении всей истории средних веков, зарывшись в богострадание, кровопроливание, смертоубийства и ведьмосжигание. Усмиряли плоть. Но жизнь всегда прорвется. Как газы из кишечника. Сотни, даже тысячи лет люди отказывались от своего тела. И продолжают это делать. Имитируют свою свободу для и свободу от. Заменяют. Симулируют.
Симуляция - вот чего мы добились своей эволюцией. Мы можем только имитировать - начиная с оргазма, заканчивая любовью. Мы и жизни свои не проживаем, а имитируем. Вот только относительно времен Рабле все встало с головы на ноги. Теперь уже не стыдно упомянуть о желании заняться сексом, но крайне тяжело не поддаться на веяния времени и не говорить о сексе и дерьме.
Книги, фильмы, музыка - все кричит о наших желаниях. Все производится для того, чтобы мы утолили свои ненасытные аппетиты, общество потребителей только то и делает, что ест и испражняется, окружая себя самым разнообразным мусором. И Рабле пытался полтысячелетия назад сказать нам о том, что жить надо в радость, вдоволь есть и пить, слушать музыку, любить мужчин/женщин, познавать новое, помогать ближним. Но мы как всегда, мы все похерили.
Моя ТП говорит, что хочет макбук, талию 58 см, грудь 3-го размера и синенькую машину. Моя ТХ говорит, что пошли вы нах со своей астрологией, мифотворчеством и гуманизмом. Ведь у меня есть Делл, попень, томик Ницше и велосипед. Так что, Нумочка, хватит читать такие книги, вернись к Сорокину Желязны, выпей кофе и ложись спать. Завтра будет новый день

Идиосинкразия, которую вызывает в нашем с вами XXI веке произведение Рабле (написанное в XVI веке) своим «радикальным юмором», страшными и «неправедными» образами, ругательствами и т.д., – точно будто бы это какие-то отбросы и нечистоты, которые шокируют и оскорбляют, – свидетельствует об упразднении человеческого ума. К таким грустным выводам я пришел, прочитав просто огромное кол-во негативных комментариев. Если бы их было меньше, я бы как всегда подумал, что «люди разные» и всё. Но как можно так не любить эту книгу! Гротескные образы «Гаргантюа и Пантагрюэль» действительно в какой-то степени малоприятны с точки зрения действительности: процесс совокупления, рождение (акт рождения), смерть (старость), кал и моча, обжорство, насилие, убийство, поедание живых людей (например, эпизод с паломниками, которых Гаргантюа проглотил с салатом). Но эта карнавальная народно-праздничная стихия «безобразных» образов является великой альтернативой, резким отличием от чаще встречаемых образов прекрасного, важнейшим для человеческого мышления противопоставлением эстетике, лишенной подобного «уродства и гадости».

Именно поэтому для меня лично в этой книге важно всё: не только эти съедобные метафоры и огромные перечисления разнообразных имен и эпитетов (так нелюбимых антипоклонниками Рабле), но и потоки мочи Пантагрюэля, толстое пузо обжоры Гаргантюа, тема подтирок. Все эти дивные образы утверждают нетрадиционное в культуре, являются своеобразными целебными свойствами для мира, так как в мире Рабле всё наоборот «здравому смыслу». Познание мира сквозь призму серьезности имеет место быть, но что делать, когда происходит затмение скептицизма, иронии, веселости, праздности и дурачества тотальной серьезностью, правильностью и догматизмом? Все мы понимаем, до чего легко в тенетах иррациональности бытия подписать контракт со злом, превратить весь мир в тоталитарную блевотину, в которой плавают объедки законов, конформизма, навязанных правил и норм. Этот роман, со своими алогизмами и абсурдными глупостями, дает возможность почувствовать относительность мира, где правит мудрость неопределенности, непонимание всяких законов, свобода выбора, отсутствие стеснений и т.д..

«Гаргантюа и Пантагрюэль» так легко выделяется из огромного списка литературы (в котором эта книга будет и в последующие века), так как она имеет важнейшую точку зрения на мир: «Такой порядок завел Гаргантюа. Их устав состоял только из одного правила: ДЕЛАЙ ЧТО ХОЧЕШЬ»

Щедрая Философская Сексуально-эротическая Сатирическая Критическая Оцифрованная Утопия и Сказка

«Нас вычислили!» © memory_cell

Гаргантюа и Пантагрюэль.
Уже одни раскатистые и такие французские звуки этих не менее французских имён заставляют читателя трепетно стучать в бубен своего сердца — в ожидании Сказки, в предвкушении Удовольствия, в преддверии Улыбки.

Утопическая сказка (которую, по большому счёту, «надо бы прочитать в юности и постараться запомнить») времён разгула папизма и инквизиции заставляет читателя поверить в бесстрашие (если не в бессмертие) автора книги Франсуа Рабле (почувствуйте на вкус звуки этого имени — Франсуа... Уже в одном имени автора сокрыты вся французистость романа и вся будущая свободность, равенственность и братскость этой одной из самых европейских стран, все её Великие и прочие революции).

Собственно говоря, Рабле с самого начала не скрывает, что он написал Сказку — и страна называется Утопией, и в описании Телемской обители столько утопически сказочных черт и примет, что, кроме сказки, это может быть разве что фантастикой (это в XVI веке, заметьте!).
А названия всяких островов, на которых побывали наши герои во время своего знаменитого плавания к Оракулу Бутылки, и вовсе сметают все и всякие сомнения — Утопия и Сказка.

Вообще мне, как человеку анжинерной конструкции и абсолютному «негуманитарию», порой хочется и в шутку и всерьёз назвать этот роман оцифрованным — столько всякой цифири понапихал в книгу Рабле, столько футов и фунтов, штук и десятков, сотен, тысяч, миллионов и разных прочих числительных он употребил (и вместе с ним обозвучили герои романа) в книге.
Попробуйте подсчитать — хоть перечисленные Рабле количества пищи, вина и всякой всячины, хоть просто сами числа пересложить, — авось у вас что-то получится, но мне это сделать не удалось. Так что «Улыбнитесь, чёрт вас возьми!!!».
Оцифрованная Утопия и Сказка.

Безусловно автор романа очень щедр.

Просто расточительно щедр на детали (животные всех мастей и пород, птица разных размеров и наименований, сукна и одежды, войско и ремесленники, географические пункты — реальные и выдуманные — и расстояния между ними), которые он с дотошностью старьёвщика или же ростовщика подсчитывает, учитывает и перечисляет, не избегая самой малости — Вы великий Педант и буквалист, мсье Рабле, снимаю шляпу!
Щедрая Оцифрованная Утопия и Сказка.

Однако не будем забывать, что мы имеем дело с Сатирой (с нею прежде всего, и непременно с прописной буквы).
Вовсе не случайно множество имён собственных в романе имеют тщательно продуманные автором и потому очень «звучные» характеристики, «сочные» личностные признаки и «яркие» индивидуальные особенности: Пузан, Канунпоста, Культяп (это вообще-то врач и, кажется, даже хирург!), Живоглот, Жру (краткость — сестра таланта!), Суеслов — приём сколь распространённый, столь и действенный.
И от этого сразу отчётливо видишь перед собой не просто полусказочные персонажи, но уже сами Сущности, Функции, Сути.
При этом автор вовсю упражняется в сатире в адрес всякого рода клириков, но чаще всего и более всего адресатами этой критической сатиры и сатирической критики является католическая церковь, папство.
Однако почти столь же часто и не менее остро «проходится» Рабле и в отношении всяких там «учёных философов» и других сорбоннариев (Сорбонна практически прописалась на страницах романа).
И, видимо, чтобы избежать открытых обвинений в свой адрес, Франсуа Рабле вовсю использует абсурдистскую стилистику — если в книге первой этого поменьше, то вторая книга хватает читателя за шкирку и буквально швыряет в болото абсурдизма — начиная с судебного процесса и затем подхваченная Панургом в его повествовании о пребывании в плену.
А дальше пошло-поехало. «Такая простая и вечная история».
Щедрая Сатирическая Оцифрованная Утопия и Сказка.

Не ускользнёт от внимания читателя изобильное военное наполнение романа — в этом смысле книга гораздо более военная, нежели сексуально-эротическая, ибо первые две книги наши герои постоянно с кем-то воюют, да и потом то и дело ввязываются в кровопускания и кровопролития аж до колбасных обрезков.
А вот с эротизмом Рабле, по современным меркам считая, очень сдержан и аккуратен — он обходится всякого рода намёками, иносказаниями, перефразировками, вторыми смысловыми планами и прочими пробочками к норочкам.
Вроде как всё понятно про пробочки-норочки, однако автор, коснись чего, может смело развести руками и заявить на голубом глазу — дескать, кто о чём думает, тот свой смысл и закладывает — и хитрО сощуриться при этом.
Щедрая Сексуально-эротическая Сатирическая Оцифрованная Утопия и Сказка.

Громадный пласт рассуждений автора посвящён теме женитьбы и отношений в браке (оказывается, что «Да ничего мы не знаем! Не знали и не узнаем уже никогда …»).
И хоть подводит нас Рабле вместе с Панургом к этим рассуждениям очень длиннО и порой утомительно муторно, однако в конце концов разражается устами советчиков довольно серьёзными уже философствованиями на означенную тему — впору брать куски текста и помещать их в учебники социопсихологии в раздел «Семья и брак».
Вопрос женитьбы (или не женитьбы) Панурга тянется до конца многостраничного романа и окончательно так и не разрешается (эх! мы так и не узнаем никаких интимностей из его жизни), зато картины реальных отношений внутри семейных пар и просто между мужчинами и женщинами автор нам раскрывает весьма откровенно и без прикрас.
Щедрая Философская Сексуально-эротическая Сатирическая Оцифрованная Утопия и Сказка.

С большим удовольствием треплет Рабле за холки всякую судейскую и околосудейскую шушеру — вообще проблема правосудия во Франции и, возможно, во всей Европе в XVI веке, судя по всему, стояла достаточно остро, ибо была выведена автором обличительно едко и безжалостно решительно и категорично.
И Рабле вовсю сатирит и юморит всех мастей ябедщиков, жалобщиков и прочих кормящихся от суда и дел судейских.
А также взяточников и крючкотворов, вновь папистов или, напротив, всякого рода постников...
Сатира, сарказм, язвительность, издевка, подача тех или других персонажей и целых человеческих типов в жалком неприглядном виде — всё это, по сути, является главным наполнением романа.
Щедрая Философская Сексуально-эротическая Сатирическая Критическая Оцифрованная Утопия и Сказка.

Вообще вот это длительное плавание по всяким разным островам и архипелагам порой уже просто превращается в блуждание «среди мифов и рифов» (и тут мелькнули мысли о любимчике — маринисте Конецком — и о том, что он наверняка всё это безобразное великолепие и великолепное безобразие читал, и что, пожалуй, Рабле имеет своеобразное отношение к маринистике и создал прообраз романа-странствия... А следом подтянулись соображения, что очень похожую стилистику использовал порой пан Станислав Лем…), но всё — и плохое и хорошее — имеет своё начало и свой конец. Закончился и этот тягучий, как перенасыщенный перевываренный сироп, роман.

Хотя, честно говоря, книга на самом деле кажется незаконченной — по крайней мере, событийно она явно не завершена.
И главное, что мы так и не узнаем: обзавёлся ли Панург супругой?
Заимел ли он некие роговые образования и пару-тройку синяков и шишек?
Не пустила ли его любимая жёнушка по миру?
И вы не знаете?

Самая большая загадка этого произведения для меня – отзыв о нем Бабки Зло – женщины умной, воспитанной, хорошего преподавателя, человека, как мне казалось, с выработанным литературным вкусом. Что она нашла уморительного в этой какофонии бреда и пошлости – я не знаю. Я тоже возвела классику в некий культ – но я все равно сужу о ней объективно. Считать же что угодно гениальным только потому, что его автор – признанный гений, а написано оно несколько сот лет назад – я не считаю ни мудрым, ни правильным.

Я никогда не пойму, как XVI век смог допустить ТАКОЕ в печать, как оно могло уцелеть в веках. И почему кто-то восхищается этим.

В предисловиях автор заливается соловьем о том, что, мол, только люди ограниченные не поймут его юмора и его аллегорий. Я не считаю себя ограниченной. Я не считаю, что поиски подтирки для задницы – тема для литературного опуса. Я не считаю ту форму, в которой описывает быт героев Рабле, в какой-либо мере допустимой. Это пошлость, бьющая через всякие края, при том глупая, противная, неоправданная и чрезмерная. И плюс еще постоянное святотатство, бессмысленное и глупое, отталкивающее. Чтобы писать такую ересь в XVI веке, нужна, наверное, смелость. Но тут не смелость. Тут бред. Если уж святотатствуешь – делай это красиво. То, что написано в этой книге, вызывает только отвращение.

Записки съехавшего анатома с гиперболизирующей фантазией ребенка. Тут преувеличено до небывальщины все – всякие размеры, объемы и радиусы. Бессмысленно. Напоминает стишок про обед Робина-Бобина-Барабека. Только помноженный на сто двадцать. Эта гигантомания более всего свойственна малым детям, когда те что-то рассказывают или представляют.

Перечисления. На протяжении всего сюжета, почни автор что-то перечислять через запятую, он затянет это до невозможности, превзойдя все мыслимые границы.

Анатомия. Очень мило, что автору знакомы ее термины. За сим читателю суждено читать тошнотворные описания ранений, болезней, уродств, половых актов и прочего, изобилующие специальными терминами и названиями. Это, безусловно, уморительно весело.

Вернусь к пошлости. Пошлость этой книги не знает никаких границ. Даже современным Фан-фикам и ака эротическим рассказам до подобного далеко.

Создается впечатление, что целью автора было втиснуть в текст как можно больше скабрезностей. Они вворачиваются к месту и не к месту, и все чаще последнее («- Лучше бы помог нам, чем сидеть на собственных яичках, как мартышка, и реветь коровой, - ей-богу,право!»)

Люди, которые пишут научные работы и выискивают в этом нагромождении бреда (где автор брал такую траву?!) потаенные смыслы – кажутся лишь сумасшедшими.

Я очень хочу, чтобы нашелся кто-то, кто со мной поспорит, кто вступит в диалог на эту тему.

Несколько цитат:

«Дело в том, что когда жена его Бадбек производила на свет и повивальные бабки у нее принимали, то сначала из ее утробы вышло шестьдесят восемь погонщиков мулов, причем каждый вел под уздцы мула, навьюченного солью, потом вышло девять дромадеров, тащивших ветчину и копченые бычьи языки, потом семь верблюдов с грузом угрей, потом, наконец, двадцать пять возов с луком-пореем, чесноком и зеленым луком, и обоз этот навел на помянутых бабок страх» (с)

«- То правда, я женат, - подтвердил купец, - и не променяю свою жену на
все очки Европы и на все окуляры Африки. Моя жена - самая пригожая, самая
обходительная, самая честная и самая целомудренная женщина во всем Сентонже,
не в обиду будь сказано другим. Я везу ей подарок: красивую, в одиннадцать
дюймов длиной, веточку красного коралла. А тебе что от меня нужно? Чего ты
ко мне лезешь? Кто ты таков? Откуда ты взялся? Отвечай, очкастый антихрист,
отвечай, коли в бога веруешь!
- А я тебя спрашиваю, - молвил Панург: - Что, если я, с согласия и
соизволения всех стихий, уже распрынтрындрыкал эту твою распригожую,
разобходительную, расчестную и расцеломудренную жену? А что, если тугой бог
садов Приап, которого я держу на свободе, коль скоро он наотрез отказался от
гульфика, как заскочит в нее, так уж потом, избави бог, и не выйдет и
застрянет там навсегда, хоть зубами вытаскивай? Что ты тогда будешь делать?
Так там и оставишь? Или зубками будешь тащить? Отвечай, Магомет бараний,
черт бы тебя подрал!» (с)

«Малое время спустя она начала вздыхать, стонать и кричать. Тотчас отовсюду набежали повитухи, стали ее щупать внизу и наткнулись на какие-то обрывки кожи, весьма дурно пахнувшие; они было подумали, что это и есть младенец, но это оказалась прямая кишка: она выпала у роженицы вследствие ослабления сфинктера, или, по-вашему, заднего прохода, оттого что роженица, как было сказано выше, объелась требухой.
Тогда одна мерзкая старушонка, лет за шестьдесят до того переселившаяся сюда из Бризпайля, что возле Сен-Жну, и слывшая за великую лекарку, дала Гаргамелле какого-то ужасного вяжущего средства, от которого у нее так сжались и стянулись кольцевидные мышцы, что – страшно подумать! – вы бы их и зубами, пожалуй, не растянули. Одним словом, получилось как у черта, который во время молебна св. Мартину записывал на пергаменте, о чем судачили две податливые бабенки, а потом так и не сумел растянуть пергамент зубами.
Из-за этого несчастного случая вены устья маточных артерий у роженицы расширились, и ребенок проскочил прямо в полую вену, а затем, взобравшись по диафрагме на высоту плеч, где вышеуказанная вена раздваивается, повернул налево и вылез в левое ухо. Едва появившись на свет, он не закричал, как другие младенцы: «И-и-и! И-и-и!», – нет, он зычным голосом заорал: «Лакать! Лакать! Лакать!» – словно всем предлагал лакать, и крик его был слышен от Бюссы до Виваре» (с)

«В тот же день Пантагрюэль прошел два острова - Тоху и Боху, где ничего
нельзя было зажарить: громадный великан Бренгнарийль за неимением ветряных
мельниц, коими он обыкновенно питался, слопал все сковороды, сковородки,
горшки, кастрюли и чугунки, какие там только были. И вот случилось так, что
под утро, в час пищеварения, он опасно заболел несварением желудка,
вызванным, как уверяли медики, тем, что врожденная пищеварительная
способность его желудка, благодаря которой он переваривал целые ветряные
мельницы, не вполне справлялась со сковородами и горшками; котлы же и
чугунки он переваривал недурно, о чем свидетельствовали осадок и слизь в тех
четырех бюссарах мочи, которые он в два приема испустил поутру» (с)

«Глава XIII О том, как Грангузье распознал необыкновенный ум Гаргантюа, когда тот изобрел подтирку
К концу пятого года Грангузье, возвратившись после поражения канарийцев, навестил своего сына Гаргантюа. Обрадовался он ему, как только мог обрадоваться такой отец при виде такого сына: он целовал его, обнимал и расспрашивал о всяких его ребячьих делах. Тут же он не упустил случая выпить с ним и с его няньками, поговорил с ними о том о сем, а затем стал подробно расспрашивать, соблюдают ли они в уходе за ребенком чистоту и опрятность. На это ему ответил Гаргантюа, что он сам завел такой порядок, благодаря которому он теперь самый чистый мальчик во всей стране.
– Как так? – спросил Грангузье.
– После долговременных и любопытных опытов я изобрел особый способ подтираться, – отвечал Гаргантюа, – самый, можно сказать, королевский, самый благородный, самый лучший и самый удобный из всех, какие я знаю.
– Что же это за способ? – осведомился Грангузье.
– Сейчас я вам расскажу, – отвечал Гаргантюа. – Как-то раз я подтерся бархатной полумаской одной из ваших притворных, то бишь придворных, дам и нашел, что это недурно, – прикосновение мягкой материи к заднепроходному отверстию доставило мне наслаждение неизъяснимое. В другой раз – шапочкой одной из помянутых дам, – ощущение было то же самое. Затем шейным платком. Затем атласными наушниками, но к ним, оказывается, была прицеплена уйма этих поганых золотых шариков, и они мне все седалище ободрали. Антонов огонь ему в зад, этому ювелиру, который их сделал, а заодно и придворной даме, которая их носила! Боль прошла только после того, как я подтерся шляпой пажа, украшенной перьями на швейцарский манер.
Затем как-то раз я присел под кустик и подтерся мартовской кошкой, попавшейся мне под руку, но она мне расцарапала своими когтями всю промежность.
Оправился я от этого только на другой день, после того как подтерся перчатками моей матери, надушенными этим несносным, то бишь росным, ладаном.
Подтирался я еще шалфеем, укропом, анисом, майораном, розами, тыквенной ботвой, свекольной ботвой, капустными и виноградными листьями, проскурняком, диванкой, от которой краснеет зад, латуком, листьями шпината, – пользы мне от всего этого было, как от козла молока, – затем пролеской, бурьяном, крапивой, живокостью, но от этого у меня началось кровотечение, тогда я подтерся гульфиком, и это мне помогло.
Затем я подтирался простынями, одеялами, занавесками, подушками, скатертями, дорожками, тряпочками для пыли, салфетками, носовыми платками, пеньюарами. Все это доставляло мне больше удовольствия, нежели получает чесоточный, когда его скребут.
– Так, так, – сказал Грангузье, – какая, однако ж, подтирка, по-твоему, самая лучшая?
– Вот к этому-то я и веду, – отвечал Гаргантюа, – сейчас вы узнаете все досконально. Я подтирался сеном, соломой, паклей, волосом, шерстью, бумагой, но —
Кто подтирает зад бумагой,
Тот весь обрызган желтой влагой*.
– Что я слышу? – воскликнул Грангузье. – Ах, озорник ты этакий! Тишком, тишком уже и до стишков добрался?
– А как же, ваше величество! – отвечал Гаргантюа. – Понемножку кропаю, но только от стихоплетства у меня язык иной раз заплетается. Вот, не угодно ли послушать, какая надпись висит у нас в нужнике:
Харкун,
Писун,
Пачкун!
Не раз
Ты клал,
А кал
Стекал
На нас.
Валяй,
Воняй,
Но знай:
В антоновом огне сгорает,
Кто жир
Из дыр
В сортир,
Не подтираясь, низвергает*.
Хотите еще?
– Очень даже хочу, – сказал Грангузье.
– Так вот, – продолжал Гаргантюа:
РОНДО
Мой зад свой голос подает,
На зов природы отвечая.
Вокруг клубится вонь такая,
Что я зажал и нос и рот.
О, пусть в сей нужник та придет,
Кого я жду, опорожняя
Мой зад!
Тогда я мочевой проход
Прочищу ей, от счастья тая;
Она ж, рукой меня лаская,
Перстом умелым подотрет
Мой зад*.
Попробуйте теперь сказать, что я ничего не знаю! Клянусь раками, это не я сочинил стихи, – я слышал, как их читали одной важной даме, и они удержались в охотничьей сумке моей памяти.
– Обратимся к предмету нашего разговора, – сказал Грангузье.
– К какому? – спросил Гаргантюа. – К испражнениям?
– Нет, к подтирке, – отвечал Грангузье.
– А как вы насчет того, чтобы выставить бочонок бретонского, если я вас положу на обе лопатки?
– Выставлю, выставлю, – обещал Грангузье.
– Незачем подтираться, коли нет дерьма, – продолжал Гаргантюа. – А дерьма не бывает, если не покакаешь. Следственно, прежде надобно покакать, а потом уж подтереться.
– Ах, как ты здраво рассуждаешь, мой мальчик! – воскликнул Грангузье. – Ей-богу, ты у меня в ближайшее же время выступишь на диспуте в Сорбонне, и тебе присудят докторскую степень – ты умен не по летам! Сделай милость, однако ж, продолжай подтиральное свое рассуждение. Клянусь бородой, я тебе выставлю не бочонок, а целых шестьдесят бочек доброго бретонского вина, каковое выделывается отнюдь не в Бретани, а в славном Верроне.
– Потом я еще подтирался, – продолжал Гаргантюа, – головной повязкой, думкой, туфлей, охотничьей сумкой, корзинкой, но все это была, доложу я вам, прескверная подтирка! Наконец шляпами. Надобно вам знать, что есть шляпы гладкие, есть шерстистые, есть ворсистые, есть шелковистые, есть атласистые. Лучше других шерстистые – кишечные извержения отлично ими отчищаются.
Подтирался я еще курицей, петухом, цыпленком, телячьей шкурой, зайцем, голубем, бакланом, адвокатским мешком, капюшоном, чепцом, чучелом птицы.
В заключение, однако ж, я должен сказать следующее: лучшая в мире подтирка – это пушистый гусенок, уверяю вас, – только когда вы просовываете его себе между ног, то держите его за голову. Вашему отверстию в это время бывает необыкновенно приятно, во-первых, потому, что пух у гусенка нежный, а во-вторых, потому, что сам гусенок тепленький, и это тепло через задний проход и кишечник без труда проникает в область сердца и мозга. И напрасно вы думаете, будто всем своим блаженством в Елисейских полях герои и полубоги обязаны асфоделям, амброзии и нектару, как тут у нас болтают старухи. По-моему, все дело в том, что они подтираются гусятами, и таково мнение ученейшего Иоанна Скотта» (с)

«В конце концов мне захотелось обратно, и, спустившись по его бороде, я
спрыгнул к нему на плечи, оттуда скатился наземь и упал к его ногам.
- Откуда ты, Алькофрибас? - заметив меня, спросил он.
- Из вашей глотки, государь, - отвечал я.
- Сколько же времени ты там пробыл? - спросил он.
- Я находился там с того времени, как вы пошли на альмиродов, - отвечал
я.
- Значит, больше полугода, - сказал он. - Что же ты пил? Чем питался?
- Тем же, что и вы, государь, - отвечал я. - Я взимал пошлину с самых
лакомых кусков, проходивших через вашу глотку.
- Ну, а куда же девалось твое г....? - спросил он.
- В глотку к вам, государь, поступало оно, - отвечал я.
- Ха-ха-ха! Шутник же ты, я вижу! - молвил Пантагрюэль. - А мы тут с
божьей помощью завоевали всю землю; дипсодскую. Тебе я жалую кастелянство
Рагу.
- Весьма признателен, государь, - сказал я. - Я ничем не заслужил такой
Милости» (с)

« О том, как Ксеноман анатомирует и описывает Постника

- Что касается внутренних органов Постника, - сказал Ксеноман, - то
мозг его по величине, цвету, субстанции и силе напоминает (по крайней мере
напоминал в мое время) левое яичко клеща.
Желудочки мозга у него что щипцы.
Червовидный отросток что молоток для отбивания шаров.
Перепонки что монашеские капюшоны.
Углубления в средней полости мозга что чаны для извести.
Черепной свод что сшитый из лоскутов чепчик.
Мозговая железка что дудка.
Чудесная сеть что налобник.
Сосцовые бугорки что башмачки.
Барабанные перепонки что турникеты.
Височные кости что султаны.
Затылок что уличный фонарь.
Жилы что краны.
Язычок что выдувная трубка.
Небо что муфельная печь.
Слюна что челнок.
Миндалины что очки об одно стекло.
Перемычка что кошелка из-под винограда.
Гортань что корзина из-под винограда.
Желудок что перевязь.
Нижнее отверстие желудка что копье с вилообразным наконечником.
Трахея что резачок.
Глотка что комок пакли.
Легкие что меховые плащи соборных священников.
Сердце что нарамник.
Средогрудная перегородка что водоотводная трубка.
Плевра что долото.
Артерии что грубошерстные накидки с капюшонами.
Диафрагма что мужская шапка на манер петушьего гребня.
Печень что секира о двух лезвиях.
Вены что оконные рамы.
Селезенка что дудка для приманки перепелов.
Кишки что тройные рыболовные сети.
Желчный пузырь что скобель кожевника.
Внутренности что железные перчатки.
Брыжейка что митра аббата.
Тонкая кишка что щипцы зубодера.
Слепая кишка что нагрудник.
Ободочная кишка что корзина из ивовых прутьев.
Прямая кишка что вываренной кожи бурдюк, из коего пьют монахи.
Почки что лопатки штукатуров.
Поясница что висячий замок.
Мочеточники что зубчатые пластинки в часах.
Почечные вены что две клистирные трубки.
Сперматические сосуды что слоеные пироги.
Предстательная железа что горшок с перьями.
Мочевой пузырь что арбалет.
Шейка пузыря что било.
Брюшная полость что албанская шапка.
Брюшина что наручень.
Мускулы что поддувальные меха.
Сухожилия что кожаные перчатки у сокольников.
Связки что кошели.
Кости что плюшки.
Костный мозг что котомка.
Хрящи что заросли бурьяна.
Железы что косари.
Животные токи что мощные удары кулаком.
Жизненные токи что замедленные щелчки по лбу.
Горячая кровь что беспрестанные щелчки по носу.
Моча что папефига.
Детородные органы что сотня мелких гвоздей. Его кормилица уверяла меня,
что от его брака с Серединой поста произойдет лишь множество наречий места и
несколько двойных постов.
Память что повязка.
Здравый смысл что посох.
Воображение что перезвон колоколов.
Мысли что скворцы в полете.
Сознание что выпорхнувший впервые из гнезда цапленок.
Умозаключения что зерна ячменя в мешке.
Угрызения совести что составные части двойной пушки.
Замыслы что балласт галлиона.
Понятие что разорванный служебник.
Умственные способности что улитки.
Воля что три ореха на одной тарелке.
Желание что шесть охапок эспарцета.
Суждение что туфли.
Рассудительность что рукавичка.
Разум что барабанчик» (с)

Хочу еще отметить, справедливости ради, что в этой книге – тонна знаний самых разных, и писал ее человек, глубоко и всесторонне образованный. И она – пример того, как можно опошлить и умалить любые знания, любые достижения интеллекта. Нужно было быть сумасшедшим, чтобы написать эту мерзость.

Такой мой итог. Я осиливала эту книгу несколько лет.

Где-то год назад, я решила серьезно пристрастится к чтению. Вкус у меня к тому моменту был не сформирован: за спиной немного школьной классики, маминых дамских романов и советы подруг типа Мураками. Поэтому я накачала списки – 100 книг по всяким разным мнения и начала потихоньку читать и изучать. Почти везде был Рабле и я приступила.
Меня шокировало сразу – столько зла, грязи, похоти и это в 16 веке! Мне было очень трудно и не понятно, поэтому я полезла за историческими справками. Оказалось, что роман высмеивает многие человеческие пороки, не щадит современные автору государство и церковь. То есть, чтобы понять роман до конца, нужно хорошо себе представлять времена и нравы, а так же устои государства и церкви при Рабле. Чтение этой книги стало настоящей работой над книгой и я уверенна, что поняла все далеко не до конца. Эту книгу хорошо изучать в университете на подобающем факультете, а простым смертным может и не дастся. Я восхищена, конечно, смелостью и сатирой, но опечалена своим невежеством.

Рецензия о превесёлой жизни великанов Гаргантюа и Пантагрюэля, сочинённая экспертом Blackeyed, книжным червём и школьным учителем

Досточтимые ботаны и вы, досточтимые книгоблуды (ибо вам, а не кому другому, посвящена эта рецензия)! Оторвитесь уже от гаджетов, трещину вам на экран, и прочтите наконец о творении великолепного мэтра Рабле и деяниях его "отпрысков" Гаргантюа и Пантагрюэля, описанных в этом отзыве, полном пантагрюэлизма. Любой из великих поэтов Лайвлиба, к чьей мудрости мы по неопытности своей немедля обращаемся, столкнувшись с преградами литературных смыслов, и на чьё меткое слово уповаем в минуты скуки - Rosio , Arlett , platinavi , nastena0310 , George3 , russischergeist , noctu , majj-s - скажет вам, что гораздо лучше и полезнее прочесть 100 рецензий, чем 100 пабликов; а если ещё и смочить чтение добрым вином - никакие черти не оттащат от процесса. Ибо "рецен" в переводе с древнемавританского означает "общение", "зи" с немецкого переводится "Вы", а "я" это я, т.е. получается "общение между Вами и мной".

Я хорошенько пропукал, проблевался, прорыгал, опустошил мочевой и семенной мешочки, прогнал дурные мысли из головы - в общем, очистил весь организм и душу от скверны, чтобы влить в пустой сосуд ренессансную благодать книги и поведать вам о ней.

Сюда, сюда, чтецы! Сюда, книголюбы, книгоманы, книгофилы, библиоманы, библиофилы, книговерты, библиотекари! Сюда,

книгочей блудливый
книгочей шелудивый

книгочей глазастый
книгочей очкастый

книгочей нудный
книгочей распутный

книгочей нелепый
книгочей свирепый

книгочей молодой
книгочей с бородой

книгочей старый
книгочей поджарый

книгочей новый
книгочей клёвый

книгочей страстный
книгочей прекрасный

Все в сборе и все готовы узреть Истину! Мы все на корабле на пути к острову, где обитает Оракул, чьего предсказания дОлжно ждать, затаив дыхание, и чьё имя - Божественная Закладка. Да увидим же пророчество всезнающего Оракула, пора стряхнуть с плеч годы незнания и неведения!! И вот - на идеально гладкой поверхности Закладки вырисовываются буквы... Ч И Т А Й.

На этом заканчивается карнавал (привет, Бахтин!) и начинается литературоведение. Не смейтесь так, я действительно попробую сказать пару умных вещей.

Начитавшись Рабле, я по пути домой с работы купил бутылку вина. Ведь пророчество гласило: Trink - Пей! И вообще, на страницах так много вина, яств, секса и прочих радостей жизни, что невольно взыграешь духом! Раблезианство это в моём словарике теперь синоним оптимизма, полноты жизни. Полнота, наполненность, изобилие - символы этой книги. Здесь всего много, всего вдосталь: еды, питья, людей, приключений, историй, синонимов, слов... Великаны велики и полны мудрости - и книга полна и мудра. А мир полон чудес и красот! Книга о том, как человек Возрождения, сбросивший оковы средневековья, почуствовал свободу, полноту мира. "[Внутри любви] делай что хочешь" - изречено на Телемской обители.
Ещё я воображаю, что Trink (то бишь Drink - "пей") похоже на Think - "думай", и надо совмещать праздность с самообразованием, например, пить, но в то же время читать ☝, развиваться.

Великанство связано не только с полнотой (жизни), не только с народными преданиями (а у истоков книги - народные басни-побасёнки), а ещё и с тем, что был отринут средневековый Бог - его место в Ренессансе занял Человек. Человек, как мера всех вещей, Человек, который выше всех богов. Отсюда и чрезмерная телесность, физиология повествования: всё, что присуще человеческому телу, свято.
На смену Богу-отцу и Богу-сыну пришли отец Гаргантюа и его сын Пантагрюэль.

Разумеется, читается это всё не так уж и гладко. От XVI до XXI века огромная культурная дистанция. Без Бутылки не разберёшься! Самая весёлая - третья книга о женитьбе Панурга (а кто не знал - "Г и П" состоит из пяти частей), самая нудная - пятая, п.ч. писали её за Рабле уже его последователи. Коли лень читать все 750 страниц, прочтите первые 2 или 3 книги - скучно точно не будет!

Спасибо передаче "Игра в бисер" и лекторам Евгению Жаринову и Ольге Светлаковой за пищу для размышлений!
Ну а Рабле спасибо за текст и за то, что ухитрился не попасть на костёр! Под страхом любой кары, вплоть до костра исключительно, ручаюсь, что это великая книга.