Нет ничего тревожнее, чем когда вам говорят “не волнуйтесь”
Мы все родились в каком-то фантастическом романе, где наши родители были молодыми, беспечными и любили друг друга
“Каждый за себя”, – снова пришло мне в голову, когда на следующее утро я сидел в больнице и глядел на других пациентов. Мы все собрались тут, на первом рубеже диагностики, как спортсмены на стартовой линии. У кого-то, может, найдут онкологию, всякие опухоли, а кому-то повезет проскочить. Будь на здоровых некая квота, мы бы сцепились и дрались, как псы, чтобы попасть в избранники. Но решал слепой случай, так что бороться бесполезно. Тут “каждый за себя” означало, что все мы одиноки перед лицом судьбы.
В архитектурном бюро “Макс Бэкон”, одном из лучших в Париже, я работал уже больше десяти лет. Занимался всего лишь сметами проектов, но к делу относился… не скажу “творчески”, но с душой. Ничего захватывающего в моей работе, может, и не было, однако же я врос в эту размеренную, от планов до отчетов, жизнь. Мне открылась некая ощутимая красота цифр. Даже к безликим вещам, вроде мебели в кабинете, я привязался. К моему шкафу, например, – как умилительно скрипит его дверца! Этакая вещественная форма стокгольмского синдрома. Как узники начинают любить своих мучителей, так и я испытывал блаженство, обретаясь в этом офисном мире, словно под постоянным наркозом. Год за годом в счастливом бесчувствии скользил по узкой колее, теперь же эта безмятежность досадно нарушалась глупейшим духом соперничества. Ничего не попишешь, мир переменился. Нужно быть успешным. Нужно быть продуктивным. Нужно быть эффективным. И нужно вступать в борьбу ради всех этих “нужно”. В дверь стучится новое поколение, оголодавшее от безработицы и вооруженное новейшими технологиями. Все это и вгоняло меня в стресс. Прошло время, когда мы заглядывали друг к другу в пятницу после работы, чтобы выпить и поболтать. Нынче каждый сам по себе. Дружба с сослуживцами уже выглядит подозрительной. Безмятежное некогда офисное житье-бытье стало похожим на жизнь при оккупационных властях, и я не очень понимал, что делать: сопротивляться или сдаться и сотрудничать с ними.
Очень трудно заметить отсутствие счастья, когда нет никакого несчастья.
Никогда не знаешь. что заказать, ведь выбирая что-то одно, убиваешь все прочие варианты. Ресторанное меню - лучшая метафора всех наших жизненных метаний. Три женщины ели сала, мечтая об эскалопе. Какое-то время спустя они бросят салат и начнут новый роман с лазаньей. Но и тут их ждет разочарование: лазанья тоже приедается.
Между любовной завязкой и разрывом существует немалое сходство. В обоих случаях двое сидят, не едят и молча глядят друг на друга.
Хотим мы того или нет, но каждая встреча с призраком былого заставляет подвести итог наших достижений
Шлифуя грань за гранью образ незнакомой личности, мы потихоньку уменьшаем область неизвестного.
"Наверное, ему просто нужно было высказать вслух это желание, чтобы оно не стало навязчивым. Ведь слова в какой-то мере заменяют действия."
Сейчас, когда я шел по улице и вспоминал вчерашний разговор с шефом, мне вдруг стало ясно: то, что случилось, не сильно меня удивило. Как будто я всегда знал, что потерплю полный крах. Есть люди, совершенно уверенные, что их ждет успех, они полны самых смелых притязаний и знают, что рано или поздно добьются своего, – таковы все политики. Во мне же, кажется, всю жизнь работал обратный отсчет – от момента провала. Подсознательно я всегда ощущал себя на краю пропасти. А в последние годы это чувство стало еще острее; что-то во мне надломилось, и стало окончательно ясно: я не из породы победителей. Вчерашний день лишь подтвердил предчувствие, в котором я не в силах был признаться: такая жизнь мне в тягость.
Бывают моменты, когда лучший саундтрек - тишина.
Наша дружба носила характер строго размеченной пунктирной линии, и было неизвестно, к чему приведёт моя попытка отклониться в сторону : сможем ли мы дружить в не отведённых для приятельского общения обстоятельствах.
Оказывается, можно скучать задним числом. Увидеть человека — и осознать наконец, какой брешью зияло его отсутствие.
Дети - как книги, которые мы сочинили, но которые с какого-то момента пишутся помимо нас.